Зал же, в котором работает Сонни, представляет собой разительный контраст, образчик рачительной экономии и строгой функциональности конца века. У Сонни, впрочем, он вызывает такие же ассоциации, как и ее гостиная, однако, как и в случае с некоторыми детьми, его достоинства не являются очевидными для посторонних. Помещение имеет форму пирога, расширяясь от судейской кафедры в сторону выхода. Все сделано кое-как: государство не стало раскошеливаться, и строители приложили минимум усилий. Штукатурка местами уже потрескалась, коричневое ковровое покрытие кое-где разорвано и разлохмачено. Скамья присяжных и место для дачи свидетельских показаний повторяют строгие, однообразные линии судейского стола. Освещение весьма странное и, скорее, подходит для номера какого-нибудь мотеля. Яркого света удостаиваются лишь главные действующие лица - судья, свидетель, прокурор и адвокат.
После того как несколько лет назад прямо в зале суда застрелили судью, который вел бракоразводный процесс, места для посетителей отгородили стеной из пуленепробиваемого стекла. Здесь установлены динамики, которые транслируют весь процесс и даже дыхание каждого участника - подсудимых, адвокатов, обвинителей и самой Сонни в интервалах между словами. Она смотрит туда каждый день - в сторону друзей, родственников, подающихся вперед, чтобы лучше разглядеть своих близких, одетых в тюремные робы. Специально для них Мариэтта приклеила скотчем к стеклу написанное от руки объявление.
Строго запрещается:
Есть
Пить
Общаться с подсудимыми в помещении для арестованных или в зале суда
Теперь репортеры, которых здесь наберется с дюжину, опять занимают места в кожаных креслах с круглой спинкой, стоящих в кабинете для присяжных, куда они забрались, чтобы лучше слышать. Аппаратура по эту сторону стеклянной перегородки то и дело барахлит, а акустика такая, что искажается каждое слово. Почти все журналисты - мелкие репортеришки, беспринципные и подлые. Есть, правда, и пара сотрудников местного телеканала, которые напоминают приличных людей. Стэнли Розенберг, маленький хорек с пятого канала, в пятисотдолларовом блейзере и потрепанных синих джинсах (они не попадают в объектив камеры), спешит усесться рядом с художником, рисующим эскизы. Присутствие прессы неизбежно, особенно в послеобеденное время, когда репортерам позарез нужно сдавать материал в номер.
Мариэтта первым объявляет дело об убийстве Джун Эдгар.
- Народ против Орделла Трента!
Обвиняемого ведут из изолятора временного содержания в зал суда. Он в синем спортивном костюме. Руки в наручниках, на ногах кандалы. Сонни узнает адвоката, который входит и становится рядом с Хардкором, и в ее душе поселяется смутная тревога. Джексон Айрес. Айрес - закаленный ветеран этих войн и стреляет, полагаясь на инстинкт. Черный мужчина потасканного вида, с нездоровым цветом лица и убеленными сединой африканскими волосами, Айрес явился сюда в старом спортивном пиджаке цвета бургундского и лоснящихся замшевых брюках. В присутствии репортеров он устроит настоящий спектакль и потребует для своего подзащитного освобождения под залог.
Сначала представляются адвокат и обвинители. Затем Сонни делает заявление о том, что двадцать пять лет назад она была знакома с семьей Эдгаров, однако с тех пор потеряла с ними связь и не поддерживала никаких контактов, лишь Нил Эдгар однажды появлялся в этом зале в качестве сотрудника службы условных наказаний.
Обвинение поддерживал Томми Мольто, заместитель начальника убойного отдела окружной прокуратуры, невысокий крепыш, который когда-то поднялся на одну из высших ступенек служебной лестницы, а затем попал в неприятную историю, получившую огласку и закончившуюся серьезным понижением в должности.
- Мистер Айрес или мистер Мольто, если у кого-либо из вас имеются хотя бы малейшие возражения против моей кандидатуры в качестве судьи, председательствующего на этом процессе, я с радостью верну дело на переназначение.
