- Вполне. - И Вайс добавил внушительно: - Надеюсь, вас не очень удивит, если я скажу, что меня больше интересует движение Сопротивления. Ну, оказаться среди подпольщиков значительно труднее, чем быть принятым за своего в концлагере.
- Несомненно, - согласился Клейн. - Но эти вопросы вне моей компетенции. Лекции на эту тему для того же контингента слушателей читают другие.
- Вы не помните, кто?
Клейн поморщился.
- Кажется, из бывших социал-демократов, типа Гаубаха. Находясь в рядах заговорщиков, покушавшихся на жизнь фюрера, он считал своим долгом информировать обо всем гестапо. - Добавил презрительно: - Один такой был у меня в лагере осведомителем. И, представьте, после Сталинграда я получил указание выпустить его, но потом его снова вернули, причем приказали содержать в исключительно привилегированных условиях. - Спросил озлобленно: - Неужели такие вот еще рассчитывают выплыть на политическую арену?
- В качестве лягушки, перевозящей на спине скорпиона.
- Вы умница, - рассмеялся Клейн. - И как только мы переплывем на западный берег, мы их всех утопим.
- Несомненно, - согласился Вайс.
Генрих во время встречи с Иоганном рассказал, что его дядя превратился сейчас в типичного хозяйственника: заготавливает в огромных количествах продукты питания, способные долго сохраняться, а также самую разнообразную штатскую одежду, вплоть до рабочей. И, очевидно пытаясь скрыть свою обиду на то, что ему поручили столь непривлекательную работу, делает вид, будто у него задание особой секретности и важности.
Вайс спросил:
- Что же, все это хранится на каком-нибудь определенном складе?
- Да нет, - сказал Генрих, - вывозят в какие-то селения, которых даже нет на карте, или в такие места, где, по-моему, и селений никаких нет. Да, еще что интересно, - Генрих усмехнулся, - в свое время закрыли все кустарные предприятия, изготовлявшие игрушки, вечные ручки и всякие там предметы домашнего обихода. А теперь, представь, они снова работают, но режим на них такой же секретности, как на военных заводах.
- А ты не видел у дяди изделий таких предприятий?
- Он держит образцы в несгораемом шкафу.
- Да, - протянул Иоганн, - это в самом деле интересно. - Сказал озабоченно: - Если тебе, Генрих, не удастся записать названия всех пунктов, куда Вилли направляет снаряжение, надо будет постараться сфотографировать карту, на которой эти пункты помечены. И как это ни трудно, но необходимо добыть один из образцов таких секретных изделий. И будь осторожен, Генрих, когда возьмешь в руки подобную игрушку.
- Почему?
- Я думаю, они обладают способностью взрываться, - серьезно заметил Иоганн. - Фашистские летчики уже разбрасывали такие вещички над советскими городами, и дети, подбирая их, гибли от взрывов.
- Хорошо, - согласился Генрих, - допустим. Ну, а зачем тебе карта размещения складов? Их же, по-моему, сотни. Может, лучше узнать, где находится базовый склад?
- Ни продукты питания, ни запасы одежды - каково бы ни было их количество - сейчас не имеют никакого значения. Главное - установить, для кого и для чего они предназначены. Зная пункты, мы сможем это выяснить.
- Мы с тобой? - удивился Генрих. - Да для того, чтобы только объездить их, и полугода не хватит.
Вайс улыбнулся.
- Мы - это Советская Армия. У нее найдется и время и люди, чтобы все это сделать.
- Ну, знаешь, собирать такие трофеи!.. - возмутился Генрих.
- Не собирать трофеи, а выявлять тех, для кого предназначаются склады, - сказал Иоганн.
Он все больше утверждается в правильности своих подозрений, возникших у него с того момента, когда Густав поручил ему собрать для самого рейхсфюрера книги на определенную тему.
И он правильно понял намек Гиммлера, пригрозившего повесить его, если об этом станет известно кому-либо, кроме тех, кто выполнял поручения того же характера.
Как-то Иоганн позвонил Хакке по телефону.
