На этом Митя и застрял... А кроме того, в комнате стало вдруг тихо. Раньше папа и главный врач очень громко разговаривали, а тут вдруг почти шёпотом стали и на Митю раза два поглядели. Наверно, папа про его анализы что-нибудь рассказывал.
Потом взрослые кончили шептаться, и папа сказал, пусть Митя посидит - они с доктором пройдут по палатам...
Спросите теперь, долго ли он пробыл в комнате, прежде чем вошла та самая женщина, Митя ни за что не сможет ответить. Не сможет потому, что последующие события заставили его позабыть не только о времени, а и вообще на каком он свете!
Итак, через какое-то время, после того как Митя остался один, в комнату вошла женщина. Самая обыкновенная, не старая и не молодая. Как его мама. Она могла быть врачом, медсестрой, инженером, кем хотите. Женщина посмотрела по сторонам, и Митя решил, что ей нужен главный врач.
- Он делает обход,-сказал Митя.
- Ты Митя Полынский? - вдруг спросила женщина.- А я тебя ищу. Мне сказали, ты где-то здесь. Я из школы номер один. Все ребята ждут...
- Что ждут? - спросил Митя.
- Как "что"? - удивилась женщина.-Тебя! У них назначена встреча с тобой. Ты ведь получил наше письмо?
- Письмо? - переспросил Митя.- Какое письмо?
- Ну, которое тебе посылали. Ты получил его? С просьбой приехать.
Мите показалось, что он видит сон. Он ничего не мог понять. Что происходит?!
- Я...- начал Митя, сам не зная, что хочет сказать.
Но женщина вдруг заторопилась.
- Так что все тебя ждут,- повторила она.- В первой школе. Через час. Ребята зайдут за тобой. И Лёша Мальцев. Которого ты спас...
- Я...-опять начал Митя, но женщина уже вышла за дверь. Она, видно, очень спешила.
После её ухода Митя долго сидел совсем неподвижно. Издали даже можно было подумать, что это не Митя, а его статуя. Глаза смотрят в одну точку, на лбу высечены две поперечные складки, рот немного открыт, руки бессильно лежат на коленях... Статуя, да и только. Под названием "Удивлённое отчаяние". Или "Отчаянное удивление".
Но в голове у этой "статуи" всё ходуном ходило. Мысли набегали одна на другую. Как? Откуда? Кто? Кто она, эта женщина? Почему? И вдруг одна мысль, одна картина заслонила всё остальное! Митя представил себя в школьном зале на сцене, перед ребятами. Все на него смотрят, ждут, что он скажет, а он... Нет! Этого нельзя вынести! Надо что-то делать... Бежать! Но куда?.. В любое место! Ведь скоро за ним придут ребята! Он станет посмешищем!
Митя вскочил со стула. От "статуи" не осталось и следа - сейчас это был тигр в клетке, лев, ягуар! И все эти звери, вместе взятые, хотели вырваться на волю и умчаться в леса, в степи, в пустыни - куда угодно, лишь бы скрыться от посторонних глаз, от позора!
В коридоре послышались шаги, скрипнули половицы. Может, уже за ним?! Пришли?!
Митя толкнул дверь, выскочил в коридор, побежал, никого не видя, не замечая. И только в конце коридора до него долетел папин голос:
- Ты куда? Сейчас обедать идём!
- Ладно, я потом! - крикнул Митя, сам не понимая своих слов, и вылетел на улицу.
Он совершенно не представлял, куда бежать, но знал одно: нужно сразу же свернуть за ближайший угол, а потом ещё и ещё и так петлять, чтоб его никто не нашёл. И затем выбраться из посёлка и брести куда глаза глядят...
Он повернул в одну улицу, в другую, в третью, пробежал задами, через какие-то склады, мимо скотного двора и в конце концов очутился на самой окраине. Если за ним действительно побежали, то отыскать его след будет очень нелегко, пожалуй, и совсем невозможно без сыскной собаки.
Митя остановился и поглядел вокруг. За его спиной был посёлок, а впереди и с боков - степь. Голая степь. Спрятаться ну просто негде - не то что в лесу. Но Митя был даже рад, потому что ночевать в лесу, да ещё одному, не слишком приятно.