Айрес качает головой:
- Нет проблем, судья.
Мольто повторяет те же слова.
Она знала, что прокуратура не выдвинет никаких возражений. В этом зале у них 106 дел, подлежащих рассмотрению. Ежедневно на руках у Сонни находится от 98 до 112 дел, переданных из прокуратуры. Они не собираются ставить под сомнение ее принципиальность. Во всяком случае, официально. Если с их стороны и будут какие-то претензии, Сонни узнает об этом от друзей.
Сонни зачитывает обвинения, предъявленные в иске прокуратуры. Подсудимый Хардкор настороженно слушает. Обычно обвиняемые очень напуганы и, сильно волнуясь, теряют самообладание под воздействием таинственной ауры судопроизводства. Однако Хардкор, мужчина средних лет, плотного телосложения, темнокожий, с непроницаемыми глазами, держится спокойно, с достоинством. Он прекрасно понимает, что происходит. С невинным видом, словно и не подозревая, что нажимает на кнопку, подающую сигнал боевой тревоги, Сонни спрашивает:
- Мистер Айрес, вы хотите заявить ходатайство?
Длиннорукий, с худощавым и гибким, несмотря на возраст, телом, Джексон Айрес опускает руки, которые скрестил было на груди, и подается к микрофону, что висит под углом на железной подставке, вырастающей из дубового подиума перед судейской кафедрой. Для Джексона Айреса уголовное законодательство в действительности не имеет никаких категорий, только цвета: белый и черный. Он умеет играть в эту игру, разговаривать на вашем языке, цитировать прецеденты, однако в его сознании давно уже вызрело убеждение, что все это не может оказать никакого влияния на окончательный исход дела, который заранее предрешен. Он уверен, что каждое правило, каждая процедура - всего-навсего еще один способ замедлить другими средствами эмансипацию рабов. Теперь он мрачно смотрит перед собой.
- Нет, судья, никаких ходатайств.
В атмосфере, наполняющей зал, происходит явная перемена. Оба юриста испытующе, точно гончие в ошейниках и на поводке, смотрят на Сонни в надежде на понимание. Они не хотят говорить что-либо еще в присутствии репортеров. Тем не менее у последних, хоть и не у всех, ответ Айреса вызвал удивление. Репортеры, почуяв, что здесь что-то не так, навострили уши. Стэнли Розенберг встает и подсаживается к Стью Дубински из "Трибюн", который сидит через два стула от него. На аккуратную прическу Стэнли падает пятнышко света, оно скользит по ней, когда Стэнли потряхивает головой в такт объяснению Дубински.
- Пусть советники подойдут ко мне, - говорит Сонни.
Жестами она показывает Сюзанне, судебному докладчику, чтобы та отошла в сторону.
- В чем дело? - произносит она шепотом. - Если я правильно понимаю, обвиняемый пришел к соглашению с обвинением?
Айрес смотрит на Мольто. Мольто говорит:
- Совершенно верно, судья. У нас тут наметилось согласие по некоторым вопросам. Если суд не против. - Адамово яблоко двигается под вторым подбородком, лицо сильно помечено оспинами. - Мы пока уточняем детали, судья. У следствия еще много работы. Однако если показания обвиняемого подтвердятся, то… В общем, мы сошлись на двадцати годах, судья.
- За убийство с применением огнестрельного оружия? - Сонни невольно повысила голос, затем снова перешла на шепот: - При хорошем поведении Хардкора выпустят из тюрьмы через десять лет.
- Он не организатор, судья. И он нам кое-кого сдает. Был еще один человек, который поручил ему это дело.
- Мэр?
Оба юриста разражаются смехом. Очень необычный звук в зале суда, где все остальные присутствующие, затаив дыхание, уставились на них, желая понять, что же происходит у судейского стола. Сонни тем временем обдумывает услышанное от Мольто. Хардкор раскололся и сотрудничает со следствием, что совсем нехарактерно для закоренелого рецидивиста. Интересное развитие событий.