Тот просто завопил от восторга, что Вайс снова вспомнил о нем. И настоял, чтобы Иоганн сейчас же приехал к нему.
- Куча роскошных новостей! - кричал Хакке в трубку. - Прошу вас, приезжайте немедленно! - Было слышно, как, стоя у телефона, он топал ногой от нетерпения.
Советская Армия вела мощное наступление на территории рейха. И в такое время вдруг ликующий нацист - на это уникальное зрелище стоило подивиться.
Хакке Иоганна встретил в ситцевом фартуке, надетом поверх гестаповского мундира.
Он приготовил ужин, проявив незаурядные кулинарные способности. На столе стояло несколько бутылок дорогого вина, только что откупоренных, - в знак уважения к высокому гостю.
Хакке принял в обе руки фуражку Вайса и бережно, как драгоценность, положил ее на сервант.
Сказал, хитровато щурясь:
- Недавно вы были обер-лейтенантом, а теперь уже капитан - гауптшарфюрер. А Хакке - он кто? - Показал вытянутый мизинец, усмехнулся. - Но, знаете, мой дорогой, чем выше пост занимает человек, тем меньше он знает и видит. А мы, мелюзга, повсюду, и, встречаясь, усиками пошевелим, как муравьи, и готово, всесторонний обмен информацией. - Произнес уважительно: - Я знаю подробности всех ваших злоключений и горжусь вашей стойкостью. Наш шеф господин Мюллер сказал, что таких людей, как вы, надо хоронить в мраморном мавзолее.
- Но почему же хоронить? - спросил Вайс.
- А как же! - удивился Хакке. - Мюллер мечтал повесить вас, чтобы насолить Шелленбергу: он его не любит. Да и за что любить? Подумаешь, магистр юридических наук! Кормили его эти науки! С тысяча девятьсот тридцать четвертого года - шпик СД в рейнских университетах.
- Неплохая практика работы с интеллигенцией, - заметил Вайс.
- Знаю! - всплеснул руками Хакке. - Знаю! Вы готовы жизнь отдать за своего шефа. Но, уверяю вас, служба в гестапо имеет свои особые преимущества.
- Какие же? - поинтересовался Вайс.
- В политической загранразведке много университетской публики. А вот в гестапо образованный человек - фигура. Он сумеет не только, как все мы, выбить кулаком мозги, но и вложить вместо них подследственному такое, что тот был бы рад, если бы его поскорее повесили.
- Не понимаю, каким образом?
- Ну как же! Вот, к примеру, штурмфюрер Крейн. Был профессором Боннского университета. Образованный человек. Обрабатывали мы одного журналиста. Кожа клочьями, но ничего, молчит. Крейн приказал его выпустить. Показался этот журналист своим знакомым в Берлине, все узнали, что он на свободе, а потом мы тихонечко снова его взяли. И штурмфюрер собственноручно написал несколько статей и опубликовал за его подписью. Но только в нашем духе. Узнал журналист - сам в камере повесился. Вот это мина! Но чтоб такую мину подложить, нужна культура. Так что вы подумайте, - многозначительно сказал Хакке. Помолчал, добавил внушительно: - Вот доктор Лангебен был тайным эмиссаром Гиммлера в секретных переговорах с Даллесом. А мы, гестаповцы, раз - и арестовали его, когда он вернулся из Швейцарии в Германию И что же? Рейхсфюрер не захотел из-за него раскрывать свои интимные секреты. Повесили. - Вздохнул. - В политической загранразведке служить - все равно что блох у волка вычесывать. А в гестапо сейчас колоссальные перспективы. - Наклонился, сообщил значительным тоном: - Имею точные сведения: множество руководящих деятелей СС зачислено сейчас в списки участников заговора против фюрера. А еще больше заведено следственных дел на крупнейших функционеров партии. И их имена даже стали известны англичанам и американцам. Сам по радио слышал - восхваляли их союзники за борьбу с Гитлером.
- И что же, все они уже арестованы?
- Нет.
- Скрылись?