Беготня, петляние по улицам и дворам, новые места, размышления о том, куда бы спрятаться,- всё это на время отвлекло Митю. Ему даже порой казалось, что он участвует в какой-то игре - в следопыты или в казаки-разбойники.
Но вот теперь, стоя здесь на ветру, он отчётливо вспомнил причину своего бегства и снова представил себе весь позор, который его ждёт.
И он стиснул зубы и кулаки и забормотал: "Нет, нет, нет!" И в этих "нет" звучали отчаяние, беспомощность, безысходность...
Чем больше Митя думал, тем меньше мог он понять, как всё это произошло. Почему ребята узнали о его приезде? И о каком письме идёт речь? О том, которое они с Васей написали? Но откуда же и кто мог здесь узнать о нём?.. Просто голова раскалывалась... Может, Вася написал сюда, как они подделали письмо, как придумали подвиг... .Но зачем это Васе нужно? Ведь они друзья. И потом, тогда его не стали бы в школу приглашать. А может, Митю спутали с кем-то? С тем, кого ждали и кто на самом деле кого-то спас... Но тогда почему женщина сразу спросила его: "Ты Митя Полынский?" И почему про Лёшу говорила?
Нет, ничего он не понимал!
Митя зашагал прямо по полю и прошёл уже довольно много, прежде чем сообразил, что здесь его отовсюду видно. Он вдруг понял, как плохо бывает солдату на поле сражения, когда за тобой следят сотни вражеских глаз, а ты не знаешь, куда спрятаться... Хотя солдат-то знает куда: он роет окоп. Митя с удовольствием отрыл бы любой окоп, не только "с колена", но и "стоя", но у него не было на ремне шанцевой лопатки. У него и ремня-то не было - так, спортивные штаны с резинкой.
И всё же Митя, как сделал бы на его месте настоящий солдат, решил приспособиться к местности: он отыскал небольшую ложбинку и залёг, в ней. Лежать было жёстко, неудобно, и вскоре Митя встал и пошёл дальше. Несколько раз он пытался прилечь, только подолгу не выдерживал, да и холодно становилось - дело шло к вечеру. Очень хотелось есть, и вообще надо было решать, что делать: куда идти, где ночевать, но об этом Митя старался не думать. Потому что знал: все равно ничего не придумает...
Стало смеркаться, подул холодный ветер, и Митя решительно повернул к посёлку, который всё время виднелся вдали.
Митя понимал, конечно, что папа его ищет, удивляется, волнуется, но понимал он также, что вернуться не может. А что будет дальше, этого он не знал.
Темнеющий на глазах посёлок выглядел чужим, негостеприимным; казалось, он состоит из одних только глухих стен, без окон, без дверей.
Митя чувствовал, что вот-вот заплачет - впервые за весь день. Возбуждение начало проходить, удивление тоже. Остался лишь страх. Страшно было оказаться смешным, жалким, нелепым, когда не представляешь даже, что сказать и как объяснить; и страшно было идти в незнакомый, тёмный посёлок, не зная, где будешь ночевать.
И Митя заплакал. Он шёл и плакал и думал о том, что всё это была ведь шутка. А как они с Васей смеялись, когда писали и особенно когда "получили" это письмо. И папа сразу поверил - значит, знал, что Митя может спасти: он ведь хорошо плавает. А потом случилось что-то непонятное, и сразу всё перевернулось. И теперь Митя идёт один, вечером, неизвестно куда, голодный и замёрзший, а что завтра будет и послезавтра, он даже и не ведает... И Митя заплакал ещё сильней.
И он опять шёл, теперь уже окраиной посёлка, и мимо него изредка проходили люди, проезжали машины, телеги. Мите вдруг страшно захотелось, чтобы из какой-нибудь машины выскочил папа и закричал:
"У ты, глупышка, у ты, мальчишка, вот ты где! Наконец-то я тебя нашёл!" Но тут же Митя вспомнил, что чем быстрей его найдут, тем раньше раскроется обман, и опять он почувствовал себя, как в глубокой яме, откуда нет выхода.
