– Маринка, вставай! – Миша подбежал к сестрёнке и стал трясти её за плечо.
Девочка очнулась, открыла глаза:
– 3627, – еле слышно произнесла Маринка, замолчала, приходя в себя, и расплакалась.
Дома мама успокоила Маринку и рассказала, что ту крысу, которую она на самом деле два раза видела в погребе, уже поймали – папа поставил ловушку, а больше этих неприятных созданий в погребе не было.
На следующий день, ближе к вечеру все трое – Маринка, Миша и Боря ходили в соседний подъезд к тёте Нине Бобровой и извинялись за проломленную крышу.
– Ничего, ничего, сама любила побегать в детстве, – добродушно улыбалась тётя Нина, невысокая, полная женщина в домашнем халате, фартуке, с половником в руках стоящая в коридоре, – постойте-ка, ребята, я вас оладышками угощу, пеку вот, перевернуть надо. Да вы проходите на кухню, проходите.
Миша, Маринка и Боря растерянно стояли у дверей:
– Да нет, спасибо, мы пойдем.
– Подождите, – тётя Нина заторопилась на кухню, откуда вкусно пахло жареным тестом, и вскоре вернулась с пакетом аппетитных, горячих оладий, который отдала смутившимся детям.
В ближайшие выходные папа Маринки заделал дыру на крыше сарая.
Через неделю потеплело, снег таял на глазах, становясь серым и грустным.
По ночам и утром было ещё морозно, но уже радостно щебетали воробьи на проводах, длиннее становился день, и по-весеннему тепло улыбалось солнце.
После этого случая дети обещали больше не бегать по крышам, и слово своё они сдержали.
А Маринке ещё долго снился удалой красный командир в папахе, с саблей наготове, впереди, на лихом коне!
Сеня – Сенечка
Под Новый год в детский дом привезли подарки.
Они лежали в больших коробках, здесь были зайчики и мишки, и разные машинки, золотоволосые принцессы и книжки с картинками, карандаши, самолётики и много других игрушек.
Эти коробки поставили в зал, где уже красовалась высокая, от пола до потолка ёлка.
Ещё не сверкали на ней новогодние шары, снежинки и звёзды, ещё не загорелись от волшебных слов "ёлочка, зажгись!" разноцветные огоньки на гирляндах, но уже пахло смолой, снегом и праздником.
Сенечка вышел в раздевалку своей группы, подошёл к двери, ведущей в коридор, приоткрыл её и с любопытством стал наблюдать, как вносили коробки в зал, где проводились все праздники.
Дверь на улицу то и дело открывалась, впуская клубы морозного туманящегося воздуха, шумно захлопывалась и снова открывалась, незнакомые люди, весело и громко разговаривая, сновали туда сюда, царила суета, и за всем этим мельтешением угадывалось радостное ожидание праздника.
– Сеня, пойдем продолжим занятие, – вдруг услышал он голос воспитательницы Мариванны.
Средняя группа "Василёк" готовила к новогоднему празднику песенку о снежинках, которая очень нравилась Сене, и, наверное, поэтому быстро запомнилась.
После прогулки, перед обедом, Сеня снова пришёл в раздевалку, открыл дверь в коридор и увидел стоящие рядом, вдоль стены те самые коробки, которые утром заносили в зал, только сейчас они были пусты.
Он из любопытства заглянул в одну, другую и уже собрался было уходить, но вдруг что-то мелькнуло в глубине.
Сеня наклонился и достал из коробки, нет, не машинку, куклу или ёжика, он достал то, что никак не ожидал… это была сосулька.
Небольшая, размером приблизительно с пол-карандаша, сосулька была полупрозрачной и чуть розоватой посередине.
Сеня взял её и подошёл к окну, которое снаружи было покрыто тонким, мохнатым слоем инея, нарисовавшем на окне узоры, похожие на диковинные листья.
Неожиданно Сенечка приложил сосульку к окну, солнце осветило её, и вдруг слабое, тёплое сияние разлилось вокруг, и от того, что оно было едва заметным, его хотелось схватить в ладошки и удерживать, словно оно могло исчезнуть.