Хакке поежился.
- Нет.
- Странно, - удивился Вайс. - Политические преступники - и на свободе?
Лицо Хакке вдруг стало хмурым, озабоченным. Он сказал неуверенно:
- Правильно. Тут что-то не то. - Признался озлобленно: - А я-то ликовал, пускал пузыри, надеялся: возьмут их - и откроется перспектива занять место повыше. - Стукнул себя кулаком по толстому колену и, морщаясь от боли, воскликнул: - А я-то, я-то думал, пойду теперь вверх по лесенке! А они что же? Выходит, начальники себе убежище подготавливают. Участники Сопротивления! А меня, старого нациста, под ноги бросят!
Лицо Хакке стало багровым, потным, яростным, глаза, казалось, вылезли из орбит. Он потерял всякую власть над собой и, склонившись к Вайсу, истошно, неудержимо говорил, захлебываясь словами, как в горячечном бреду:
- Все, картина ясная! Лейнера знаете? Хоронили недавно с необычайной пышностью: венки от партии, от СД и СС, от имперского руководства. Речи. С женой и детьми истерика. В тот же вечер я к ним на виллу пришел с визитом - выразить соболезнование. Сидят ужинают. На лицах такое спокойствие, будто ничего не произошло. В столовой сигарой пахнет, окурок в пепельнице дымится. А у них в семье, кроме самого Лейнера, никто и не курил.
- Уверяю вас, вам это показалось.
- Нет! - еще больше распаляясь от недоверия Вайса к его словам, возразил Хакке. - Нет, не показалось! За одну эту неделю восемь таких скоропостижных смертей! И все покойники накануне своей внезапной кончины почему-то аккуратно сдали ключи от служебных сейфов тем, кто потом их заменил. Это откуда же такая предусмотрительность?
- Вы стали болезненно мнительны, Хакке, - насмешливо упрекнул его Вайс.
Насмешка обожгла Хакке.
- Нет, - сказал он, - я всегда хладнокровен. Только сейчас я вне себя. Вот, слушайте. В расово-политическом управлении партии была заведена картотека на самых чистейших арийцев, элиту нации. Профессора неоднократно вымеряли их циркулями и всю их родословную расписали. А теперь карточки сменили. И знаете, кем они числятся? Они записаны как евреи. А?! Как евреи! Это зачем же? Из концентрационного лагеря для евреев в Блехамере привезли в партийную канцелярию документы, одежду с красными крестами на спинах и желтыми полосами. И столько комплектов в брезентовых мешках привезли, сколько в картотеке вместо лучших наци стало числиться евреев.
- Ну знаете, - сказал Вайс, - это же трусы, чтобы спасти свою шкуру, они на все идут.
- Да, - согласился Хакке, - на все. Сейчас осудили и приговорили к казни с десяток самых надежных из тех, кого я знаю. Пришел я на службу, стал их поносить - ну, как изменников. А мой начальник приказал мне заткнуться. Потом я двух этих "покойничков" в госпитале эсэсовском встретил в Ванзее - гуляют по парку в пижамах. Один только бороду отращивает, а у другого вся рожа забинтована после пластической операции.
Вайс, закинув ногу на ногу, сказал пренебрежительно:
- Вы наивны, Хакке. И, в сущности, не только недостаточно осведомлены, но, к сожалению, ваша горячность подтверждает, что на службе вам не доверяют. Вот и все.
- И вы обо всем этом знаете? - изумился Хакке.
- Конечно, - утвердительно кивнул Вайс. - И все это делается в интересах будущего империи.
Хакке налил себе вина, выпил залпом, вытер тыльной стороной ладони губы. Глаза его смотрели тревожно.
- Я, кажется, наговорил лишнего?
- Отнюдь, - сказал Вайс. - Я слушал вас с большим интересом. И извлек пользу для себя, а значит, и для моей службы. - Потянулся, заложил руки на затылок, пояснил: - Ведь нам тоже, возможно, придется принимать меры для маскировки. И кое-чем из вашей информации мы, конечно, воспользуемся. Вы не возражаете?