Митя очень устал, есть уже расхотелось, но клонило ко сну. Почти не понимая зачем, Митя зашёл в какой-то двор. Там он увидел недостроенный каменный дом, груды кирпича, доски, бочки. Решительным шагом, словно идёт по давно известному адресу на ужин к приятелю, Митя направился к недостроенному дому. Он вошёл в дверной проём, увидел лестницу, поднялся по ней на второй этаж, на третий.
Митя не позвонил в квартиру, потому что никакой квартиры здесь не было. Не было внутренних стен, дверей, оконных рам. А было огромное помещение - потолок, пол, стены с дырами вместо окон - всё заляпанное мелом, известью и штукатуркой. В одном из углов Митя увидел ворох тряпья - несколько рваных, измазанных телогреек. Он опустился на них и не заметил, как заснул.
Спал он неспокойно - ворочался, чихал, несколько раз просыпался, но тут же засыпал снова. А потом проснулся и уже не мог уснуть. Было совершенно темно, и лишь изредка по стене и потолку елозили мутноватые пятна света: где-то далеко проходила машина с включёнными фарами. Но пятна быстро исчезали, рокот мотора стихал, и опять полная темнота и тишина.
Митя лежал с закрытыми глазами, но заснуть не мог и думать тоже ни о чём не мог. Да и не хотел. Всё равно ничего не придумаешь. А потом он вовсю расчихался, и не мудрено, если лежишь на телогрейках, в которых работают маляры и штукатуры. Он чихал уже, возможно, десятый раз, когда услышал голос:
- Кто тут? Чего делаешь?
Митя замер. Голос показался ему страшным и хриплым - так, наверно, должны разговаривать преступники.
- Кто тут, спрашиваю? Эй! - снова раздался голос уже ближе. Чиркнула спичка, но Митя зажмурился от страха и ничего не увидел.
Только услышал, как спичка чиркнула снова.
- Никого, что ли? - сказал голос- Ну-ну. Может, на улице кто шумел...
И тут Митя чихнул одиннадцатый раз. Да ещё как - громче, чем все десять!
- Ага,- сказал голос.- Здесь. Чего ж не отзываешься! Кто ты есть?
Шаги приблизились к Мите, снова зашуршал спичечный коробок, зажглась спичка, и Митя увидел старика в ушанке и ватнике с палкой в руке. И ещё Митя увидел себя: скорчившегося в грязном углу, перемазанного извёсткой.
- Сторож я,- сказал старик.- А ты чей? Беспризорный, что ли? Нет их сейчас вроде... Из детдома убёг? Говори!
- Нет,- сказал Митя.- Я так.
- Чего так? - закричал старик.- Это разве дело - убегать?!
- Я не убегал,- сказал Митя,- я просто шёл, а потом заблудился... Я первый раз в этих местах... Понимаете?
Он ещё что-то молол в этом роде, потому что ему приятно было поговорить с живым человеком впервые за столько часов.
- Да ты вот кто, я знаю,- сказал вдруг старик.- Ты доктора приезжего сынок. Отец-то весь посёлок обходил-объездил, тебя ищучи.
- Никакого не доктора,- сказал Митя.- Откуда вы взяли? Я совсем из другого города.
- Ну ладно, ладно,- сказал старик.- Пойдём в контору, обогреешься. Чайком угощу. Чего здесь в грязи-то лежать? Вставай!..
Митя сидел в конторе, слушал, как закипает чайник на электроплитке, жевал хлеб с колбасой и чувствовал, что сейчас так прямо и заснёт - с куском во рту. Но он всё-таки выпил чая, обжигаясь и торопясь, и потом завалился на топчан. Последнее, что он слышал, уже засыпая, были слова старика: "Спи, спи, а я посторожить пойду..."
Ему казалось, что он и глаз не успел сомкнуть, как его начали расталкивать. На этот раз Мите проснуться было куда трудней, чем там, в недостроенном доме. Он долго вертелся, пытался спрятать голову в подушку, отворачивался к стене. Но руки, которые его расталкивали, были какие-то очень знакомые, а потом сквозь навязчивую дремоту до него долетел и голос, который он не мог не узнать. Это был папа.
...И вот они едут домой в санитарной машине. Мите снова совсем не хочется спать, и он думает о том, что папа какой-то странный и добрый: ни о чём не спросил Митю, не ругал, как будто сам про всё знает - и отчего Митя удрал, и что письмо придуманное...