Сене почудился жар в руке, он поднёс сосульку к щеке, но она была холодной.
Он засунул сосульку поглубже в карман штанишек, но её кончик всё равно высовывался и торчал.
Сеня пошёл в раздевалку, положил сосульку на верхнюю полку своего шкафчика для одежды, прикрыл варежками и шарфом, и закрыл дверцу, с которой ему улыбался попугай Кеша из любимого мультика, одетый в тельняшку и залихватскую шляпу с пером.
После обеда был тихий час, но Сенечке не спалось.
Весь день он всё хотел и пытался вспомнить что-то и никак не мог, но сейчас, в тишине, вдруг ясно увидел – синее, сияющее небо, солнце, тающий снег, тёмный, грязный, зернистый, из-под осевших сугробов текут ручейки, а с крыш свисают сосульки, на солнце они красиво блестят и переливаются, с них капает вода, и можно услышать звук капели.
Мама сняла зимнюю шапку, в раскинувшихся волосах её играет солнце, а на лице цветут веснушки, она подставила под сосульки ладони, на них падают и рассыпаются капли, она улыбается:
– Смотри, сынок, капель, весна пришла, – мама вытирает мокрыми руками лицо и смеётся, – капель, кап-кап…
…кап-кап слышит Сеня и не знает, то ли это капают сосульки, то ли его слезы…
– Сенечка, что с тобой? – Мариванна погладила его по голове, а он всё плакал и плакал и никак не мог остановиться.
– Со… сосулька…
– Какая сосулька?
– В моём шкафчике со… – и слёзы снова потекли по заплаканному личику.
Мариванна вышла и вскоре вернулась с сосулькой в руке:
– Держи, малыш.
Сенечка спрятал сосульку под подушку, всхлипывая, закрыл глаза, но постепенно успокоился и заснул.
Мариванна тяжело вздохнула, она знала, что год назад Сеня, ему было тогда четыре года, поступил в детский дом из больницы, где провёл три месяца после страшной аварии – на него и маму наехала машина… маму не спасли… а больше у Сенечки никого не было.
Мариванна смотрела на длинные ресницы, светлые волосы, милую мордашку и тихонько гладила Сенечку по спине, "спи, маленький, спи", потом вытерла платком глаза и аккуратно достала из-под подушки сосульку, долго смотрела на неё, затем встала и, сама не зная почему, поднесла её к окну.
Зимнее заходящее солнце осветило сосульку, и слабое, едва заметное сияние разлилось вокруг…
Сардельки
Миша учился в третьем классе.
От его дома до школы было минут пятнадцать ходьбы быстрым шагом, при этом никаких переходов через дороги, которых так опасаются все мамы, что вполне справедливо, не было.
Поэтому Миша с первого класса ходил в школу сам, только первые два месяца его провожала мама.
За это время она приучила сына закрывать квартиру на ключ, который привязывался к тонкой верёвочке и в таком виде висел у Миши на шее, чтобы он его не потерял.
Мама считала, что хранить ключ в портфеле опасно, так как прекрасно знала, что может происходить с ним в школе – портфель может, например, лететь по длинному школьному коридору как футбольный мяч, он может участвовать в выяснении отношений с одноклассниками, особенно с Костей и Витей, она знала, как здорово кататься на портфеле с ледяной горки, и как можно размахивать им в разные стороны, когда у тебя хорошее настроение и ты идёшь, нет, ты бежишь, подпрыгивая, домой, зная, что как только сделаешь уроки, сразу помчишься играть в футбол на пустыре, где тебя уже ждут друзья.
Дорога в школу шла вначале по переулку мимо двух жилых домов, потом нужно было повернуть налево, пройдя мимо булочной на углу, откуда всегда вкусно пахло свежим хлебом, далее пройти мимо почты, а иногда и заглянуть туда, чтобы посмотреть новые марки и открытки, потом пройти аптеку, и вот она, родная школа.