- Только не упоминайте источника! - испуганно взмолился Хакке. - Ради бога!
- Хорошо, - согласился Вайс, - это я могу вам обещать. Но услуга за услугу: вы мне поможете составить записку по этому вопросу, и я в порядке личной инициативы представлю ее своему руководству. А то, я полагаю, - он усмехнулся, - герр Мюллер, перенеся свою неприязнь к моему шефу на область служебных отношений, неполно ознакомит его с опытом гестапо в этом направлении. И если вы окажете мне существенную помощь, то, понятно, и я смогу быть вам полезным. Помните: у нас, заграничной службы, есть кое-какие контакты с западными разведками.
- Я знаю, - уныло сказал Хакке.
- Ну, тем более. Следовательно, если мы соответствующим образом аттестуем вас перед ними, вам не придется отращивать бороду.
- Мне кажется, - неуверенно заметил Хакке, - в гестапо меня все-таки ценят. По приказанию начальства я теперь ежедневно читаю в канцелярии различную марксистскую литературу, изучаю листовки, выпущенные подпольщиками…
- Вас хотят сунуть к ним?
- Возможно, - сказал Хакке. - Но мне бы не хотелось.
- Почему?
- Как бы я ни крякал цитатами, коммунисты сразу поймут, что я подсадная утка. Кого мы только ни совали в камеры, все до одного прогорали в первые же дни. - В голосе его послышалась зависть: - Я слышал, в Швейцарии недавно откупили много коек в туберкулезных санаториях и кое-кого из наших отвозят туда в санитарных вагонах, а потом на носилках вносят в здание. Но везет, конечно, тем, кто занимал большое положение. - Вздохнул. - В крайнем случае я бы пошел в псевдопартизанский отряд, мы их сейчас формируем на территории Голландии, Бельгии, Дании. А потом, как участник Сопротивления, остался бы там до лучших времен…
- Вы фантазер, - прервал его Вайс. - А на какие средства вы будете жить?
Хакке усмехнулся.
- В этих странах есть достаточно состоятельных людей, которые поддерживали нацистов. Изредка я буду напоминать им об этом. Очень деликатно, в пределах суммы, необходимой для самого скромного образа жизни.
- Ну что ж, это разумно, - сказал Вайс. - Однако, я вижу, вы основательно подготавливаете свое будущее.
- Как и все, - согласился Хакке.
- Но откуда вы получаете столь разносторонние сведения?
- Я же сказал: маленькие люди работают за больших людей. Телефонисты в службе подслушивания, шифровальщики, канцеляристы, порученцы, адъютанты, рядовые сотрудники - все мы делимся тем, что знаем о своих хозяевах. Они никогда ни о чем не говорят с нами, но часто беседуют друг с другом в нашем присутствии. Ведь для них все мы болваны - и только. На нас можно не обращать внимания. Но не все из нас болваны. - Хакке подумал немного. - Вот Карл Лангебен. Он работал на Гиммлера, на Канариса и на американскую разведку. И все ему хорошо платили.
- Но его повесили, - напомнил Вайс.
- Повесили его вовсе не за это, - мрачно возразил Хакке.
- А за что же?
- Лангебен знал о связях Канариса с английской разведкой, и, когда его арестовало гестапо, Гиммлер не хотел, чтобы он проболтался об этом. А ведь Лангебен был лучшим агентом Гиммлера в его тайных переговорах с американцами. Но если бы он проболтался о Канарисе, англичане перестали бы относиться к Гиммлеру с прежним благожелательством. Говорят, они только потому помогли чехословацким партизанам убить Гейдриха, что он готовился разоблачить Канариса как английского агента.
- А разве Канарис был английским агентом?
- Он поддерживал самые дружеские отношения с английской разведкой. Делился с ней добытой через своих агентов информацией о Советской Армии, так как всегда стремился, чтобы англичане стали нашими союзниками в войне против России.
- Так почему же арестовали Канариса - за связи с английской разведкой или за то, что он был причастен к заговору против Гитлера?