- Послушайте, - предлагает она, - когда вы сможете говорить об этом деле более конкретно, позвоните мне.
Сонни не покидает смутное подозрение, что ее хотят подставить. Это может быть кто угодно - копы, прокуратура, Брендон Туи. Они надеются, что Сонни допустит какой-нибудь крупный ляп, и тогда ее выставят отсюда.
Она приподнимает мантию, собираясь подняться по ступенькам и опять занять свое место за судейским столом, но задерживается, чтобы узнать у Мольто, не намеревается ли тот объединить дела Хардкора и его сообщника. Мольто утвердительно кивает, желая сообщить ей нечто важное.
- Судья. - Его голос понизился настолько, что стал почти неразличимым. Он даже напряг губы, чтобы репортеры не могли по ним прочитать. - Судья! Чтобы вы знали. Это Нил Эдгар. У обвинения нет никаких проблем. Просто чтобы вы были в курсе.
Короткая пауза, все трое застыли в немом молчании.
- Подождите. - Сонни сняла ногу со ступеньки и опять поставила на пол. - Подождите. Я играю в открытую. Давайте не будем напускать излишней таинственности, Томми. Вы хотите сказать мне, что клиент мистера Айреса, то есть Хардкор, собирается дать показания на своего инспектора службы условных наказаний Нила Эдгара по поводу того, что последний вступил с ним в сговор с целью убийства собственной матери?
Прежде чем ответить на вопрос, Мольто поворачивает голову и долго смотрит на репортеров.
- Более или менее, - наконец говорит он.
Взгляды обоих юристов устремлены на нее. Их лица безучастны. Они ждут, что будет дальше. В голове у Сонни воцаряются путаница и растерянность, но она быстро справляется с собой.
- Мы еще не взяли его, - говорит Мольто. - Ордер получим, наверное, только завтра. Это секрет, - добавляет он.
Оцепенев от услышанного, Сонни несколько раз тупо кивает.
После звонка она возвращается к себе. В кабинете в ожидании томятся Уэллс и Любич. Ордер они положили к ней на стол. Однако, как только Сонни появляется на пороге, Любич резко поворачивается к ней и делает жест рукой в сторону зала.
- Средняя американская семья, так? - спрашивает он ее. - Яблочный пирог, хот-дог и "шевроле", верно?
Это злорадство, обычное самодовольство копа - мы и они - просто бесит Сонни. Ведь еще вчера Фред Любич назвал бы Нила своим соратником, тем, кто с ним по одну сторону баррикад. Она подписывает ордер и отпускает полицейских.
Примерно через час в кабинет осторожно, почти крадучись, входит Мариэтта, которая уже отвезла на тележке утренние папки в главное здание. Естественно, ей не терпится узнать, как прошло первое слушание, и когда Сонни рассказывает, из горла у нее вырывается тихий, сдавленный звук, выражающий, должно быть, изумление. В остальном Мариэтта не выказывает почти никаких эмоций. За двадцать лет в суде она навидалась всякого.
- Может быть, мне все-таки отказаться от дела? - спрашивает Сонни.
- Потому что вы были знакомы с этой семейкой двадцать пять лет назад? Черт побери, кому же тогда передать дело, судья? Да здесь, в уголовном отделении, все знают этого Нила Эдгара если не как облупленного, то, во всяком случае, лучше, чем вы сейчас. Вы здесь новичок, судья. А другие судьи не раз встречались с Нилом, работали с ним, брали у него показания под присягой. Многие знакомы с его отцом. Пару лет назад он баллотировался в контролеры, не так ли? Он присутствовал на всех обедах.