Те годы были очень непростые для страны и для всех её граждан.
В те годы проходила приватизация, были какие-то странные ваучеры, и почему-то закрывались заводы и фабрики, почему-то они продавались, как старый ненужный хлам, и почему-то вместо них, в тех же зданиях, странным образом возникали склады, склады, рестораны и даже бани.
Миша слышал дома беспокойные разговоры взрослых, их тревога передавалась ему, и становилось тоскливо и немного страшно от непонимания происходящего.
Но хуже всего было то, что в тот период магазины были пусты, хотя сегодня в это невозможно поверить.
Однако, так было, и за самыми необходимыми продуктами, например, за хлебом и молоком, выстраивались очереди, и женщины покупали хлеб про запас и сушили, на всякий случай, сухари.
Но стали появляться многочисленные коммерческие киоски, которые иной раз располагались на больших грузовых машинах, такие своеобразные передвижные магазины на колёсах, и здесь продавали продукты, мимо которых просто невозможно было пройти и не остановиться, здесь продавали разную колбасу, окорок, какие-то копчёные деликатесы, сосиски и Мишины любимые сардельки.
И вот такой магазин на колёсах, вернее киоск, появился между почтой и аптекой по дороге в школу, и Мише пройти мимо него было нельзя, потому что он был по пути.
Ах, какие аппетитные и большие, и какие, наверное, сочные и вкусные были эти сардельки!
А какой запах шёл из этого магазинчика!
Миша проходил мимо, стараясь не смотреть на прилавок, стараясь даже не дышать, он проглатывал слюну и задерживал дыхание, чтобы не чувствовать запаха, он пытался думать о школьных делах, пытался… а перед глазами была горячая, дымящаяся сарделька, и как он кусает её, такую сочную и невозможно вкусную, и заедает мягким хлебушком.
Это была пытка, потому что цены были космические, цены были недоступны.
Миша даже решил переходить на другую сторону улицы, а потом возвращаться обратно, то есть ещё раз переходить дорогу, чтобы обойти этот магазин с сардельками, но если бы узнала мама…
"Нет уж, буду терпеть!"
Приближался Мишин день рождения, ему исполнялось десять лет, и мама сказала, что это юбилей, и можно пригласить нескольких друзей.
– Что подарить тебе, сынок, на день рождения?
И Миша, не задумываясь, ответил:
– Сардельки.
Мама заплакала, она плакала и гладила сына по голове, а когда успокоилась, сказала тихо:
– Хорошо.
На день рождения Миша позвал Костю, Витю и Свету Кузнецову, с которой сидел за одной партой.
Мама открыла банки с законсервированными на даче огурцами и помидорами, с маринованными грибочками, с квашеной капустой, красиво разложила всё это на тарелках, поставила салатницу с винегретом, нарезала хлебушек, а потом принесла две кастрюли – в одной была горячая картошка, в другой… в другой кастрюле лежали сардельки, от них исходил пар и такой… такой запах! Не забыть!
Прошли годы.
Миша стал капитаном дальнего плавания, он видел многие города и страны, был на разных торжествах и праздниках, где угощался всевозможными диковинными угощениями, но не было для него ничего вкуснее тех сарделек.
Старинная вазочка
Вазочка стояла на подоконнике, и когда дверь на кухню была открыта, то каждый, входящий в квартиру, первым делом видел на окне её стройный силуэт на фоне изменчивого неба.
Она была небольшой, ростом чуть выше обычного стакана, если мерить кухонными мерками, поэтому дома говорили не ваза, а вазочка, но кто знает, в каких единицах оценить красоту и привязанность даже к такой малой вещице.
Алине шёл седьмой год, и она, сколько помнила себя, столько помнила и вазочку, которая раньше стояла за стеклом, в буфете, на самом видном месте.
Мама Алины рассказывала, что вазочка досталась ей от бабушки, а той от другой бабушки, и та, последняя бабушка, у которой оказалась чудесная вазочка, она таяла в глубине веков, как льдинка от вечного солнца.