В темноте Митя нет-нет да начинает пристально вглядываться в папино лицо, словно хочет, чтобы тот догадался, какой вопрос мучает сейчас Митю.
Догадался папа или нет, но он вдруг повернулся к Мите и сказал:
- Да, брат, вот оно как получается: ты обманешь, тебя в ответ обманут - и пошла писать губерния... Цепная реакция, брат.
БЕЛАЯ ВОРОНА
Мишу в этом классе не любили. Но всё равно, когда пропали деньги, почти никто не хотел верить, что это он взял. И только уж когда Звягин рассказал о том, что сам случайно увидел, когда вспомнили про кино, и особенно после истории с ключом,- тут уж хочешь не хочешь, а пришлось поверить.
Ребята называли Мишу "Ворона", хотя фамилия его была не Воронов и не Воронин, а Новиков. Прозвище пошло оттого, что учительница как-то сказала: "Ты в классе как белая ворона - все заодно, а ты отдельно..."
И правда, всё ему нужно было делать не так, как другие. Если идут на стадион или в музей, он обязательно плетётся сзади или по другой стороне. Если все дразнят Зотова и не любят его, он нарочно так разговаривает с ним, как будто Зотов никогда не был ябедой и плаксой. А вот Лену все уважают за то, что она справедливая, умная и вообще... косы у неё очень длинные, а Миша с ней слова не скажет и книжку ей не дал, которую она попросила, а назло, при всех, отдал Зотову. И подсказывать никому не любит - отвернётся, как будто не слышит. Звягин больше всех на него за это злился.
Класс у них очень дружный: всегда все голосуют "за", лишь один Миша- "против" или "воздержался". Недавно учительница предложила вывесить списки двоечников прямо на улице, в витрине магазина, а Миша - против. На сборе звена решили все вместе пойти к родителям Моргунова и рассказать, какой плохой у них сын,- Миша опять против! Даже в театре он умудряется сидеть не со всеми, а ряда на два ближе...
"Единоличник",-сказала про него Лена.
Но пожалуй, больше всех не любила его Таня. Трудно порой объяснить, откуда берётся неприязнь. Таня его почти не знала, а ей уже не нравилась его походка, и то, что два передних зуба у него больше, чем остальные, и как он отвечает у доски, склонив голову немного вправо.
А чем больше она его узнавала, тем сильней становилась её антипатия. К "белой вороне" и к "единоличнику" Таня добавила и "задаваку", и "подумаешь, какой герой выискался", и ещё несколько не очень лестных характеристик.
Временами Таня была готова даже согласиться с Мишей - например, когда он говорил, что не будет заводить "Тетрадку моей совести". Это им классная руководительница велела. Миша тогда сказал, что свои мысли не обязан никому показывать да ещё отметку за них получать... Таня думала так же, и ей хотелось поддержать его, но посмотрела она, как склонил он голову немного вправо, услышала его противный самоуверенный голос, увидела, что никто из ребят не говорит против тетрадки, и промолчала. Правда, с этой тетрадкой всё равно ничего не вышло. Почти никто не завёл, хотя против был один Миша.
В эти весенние каникулы их класс на несколько дней поехал в Архангельск. Экскурсию устроил учитель истории Григорий Григорьич. Он и сам поехал с ними. Не все, конечно, ребята были на экскурсии - некоторых не пустили, другие не захотели, Зотов с отцом в Ленинград уехал. Но что больше всего удивило Таню - "единоличник"-то вдруг попросил записать его и деньги внёс на билет один из первых!
Но уже на вокзале, где уговорились встретиться утром за полчаса до поезда, Миша проявил себя, как всегда, как белая ворона: опоздал на двадцать минут, пришёл вразвалочку; у всех ребят вещевые мешки, а у него чемодан - скажите пожалуйста, интурист какой!.. Ни с кем не поздоровался... Звягина толкнул, когда в вагон садились...
Об этом обо всём и многом другом Таня говорила Лене, когда поезд тронулся, и они сидели в вагоне и смотрели в окно.
Поезд шёл. Проехали ещё какую-то станцию, склад. У его дверей горела яркая лампочка, а над ней свисали с небольшого абажура ледяные сосульки... И это была уже не простая электрическая лампочка в 100 ватт - это была драгоценная хрустальная люстра.