Расовый вопрос. Вот что она имеет в виду. Великий, неупоминаемый. Таков внутренний смысл этого дела. Черные против белых. На улице. На месте для дачи свидетельских показаний. Да и в комнате, где совещаются присяжные. Пресса будет смотреть на процесс через огромное увеличительное стекло. Коллеги наверняка подумают, что Сонни решила отказаться от этого дела из политических соображений, а не из моральных. На нее будут бросать косые взгляды в коридорах, будут поворачиваться к ней спиной без всякого повода. Безусловно, и Туи так просто этого не оставит.
- Черт побери, судья! - говорит Мариэтта. - В процессе участвуют присяжные заседатели. Прокурор наверняка погрозит пальцем и поинтересуется, как можно верить гангстеру-рецидивисту, который старается всю вину свалить на другого. Все это мы уже видели тысячу раз. Вам и делать-то ничего не придется, разве что вынести приговор. Почему бы вам не подождать? Послушать, что скажут стороны? Пусть выкладывают все. Если их самих это не особенно волнует, чего ради вы будете портить свои нервы?
Сонни все еще колеблется, однако правда в том, что Нил не захочет, чтобы дело вела она. Она слишком близко знала его семью, особенно отца. Эдгар в те годы был очень опасен и хитер - фанатик, который, как утверждали некоторые, даже спонсировал убийства. Что ж, каков поп, таков и приход, яблоко от яблоньки недалеко падает. Нил наверняка будет опасаться, как бы кто-нибудь не озвучил эту мысль. Махнув рукой, Сонни закрывает дискуссию:
- Ладно, пусть будет по-вашему, Мариэтта. Посмотрим, что скажет защитник. В конце концов, прошло двадцать пять лет.
- Конечно, - говорит Мариэтта и затем в течение одной секунды, так ей по крайней мере кажется, прокручивает в уме все эти сложные, размытые временем связи, о которых говорила Сонни. Она оборачивается со слабой улыбкой на лице, по которой нетрудно угадать, о чем она думает. - Стало быть, ваш дружок смылся, разбогател и стал знаменитым, а вы, молодая и глупая, отпустили его?
- Выходит, так, - смеется Сонни.
Мариэтта давно уже давала Сонни понять, что у нее слабо развит любовный инстинкт, и часто намекала, что судье не мешало бы активизировать личную жизнь.
- И вы больше никогда не видели его и не получали от него никакой весточки?
- Ни разу за все двадцать пять лет. У нас было очень странное расставание. - Она слегка улыбается, утешая если не себя, то хотя бы Мариэтту, а затем ее взгляд случайно падает на часы. - Черт! - Она опаздывает к Никки. - Черт! - повторяет она и начинает бегать по кабинету, запихивая в портфель бумаги, которые нужно прочитать вечером. Затем стремглав летит по холлу, проклиная себя на чем свет стоит и ощущая смутное предчувствие чего-то нехорошего; зловещее опасение, что несуразица с Никки может оказаться предвестием еще худшего промаха.
Пробежав по переходу, соединяющему пристройку с главным корпусом, Сонни опять задает себе вопрос, не совершает ли она ошибку, капитулируя перед щекочущими, приятно возбуждающими воспоминаниями о давно минувших днях, капитулируя перед надеждой возобладать над тем, что когда-то внушало ей страх. Именно с этим ассоциируются мысли Сонни об Эдгарах и тем периодом ее жизни. Теперь, когда она работает здесь, очень часто бывает трудно принять правильное решение. Куда чаще, чем она могла вообразить студенткой, а затем стажером. И в некотором отношении это ощущение неприспособленности, ощущение, что она занимает не свое место, стало клеймом ее жизни. Сонни часто думает, подобно людям, которые верят в астрологию, что ее жизнью управляют таинственные небесные силы. В прежние годы ее отличала необыкновенно быстрая смена настроений. Она быстро загоралась энтузиазмом и так же быстро охладевала, без видимых причин оставляя мужчин, резко обрывая связи. На последнем курсе Сонни обучалась по трем разным программам и сменила полдюжины работ, прежде чем попасть в юридическую школу.