Вазочка, стоящая на круглом, изящном основании, снизу была тоньше, затем постепенно расширялась к отверстию, обрамлённому волнами дугообразных фестонов с тоненькой, золотой каймой.
Она была сделана из тончайшего белоснежного фарфора, и если бы ничего более на ней не было, то и тогда она была бы идеалом гармонии и красоты.
Но далёкий, одарённый художник нарисовал на вазочке очаровательную красавицу – она была изображена по пояс, в свободной голубой блузке, с рассыпавшимися по плечам светло-русыми волосами и с невозможно притягательной и, в то же время, какой-то отстранённой и загадочной улыбкой.
На вазочку хотелось смотреть и смотреть, и вероятно, место её было не на кухонном подоконнике, а где-нибудь в шкафу краеведческого музея маленького провинциального городка.
Стол на кухне стоял рядом с окном, и Алина, завтракая, обедая или ужиная, всегда любовалась красавицей на вазочке, разговаривала с ней, рассказывала новости и в конце концов решила, что перед ней не прекрасная незнакомка, а без сомнения, её родная пра-пра-пра…бабушка.
С тех пор, как мама поставила вазочку на подоконник, она стала ставить в неё цветы – крохотные незабудки, ярко-синие, с жёлтым глазком посередине, или подснежники, нежно-голубые как весеннее небо, или веточку сирени, где мама всё искала счастливые цветки с пятью лепестками, и когда находила, радовалась как девочка, на что Алина всегда удивлялась:
"Мамочка, да вот же ещё и ещё…"
Но это было неважно, потому что мама всегда успокаивалась на одном счастливом цветке, какая странная, однако, мама.
Белая роза… она, в этом изысканно-тонком, фарфорово-белоснежном сиянии, казалась невыразимым волшебством, от неё ну просто глаз было невозможно отвести, потому что… "Потому что нельзя быть на свете красивой такой", – пела мама.
Алина подпевала, иногда, впрочем, спрашивая: "Почему нельзя?"
А мама в ответ только улыбалась и всегда также загадочно, как очаровательная красавица.
Сейчас была зима, в вазе стояла ветка рябины с засохшей гроздью красновато оранжевых ягод и несколько веточек полыни со съёжившимися желтоватыми комочками соцветий, которые, как память о лете, хранили свой изумительный, горьковатый и терпкий полынный запах.
Иногда, любуясь вазой, Алина брала её в руки.
Вот и в этот раз она взяла вазочку и хотела было поставить её на стол, чтобы срисовать в альбом, но она вдруг выскользнула, словно выпорхнула из рук, и упала.
Но упала не на пол, а на стол, и треснула.
Тоненькая, как порез, трещина потянулась от отверстия к середине и остановилась, не дойдя до основания.
Алина пришла в ужас!
Что сказать маме? Как она расстроится!
Взгляд Алины упал на коробку с пластилином, лежащую на полке.
И неожиданная мысль родилась в её догадливой головке – замазать края трещины пластилином и слепить, соединить их потом.
Она открыла коробку, выбрала подходящие цвета и стала замазывать трещину пластилином того цвета, который лучше всего подходил по рисунку.
Пластилиновый шов прошёл по волосам, коснулся лба и бледно-розовой щеки красавицы, задел рукав её голубой блузки.
Вот и всё. Ваза была целая, а шов почти не заметен.
Поставив в неё веточки рябины и полыни, Алина, кажется, успокоилась.
Пришла весна.
Потеплело, закапала с крыш капель, потекли весёлые ручейки, снег осел, потемнел, стал рыхлый, ноздреватый и почти исчез.
На проталинах, в парке рядом с домом, как весенние брызги голубого неба, рассыпались подснежники.
Мама с Алиной принесли домой крохотный букетик первых весенних цветов, и наполнив кувшин водой, мама стала переливать воду из него в вазу.
И тут случилось непредвиденное – вазочка треснула и раскололась на две части, а вода залила подоконник.