- Рейхсфюрер еще раньше знал все о Канарисе.
- Так. Но почему же его сейчас не приговорили к казни?
- Да ведь ему известно, что рейхсфюрер все знал о нем, - наверно, поэтому. И до тех пор, пока он будет молчать, он может пользоваться всеми удобствами, предоставляемыми привилегированным заключенным. Вообще, - сказал Хакке, - в последнее время старик стал уже совсем бесполезным. Хеттель говорил, что стремление Канариса всегда быть на ногах и в действии со временем превратилось в какую-то одержимость. Канарис не мог усидеть на месте, и, по мере того как он старел, страсть к путешествиям овладевала им все сильнее. Он думал только о путешествиях и совсем перестал интересоваться человеческими взаимоотношениями. Но двадцатого июля, когда совершилось покушение на Гитлера, он был дома. Весь этот день он просидел на своей вилле под Берлином и не покинул ее даже для того, чтобы посетить штаб заговора на Бендлерштрассе.
- Обеспечивал себе алиби?
- Да, чтобы вывернуться, как он всегда умел выворачиваться. Но не на сей раз. Теперь рейхсфюрер достиг того, к чему так неуклонно стремился: все службы абвера влились в СД. И если бы Канарис в свое время не разгласил повсюду, что Гиммлер был некогда псалмовщиком, возможно, тот его помиловал бы и даже сохранил на службе в качестве консультанта по английской разведке.
- Однако вы высказываете довольно-таки резкие суждения, - улыбнулся Вайс.
- Мы, старые наци, очень обеспокоены тем, что некоторые лидеры империи, ведя переговоры с англичанами и американцами, согласились распустить национал-социалистскую партию. Только фюрер, который через князя Гогенлое тоже предложил западным державам свои условия сепаратного мира, не идет на это. Поэтому мы до последнего останемся верны фюреру. Партия будет жить, пока существует империя! - торжественно объявил Хакке.
- Но ведь Гиммлер уже давно говорил о возможности военного поражения…
- Да, я знаю об этом. Но если удастся сохранить нас, старых наци, мы сделаем все, чтобы империя вновь возродилась из пепла. Ведь даже сам Даллес настаивал, чтобы в новом составе германского правительства пост имперского комиссара на правах министра по борьбе с хаосом и беспорядками получил его агент Гизевиус, поскольку он имеет опыт работы в гестапо.
- Значит, еще не все надежды утрачены?
- Нет, - сказал Хакке. - Но только мне очень неприятно, что десятки тысяч наших переходят на нелегальное положение в более благоприятных условиях, чем я. Меня хотят сунуть к коммунистам. И знаете, зачем? Чтобы потом я, как участник Сопротивления, мог дезориентировать оккупационные власти, спровоцировать их на аресты тех, кто действительно участвовал в движении Сопротивления. А мне уже за пятьдесят. Я не мальчишка. Не та голова. Не то воображение.
- Послушайте, - спросил Вайс, - почему вы вначале делали вид, будто вам неведомы пути, по которым мы переходим на особое положение?
- Почему? - буркнул Хакке. - Да потому, что я все-таки рассчитываю занять место одного из тех, кто сейчас уходит в подполье. Хочу, чтобы последняя моя должность в гестапо была выше той, которую я сейчас занимаю. Думаю, что на это у меня хватит времени, прежде чем и меня бросят в подполье. И мне интересно было проверить на вас, сколько мне еще следует продержаться на поверхности. Я очень уважаю и ценю ваш ум, капитан Вайс.
- Однако вы притворщик, - пожурил Иоганн.
- Вы тоже. - И Хакке погрозил Иоганну пальцем. - Задавали всякие наводящие вопросы, хотя осведомлены гораздо лучше, чем я.
- Привычка, - не смутился Вайс.
- Должно быть, так. - Хакке озабоченно наморщил лоб. - Вы знаете, на нашей службе человек может внезапно исчезнуть. Особенно в том случае, если он знает что-нибудь лишнее.
Вайс кивнул.