- Белый день освещают,- сказал кто-то.- Темно им!
А день, хотя и не требовал такого освещения, был и правда не слишком яркий. Небо висело низко и было словно из тяжёлого серого мрамора с белыми прожилками. А на мраморном фоне темнели деревья, дома, столбы высоковольтных передач. Столбы стояли, как огромные модницы - они ещё с вечера накрутили свои прямые волосы на изоляторы-бигуди да так и позабыли снять. В лесу и на полянах лежал глубокий снег, но южные склоны, где он почти уже стаял и где показалась прошлогодняя трава, были похожи на небритые щёки великана...
Проехали Исакогорку - это уже пригород Архангельска. Вот и мост через Северную Двину; отсюда видно её ледяное устье, открывающее путь в Белое море. Сам Архангельск вытянулся по правому берегу километров на шестьдесят, а в поперечнике хорошо, если два-три километра наберётся.
Ребята вышли на небольшую привокзальную площадь: Григорий Григорьич убедился, что никто не отстал, и все двинулись на проспект Ломоносова. Там среди множества каменных и деревянных домов, окаймлённых пружинистыми дощатыми тротуарами, стояла школа, где для них были приготовлены классы под жильё.
И начались дни беспрерывного хождения по городу. Григорий Григорьич поставил условие - на трамвай и в автобус не садиться! Всюду пешком. И не только по коротким поперечным улицам, а и по длиннейшим продольным - по проспектам Павлина Виноградова, Ломоносова, вдоль набережной Ленина. Они даже добрались пешком до речки Кузнечихи, перешли мост и очутились в большом районе, под названием Соломбала. Тут много заводов, фабрик и одиннадцать тысяч километров деревянных мостовых.
Григорий Григорьич рассказывал, что название Соломбала толкуют по-разному. Не то пошло оно с тех времён, когда Пётр I устроил здесь бал на соломе, не то он же произнёс по случаю постройки Архангельска такие слова: "солон бал", то есть, мол, солоно пришлось,- город ведь, как и Ленинград, стоит на болоте...
Всё время у ребят было занято прогулками, осмотром музеев; побывали в театре, даже на рынке. Григорий Григорьич говорил, что и это необходимо, если хочешь понять колорит города. Возвращались такие усталые, что сразу бухались в постель. Да и во время хождения было не до распрей, и Таня совсем забыла о своей неприязни к Мише, даже разговаривала с ним о чём-то, и он отвечал нормально, как человек, без всяких своих штучек.
А на четвёртый день это и случилось.
Утром Миша сказал, что не пойдёт завтракать и на встречу тоже не пойдёт - у него болит голова и, кажется, живот. Пусть уходят без него, он весь день лежать будет. Григорий Григорьич вытащил из-под кровати свой чемодан, достал оттуда конфетную коробку "Зефир", а из "Зефира" высыпал гору пакетиков с лекарствами. Они лежали на тумбочке, как разноцветное домино, и Григорий Григорьич подымал каждый пакетик, взвешивал на ладони и подносил к глазам, словно решал, с какой кости ходить.
Наконец он решился, выбрал две "кости" - аспирин и салол с белладонной - и положил перед Мишей.
- Два раза по таблетке, и к нашему приходу будешь как штык,- сказал он.
- Пуля дура, штык молодец,- произнёс кто-то ни к селу ни к городу.
- Принести тебе сухарей? - спросила Таня.
Ей вдруг стало очень жалко Мишу. Будет тут один, как в больничной палате.
- Не надо мне,- сказал он и отвернулся.
- Спасибо хоть скажи.- Это Лена добавила ехидным голосом. Но Миша даже не взглянул на неё.
- Ну и пожалуйста,-сказала Таня.-Была бы честь предложена.
И все ушли. В этот день их пригласили в городскую библиотеку имени Гайдара на встречу с писателями, а потом Григорий Григорьич хотел показать им гавань.
Они уже вышли на Поморскую, и тут учитель спросил у Звягина, не забыл ли тот значки для подарков: у них в школе ребята сами делали значки с портретом Гайдара. Конечно, Звягин забыл...