И даже теперь у Сонни нет уверенности, что именно к судейской должности она стремилась все эти годы. С прагматической точки зрения переход из прокуратуры на судейскую работу отвечал острой потребности матери-одиночки в нормированном рабочем дне и в то же время позволял Сонни оставаться в сфере юриспруденции. В ней накопилась страшная усталость от бешеной гонки, в которой побеждал самый агрессивный и хитрый. После рождения Никки - после Чарли - Сонни хотелось иметь такую работу и вести такую жизнь, когда не приходилось бы постоянно хитрить, ловчить, изворачиваться. Неужели эта серьезная темноволосая женщина с увядающими чертами лица, та Сонни, которую она представляет в своем воображении за судейским столом, женщина, которая выносит приговоры озлобленным и несчастным, - неужели это она?
Теперь она спешит по странному вечернему миру центрального суда с опустевшими коридорами, где навстречу иногда попадаются такие же завсегдатаи этого заведения: поручители под залог, полицейские. Под высокими сводами разносится эхо от ее высоких каблуков, цокающих по мраморному полу. В этот час сюда свозят арестованных со всего города. На гранитной скамье за ограждением, где установлены металлодетекторы, сидит молодая женщина испанской наружности с пышной грудью, в вызывающем платье из набивного ситца. С отсутствующим взглядом она обнимает ребенка трех-четырех лет, который спит, прижавшись к ней одной щекой. По другой щеке рассыпались влажные черные локоны. Они всегда здесь: матери, дети, семьи, изнуренные свалившейся на них бедой. Они ждут, тщетно надеясь, что их мужей и отцов отпустят под залог, оправдают - так или иначе, но освободят.
Пробегая мимо, Сонни изображает на лице сострадательную улыбку. Мимолетная связь с другой матерью будоражит ее ум, и в воображении возникают видения Никки, которая манит ее к себе ручонками. Никки, одинокая, последняя из всех детей, оставшаяся у Джеки, а Сонни просит прощения, извиняется и клянется, что этого никогда больше не повторится. Джеки снисходительно успокаивает ее, ничего страшного, мол, не произошло. Что хуже всего, так это вид самой Никки, уже в куртке и с рюкзачком за плечами, вытирающей нос рукавом. Она хватает Сонни за пальцы и дергает, тащит ее, требуя отложить извинения и немедленно уходить, а Сонни гложет встречная мысль: сколько раз Зора точно так же поступала с ней? Сколько тысяч раз? Оказывается, боль никуда не исчезла, она врезалась в память и всегда под рукой, стоит только едва слышно позвать ее. Все те случаи, когда мать уходила, оставив ее, предстают перед Сонни с кристальной ясностью. Уходила на собрания. Уходила, чтобы организовать что-нибудь. Уходила, исполненная великими, важными устремлениями. К свободе. К достоинству.
Так вот, значит, кто она такая, ее честь судья Сонни Клонски. Подхваченная вихрем страстных, мучительных переживаний, она буквально слетела со ступенек крыльца и прыгнула в машину. Вечер уже вступил в ту стадию, когда свет испаряется, словно по волшебству превращаясь в сумерки, когда небо бурно протестует в предчувствии драматической развязки - поглощения тьмой. И все здания, фигуры людей, деревья, кружащие в воздухе птицы, центр города, смутные очертания которого вырисовываются вдали, словно наслаиваются поверх друг друга в уходящей перспективе диорамы. Неоновые рекламы над входом в ломбард на противоположной стороне улицы соблазнительно заманивают: "Деньги под залог. Быстро. На самых выгодных условиях". Не в силах вырваться из тисков размышлений о собственной жизни, запутанных обстоятельств дела и почти осязаемых страданий, которыми был пронизан даже воздух, окружавший здание суда, Сонни мчится вперед. Она мчится, и ее сердце готово выскочить из груди. Но вдруг оно замирает, пронзенное серебряным осколком счастья. Сонни думает о своем ребенке.