Мама взяла в руки осколки, намазанные по разбитым краям разноцветным пластилином, и внимательно посмотрела на Алину.
А та подбежала, прижалась к ней и заплакала:
– Мамочка, я хотела… я хотела раньше…
– Раньше сказать о разбитой вазе?
– Да, – всхлипывала Алина.
– Я знаю, дочка, что ты с того самого дня, когда разбила вазу и замазала её пластилином, хотела рассказать мне обо всём.
– Ты разве знала?
– Знала.
– А почему…
– Мне хотелось узнать, как долго ты будешь скрывать свой поступок.
Алина заплакала ещё громче.
Мама ласково гладила её по голове:
– Не страшно, что ты разбила вазу, ведь это произошло случайно. Страшно, что ты скрыла это. И сама, между прочим, мучилась из-за этого. Тебе же было неприятно и стыдно, верно?
– Верно, – Алина обняла маму.
– Мне кажется, ты всё поняла. А вазочку мы заклеим хорошим клеем, будет незаметно. Правда, воду в неё наливать будет уже нельзя, но ничего, в ней будут стоять теперь букеты из засушенных цветов.
В конце лета в вазе появились веточки клёна с жёлтыми, резным листьями, они напоминали о школе, и Алина собирала портфель для первого класса.
За её сборами наблюдала красавица со старинной вазы.
Она смотрела мудро и немного грустно, а на её нестареющем лице блуждала загадочная улыбка.
Мама закрыла тетрадь, дописав последнее предложение в рассказе о дочке и вазе.
Она задумалась, потом взглянула в висящее напротив зеркало и вдруг увидела в нём ту неповторимую, живущую века, улыбку, ту самую.
Коньки-конёчки
Шестилетняя Сонечка смотрела в окно, как мальчишки во дворе играют в футбол.
Сама она не могла выйти на улицу, она могла пока только лежать.
Два месяца назад Сонечка упала с высокой горки, а очнулась уже в больнице.
Около неё сидела мама и, держа Сонечку за руку, что-то торопливо и жарко говорила ей, пытаясь то ли успокоить, то ли внушить что-то важное и нужное.
Сонечка поняла, что перенесла сложную операцию, и что "пока, только пока, моя родная, ты не сможешь ходить, но всё наладится, и всё, моя радость, будет хорошо".
Мама говорила ласковые слова, пыталась быть убедительной, но по щекам её текли слёзы, она то и дело всхлипывала, и уже сама Сонечка стала успокаивать маму, мол, "я буду стараться, я буду слушаться, мамочка, чтобы было хорошо".
Вот так, на этом добром слове "хорошо", они вместе потихоньку и успокаивались.
Где-то через месяц после операции Сонечку выписали, ходить она не могла, и её на инвалидной коляске стала возить мама.
Мама работала в ателье, она была портниха и шила на заказ красивые платья.
Иногда она приносила с работы лоскутки тканей, они были разные, пёстрые и однотонные, блестящие, прозрачные и шёлковые.
Мама научила Сонечку делать куклы из этих лоскутков.
Куклы вначале получались неуклюжие, одна рука, например, могла быть длиннее другой, или одна нога короче, или голова сваливалась куда-то набок.
Голову куклам Соня вначале повязывала кусочком ткани вроде платочка, но потом научилась делать волосы из ниток, губки и даже из мочалки.
У неё была Мальвина с голубыми волосами из шёлковых ниток, была завёрнутая в пелёнку, как младенец, кукла-пупс с пушком волос из обычной медицинской ваты; и была принцесса с золотыми косами, эти косы пахли летом, солнцем и деревом, потому что они были из рыжей мочалки, сделанной из душистого липового лыка.
Лица у кукол Соня рисовала цветными карандашами, но глаза были обязательно голубые, губы розовые, а щёки с нежным красным румянцем.
Они жили вдвоём, Соня и мама, и сейчас, из-за болезни, когда Соня перестала ходить в детский сад, маме пришлось брать работу домой.
Часто к ним в гости приходила соседка тётя Клава с дочкой Любой.