Левицкий хмуро посмотрел на меня из-под косматых черных бровей, будто прожег глазами, потом поднял руку, как для салюта, и сказал:
- Привет, Володя! Трудишься? Я не помешал?
Вот это номер! Значит, они знают друг друга?
- А, Игорь! Здравствуй! - воскликнул Инженер. - Я тебя вчера ждал. Почему не пришел?
- Не мог, понимаешь, - сказал Левицкий и снова уставился на меня. - В клубе отчетное собрание. Задержался до десяти. Дома тоже концерт. У меня вторую ночь какая-то шпана в саду работает. Сегодня на "бельфлере" такую ветку заломили - страсть. Ведра два яблок. Поймать бы хоть одного паразита... Не яблок жалко, понимаешь, - дерева. Такое дерево изувечили!
- А ты хоть раз пробовал? - с любопытством спросил Инженер.
- Что?
- Ловить этих налетчиков.
- Конечно пробовал! Поймал вчера, понимаешь. За ноги держал. Только он ушел, негодяй. Полрубашки на проволоке оставил и ушел.
Левицкий сердито засопел и вынул из кармана папиросу.
- Разглядеть-то его сумел? - спросил Инженер.
- Какое!.. - махнул рукой Левицкий. - Разве в такой темноте разглядишь?
У меня отлегло от сердца. От радости захотелось вскочить, крикнуть что-нибудь веселое, запрыгать на одной ножке.
Левицкий уселся на стул возле Инженера. Закурил.
- Но кое-что этот парень подарил мне на память, - сказал он. - Смотри.
Он вынул из кармана и подбросил на ладони что-то длинное и блестящее.
У меня воздух остановился в горле.
Левицкий держал в руке знаменитый Борькин ножик с перламутровой ручкой.
Я наверняка знал, что второго такого ножа в нашем городе нет. И в магазинах такие тоже не продавались.
Этот ножик подарил Борьке дядя, моряк-балтиец. Он сам его выковал из лучшей подшипниковой стали. Сам выточил ручку из белого перламутра. Сам сделал гравировку на большом складном лезвии: "Борису в память о Балтике".
- Ну-ка, покажи, - сказал Инженер и взял у Левицкого нож. - Мне кажется, я узнаю эту штуку.
Сердце у меня больно сжалось и замерло. Инженер отлично знал этот нож. Борька все время старался держать его на виду из хвастовства.
Теперь вот нахвастался.
Что сейчас будет?..
Левицкий спросил громко:
- Узнаешь?
- Подожди, - сказал Инженер, - подожди. Нет. Это не тот. У того была ручка из искусственного перламутра. А здесь... И гравировки на лезвии никакой не было. Да, я ошибся. