- Это водонапорная башня, да? - шепотом спросил Гарбе, показывая на квадратное кирпичное здание слева по борту.
Полицейский кивнул в ответ и повернулся к сидящему напротив сослуживцу, в руках у которого был закрытый на замок саквояж с надписью "Вещественные доказательства".
- Смотри-ка, Райнерт, как мы быстро доплыли. Я же говорил - по Одеру получится быстрее.
- Ты со своим талмудическим умом никогда не ошибаешься, Кляйнфельд, - ворчливо отозвался его собеседник.
Матрос Гарбе посмотрел на стальную паутину Королевского моста (заклепки особенно его заинтересовали) и прибавил газу. Было жарко и сонно. Полицейские смолкли. Когда мост остался позади, Гарбе повнимательнее вгляделся в лица своих пассажиров. У четырех из них были усы, у одного - борода, еще один был гладко выбрит. Бородач попыхивал трубочкой и шепотом переговаривался с сидящим рядом с ним усатым блондином. Оба каждым своим словом и жестом давали понять, что командуют здесь они. Лица Кляйнфельда и Райнерта также украшали небольшие усики. Рыжие усищи щетинились и под носом у коренастого молчаливого полицейского, сидящего бок о бок с бритым плотным брюнетом с усталым взглядом. Брюнет то и дело наклонялся поближе к воде и вдыхал сырой воздух, после чего его разбирал кашель - упорный и сухой, словно что-то поцарапало ему глотку. Заходясь от кашля, брюнет опирался на пулемет, которым был вооружен глиссер, и не отрывал глаз от воды.
Матрос Гарбе заскучал и посмотрел вверх на конструкции Лессингова моста, под которым они проплывали. Сверху что-то капало - вода или лошадиная моча. Гарбе постарался так сманеврировать суденышком, чтобы на него не попало ни капли. Когда они прошли под мостом, Гарбе догадался, что пропустил очень важный фрагмент разговора.
- Ваше превосходительство, я так и не понял, - в голосе брюнета слышалось едва сдерживаемое бешенство, - зачем меня и моего человека вызвали на это преступление? Не могли бы вы, как мой непосредственный начальник, разъяснить, что происходит? Круг моих обязанностей увеличился?
- Я дам вам необходимые разъяснения, Мок. - Блондин с усиками говорил дискантом. - Но сначала напомню: я не обязан разъяснять вам что бы то ни было. Слыхали о такой штуке, как приказ? Если служишь в полиции, надо выполнять приказы. Крепкий желудок тоже не помешает. Впрочем, подчиненные могут блевать хоть по сто раз на дню. Главное, чтобы приказ был выполнен. Вы меня поняли? И не величайте меня "вашим превосходительством", тоже мне шутник выискался.
- Так точно, герр советник! - гаркнул Мок.
- Чудно. - От улыбки светлые усики задрались кверху. - А теперь подумайте сами, зачем тут понадобились и я, и вы? Почему криминалькомиссар Мюльхаус попросил нас помочь?
- Голые трупы и мешочки на яйцах, - пробурчал рыжий усач. - Может, они педики. А эта публика известна нам в III-б.
- Отлично, Смолор. Я вас, правда, не спрашивал, но вы все изложили верно. Четверо убитых педерастов. Юрисдикция комиссара Мюльхауса и нашего отдела III-б. С сегодняшнего дня вы и Мок командируетесь в комиссию убийств в распоряжение комиссара Мюльхауса.
- Но ведь из наших людей Лембке и Мараун лучше знают среду гомосексуалистов. - Брюнет вскочил так резко, что глиссер покачнулся. - Мы со Смолором только переписываем девчонок и время от времени трясем подпольные клубы. Тогда почему…
- Во-первых, Мок, - подал голос бородач с трубкой, - герр советник Ильсхаймер уже объяснил вам, какое значение в работе полиции имеет приказ. Во-вторых, мы не знаем, были ли эти четверо моряков гомосексуалистами. Выясните, кто еще мог носить кожаные мешочки. И наконец, в-третьих, герр советник Ильсхаймер много мне о вас рассказывал. Я знаю, что не удержал бы вас от проведения своего, частного расследования. А на что вам частное расследование, если можно заниматься этим делом официально под моим руководством?
- Не понимаю. - Брюнет говорил медленно и хрипло. - Какое еще частное расследование? Зачем мне заниматься убийством каких-то педерастов?
- Затем. - Бородач окутался ароматным дымом трубочного табака "Бадиа". - Прочтите-ка вот это. Данный кусочек картона был заткнут за ремешок кожаного чехла одного из убитых. Вслух, пожалуйста.
Матрос Гарбе уже не замечал ни старинного здания силезской регенции, которое как раз показалось слева, ни госпиталя Святого Иосифа по правому борту. Все его внимание было поглощено таинственным посланием, которое оставил убийца.
- "Блаженны невидевшие и уверовавшие. Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь больше вырванных глаз, сознайся в ошибке".
- Что? - крикнул рыжеусый. - Я ничего не понял!
- Послушай, Смолор, напряги свою тупую башку и слух. - Брюнет говорил тихо и медленно. - Хотя тебе это будет не по силам. На, прочти сам. Давай же!
- "Блаженны невидевшие и уверовавшие, - запинаясь, читал рыжеусый. - Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь…"
- Герр комиссар, советник Ильсхаймер прав… Я бы организовал частное расследование. - Тут брюнет раскашлялся так, словно в глотке у него были не волосы, а занозы.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, полдень
Погода испортилась, плотные тучи закрыли солнце. На третьем этаже здания полицайпрезидиума в комнате для совещаний собралось десять человек. Доктор Лазариус держал в руках коричневую папку, странички которой были исписаны каллиграфическим почерком. Рядом с ним сидели трое полицейских с короткими фамилиями: Хольст, Прагст и Рос. Это они обследовали место преступления, а потом протоколировали ход вскрытия. Смолор и Мок сидели рядом с шефом, справа и слева от Мюльхауса устроились его люди, которым он всецело доверял, - Кляйнфельд и Райнерт. Перед каждым из присутствующих стояла чашка моабитского фарфора, наполненная чаем.
- Значит, так, господа мои. - Лазариус вытащил сигару из жестянки, украшенной рекламой табачной лавки Дучмана. - Незадолго до убийства, около полуночи, в телах этих четырех матросов в возрасте приблизительно от двадцати до двадцати пяти лет оказалась лошадиная доза наркотика. Об этом свидетельствуют остатки опиума на пальцах рук. Такого количества хватило бы, чтобы усыпить их на много часов. Кроме того, опиум сыграл роль наркоза, когда им ломали конечности. К этому добавим, что все эти люди наверняка были наркоманами, о чем свидетельствует общее истощение и многочисленные следы от уколов. Один впрыскивал себе морфий даже в пенис… Так что их не надо было уговаривать разок-другой затянуться трубкой с опиумом.
- Они были гомосексуалистами? - задал вопрос Кляйнфельд.
- Исследование прямой кишки этого не подтверждает. - Лазариус терпеть не мог, чтобы его прерывали. - Можно с уверенностью сказать, что на протяжении последних дней ни один из них не вступал в гомосексуальное сношение. Однако вернемся к главному. Около полуночи, когда они находились под воздействием наркотиков, им выкололи глаза и переломали руки и ноги. Неизвестный сломал в общей сложности шестнадцать конечностей, все примерно в одном и том же месте, в локтевом и коленном суставе. - Для наглядности Лазариус раскрыл перед полицейскими анатомический атлас. - Как я уже говорил, кровоподтеки и ссадины оставлены тяжелой обувью…
- Этот отпечаток ботинка подойдет? - На сей раз доктора перебил Райнерт. - Я срисовал его на месте преступления.
- Очень может быть, - миролюбиво ответил Лазариус. - Синяки возникли вследствие сильных ударов. Господа мои, - доктор затянулся сигарой в последний раз и затушил окурок о пепельницу, только искры полетели, - сдается, убийца, положив конечности на камень, лавку или что-то в этом роде, прыгал на них сверху.
- Но ведь причина их смерти совсем иная? - спросил Мок.
- Иная, - подтвердил Лазариус, сердито засопев. - Вот что говорится в моем заключении: "Причиной смерти явились колотые раны обоих легких и кровотечение в плевральную полость". - Лазариус взглянул на Мока и прохрипел: - Убийца вонзил им длинный и острый предмет между ребрами, проткнув легкие почти насквозь. Они агонизировали несколько часов. А вот теперь попрошу задавать мне вопросы.
- Каким могло быть орудие преступления, доктор? - осведомился Мок.
- Длинный, острый и прямой колющий предмет, - ответил патологоанатом. - Скорее всего… - Доктор погладил свою плешь. На ладони его виднелись пятна от реактивов. - Нет, это чепуха…
- Говорите же, доктор! - почти одновременно воскликнули Мок и Мюльхаус.
- Думаю, этим людям кто-то воткнул в легкие спицы.
- Какие спицы? - вскочил со своего места Кляйнфельд. - Которыми носки вяжут?
- Они самые, - немного помедлив, ответил Лазариус и следом выдал изящный сослагательный оборот: - Если бы я вскрывал эти тела на предмет обнаружения врачебной ошибки, то пришел бы к заключению, что какой-то коновал неправильно сделал им пункцию легких. - Лазариус спрятал потушенный окурок в жилетный карман. - Именно так я бы и выразился.
Наступила тишина. Из соседней комнаты доносился ровный глубокий голос: "Ты и твои люди слишком обленились. За что мы вам деньги платим, мерзавцы? Мы должны знать обо всем, что происходит в квартале, ясно?" По стеклам забарабанил дождь. Полицейские молчали, лихорадочно придумывая вопросы поумнее. Мок положил ладони на стол и уставился на суставы пальцев, покрытые сморщенной кожей.
- Еще один вопрос. - Мок хлопнул ладонями по столу. - Доктор, вы тщательно осмотрели место, где были обнаружены тела. Их убили там же?
- Вокруг голов жертв я не нашел следов крови из глазниц ни на земле, ни на траве. Следовательно, глаза им выкололи в другом месте. Все остальные кровотечения внутренние, на этом основании никаких выводов относительно места преступления сделать невозможно. Для порядка я еще произведу анализ крови по методу Уленхута. Я могу идти? - Лазариус поднялся с места и, не дожидаясь ответа, направился к двери. - Кое у кого еще масса работы.
- Герр комиссар, - Мок опять шлепнул ладонями по столу, - убийца написал записку, в которой обращается ко мне. Я должен признаться в какой-то ошибке, поверить во что-то под угрозой дальнейших убийств. Давайте прочитаем это послание еще раз. "Блаженны невидевшие и уверовавшие. Мок, сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь больше вырванных глаз, сознайся в ошибке". - Мок закурил и немедленно пожалел об этом. Все увидели, как у него трясутся руки. - Еще раз хочу вас заверить, что понятия не имею, о какой ошибке речь и в чем мне следует признаться. Особо вызывающе лично для меня звучит цитата из Библии. Давайте пойдем по этому следу! Если мне не изменяет память, имеется в виду Фома Неверующий, который уверовал, только когда собственными глазами увидел воскресшего Христа.
Мок подошел к поворотной школьной доске, стоящей в углу комнаты для совещаний, и написал на ней ровным четким почерком: "Фома Неверный = Мок; Христос = убийца; убитые матросы = знак для Мока".
- С двумя первыми уравнениями все ясно. - Мок резким движением стряхнул мел с рукава. - Убийца - религиозный маньяк, дающий знак неверному, то есть мне. Поняв, за какую "ошибку" наказан, я тем самым раскрою убийцу, а моя "ошибка" станет для всех ясной. Ведь каждый спросит: чего ради этот зверь убил четверку парней? А он хотел наказать Мока. "А что этот Мок такого сделал?" Тут прозвучит ответ, который мне в данный момент неведом, и все узнают, в чем провинился Мок. Вот что нужно убийце. Если бы эта свинья убила какую-нибудь бабушку, не было бы резонанса. На прошлой неделе в Моргенау двое солдат, освободившихся из русского плена, порешили двух старушек и украли у них двенадцать марок. Только представьте себе - столько стоят два билета в театр! Всколыхнуло это общественное мнение? Да ничуть! Кому какое дело до двух убитых старушонок?
- Я понимаю, о чем вы, - перебил его Мюльхаус. - Преступление должно бить на эффект. Таким образом убийца старается привлечь внимание людей к какой-то вашей вине. Выколоть глаза четырем молодым мужчинам в кожаном исподнем - что может быть эффектнее!
- Знаете что, - произнес Мок очень медленно, - у меня страшное предчувствие… Я ведь сам не знаю, в чем мне признаваться… Значит, я буду молчать, никто от меня ничего не узнает… А он…
- А в нем будет нарастать раздражение, - подхватил Лазариус. Доктор стоял в дверях и внимательно прислушивался к словам Мока. - Он будет ждать и ждать, когда же вы наконец признаетесь. Пока… пока… - Лазариус никак не мог найти подходящего слова.
- Пока совсем не охренеет, - поспешил ему на помощь Смолор.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, два часа дня
Над воротами речного порта "Цезарь Вольхайм, речное пароходство и верфь в Козеле" висели большие транспаранты "Забастовка. Присоединяемся к нашим товарищам из Берлина!" и "Да здравствует революция в Стране Советов и Германии!". У входа топтались рабочие с повязками на рукавах. Некоторые сжимали в мозолистых руках винтовки "маузер". По другую сторону улицы, перед Западным парком, в боевом построении стояли солдаты Добровольческого корпуса и мрачно глядели на украшенные красными звездами знамена противника.
Экипаж, на котором приехали Мок и Смолор, остановился на некотором расстоянии от ворот порта. Пассажиры вышли, а нанятый полицайпрезидиумом извозчик отъехал в сторону, распряг лошадку и задал ей овса. Глянув на участников идеологического конфликта, Мок вынужден был признать, что ему, как государственному служащему, ближе позиция противников пролетарской революции. Слушать свист пуль Моку со Смолором вовсе не улыбалось, и они постарались побыстрее ретироваться с площади, которая в любой момент могла превратиться в поле битвы. Подойдя к командиру отряда добровольцев, Мок показал удостоверение и - проклиная в душе свое похмельное косноязычие - задал несколько вопросов. Общая обстановка в пароходстве его не интересовала, ему только надо было разыскать директора порта. Командир отряда, гауптман Хорст Энгель, немедленно подозвал пожилого матроса и представил его Моку как своего информатора. Звали матроса Олленборг. Мок поблагодарил и, пригибаясь под воображаемыми пулями, вместе с информатором направился к экипажу. Олленборг тут же поделился с Моком важными сведениями: на верфи как раз торжество - спуск на воду маленького пассажирского судна, которое будет плавать по маршруту Оппельн - Штеттин. Там-то и должен находиться директор речного порта Юлиус Вошедт. Ко всему прочему Олленборг показал Моку, где расположен боковой въезд, который революционеры не догадались заблокировать.
- О, наш старик, директор порта, - хитрая бестия, - ответил Олленборг на вопрос Мока, не помешает ли забастовка спуску судна на воду. - Для него главное - продать корабль, а забастовка ему не так уж и страшна. Разве вы, герр полицмейстер, не слышали о страховании на случай забастовок?
Мок с удивлением глядел на увитые плющом и увенчанные нереволюционным плакатом "Добро пожаловать" ворота бокового въезда, который охраняло несколько солдат Добровольческого корпуса.
- А скажи-ка, мил человек, кто же будет спускать судно на воду, если все бастуют?
- Какое там все, - беззубо усмехнулся старый матрос. - У старика директора большие связи. И среди забастовщиков, и среди штрейкбрехеров. У него есть верное средство убеждения…
Они въехали на площадку, на которой подковой стояли столы, уставленные бутылками и заваленные грудами жареной птицы и кольцами колбас. За одним из столов восседал священник с кропильницей, рядом с ним скромно жались служащие порта. Здесь же непринужденно расположились деловые люди в черных костюмах и цилиндрах - их переполняла гордость. А вот сопровождавшим их дамам явно не терпелось отдать наконец должное яствам и напиткам. Пока все чего-то ждали. Только продавец мороженого и лимонада был при деле. К его импровизированному прилавку под зонтиком уже выстроилась длинная очередь скучающих гостей. Смолор, Мок и Олленборг вылезли из пролетки и смешались с толпой на набережной. Людей набралось изрядно, и все глазели на пришвартованный к берегу маленький пассажирский корабль, над которым развевался данцигский флаг с двумя крестами и короной. Олленборг сразу же затеял разговор с каким-то своим давним знакомцем, называя его Клаус. Мок и Смолор навострили уши. Очень скоро выяснилось, что директора порта Вошедта и его супруги, которая должна стать крестной матерью судна, еще нет, их-то все и ждут.
- Наверное, перед спуском судна старик спускает еще кое-что. В супругу, - потешался Клаус, открывая гниловатыми зубами бутылку пива. На этикетке виднелась печать местной харчевни Ничке. При виде пенистого напитка Моку захотелось пить и писать одновременно. - Или в какую-нибудь девушку. Это старинный обычай. Покупатель даже может потребовать его обязательного выполнения. Похожий обычай есть при продаже экипажа. Перед сделкой продавец обязан загрузить его тем, что будет возить покупатель. На счастье…
- Ты прав. - У Олленборга зубов и вовсе не было. - Спустить надо обязательно. Это как бордель благословить. Судно-то как раз и будет плавучим борделем…
- Ты что порешь, старик? - с сильным австрийским акцентом спросил у Олленборга какой-то матрос. - На судне будет публичный дом? И я, Хорст Шерелик, моряк с прославленного корабля "Бреслау", буду служить в борделе? А ну-ка повтори.
- Что ты, что ты, он просто оговорился. Вместо "брандер" сказал "бордель". Он хотел сказать, что судно будет счастливо плавать, а не лежать на дне, как брандер, - успокаивал Клаус моряка. - А ты, Олленборг, - эти слова Клаус прошептал приятелю на ухо, - лучше помалкивай. А то как раз получишь перо под ребро.
Мок перевел взгляд на громадную бутылку шампанского в руках у маленького мальчика в матросском костюмчике. Интересно, а шампанское теплое? У Мока засосало под ложечкой и запершило в горле. Повернувшись, он поманил пальцем Смолора и Олленборга.
- У меня к вам просьба, Смолор, - зашептал Мок. - Найдите директора порта и отведите к нашему экипажу. Незаметно. Там я его допрошу. А с вами, Олленборг, я прямо здесь поговорю.
Смолор, продираясь сквозь толпу, отправился на поиски. Мок отошел в сторону, присел на старый ящик из-под лимонов, достал из кармана портсигар и предложил сигарету Олленборгу. Тот поблагодарил и примостился рядом на корточках. Над набережной поплыли звуки марша "На всех парусах". Вскоре показался и сам оркестр. При виде музыкантов матросы закричали "Ура!" и стали бросать в воздух фуражки. Священник поднялся с места, деловые люди завертелись в поисках распорядителя, а глаза у дам так и забегали: кто первый осмелится приняться за трапезу без приглашения?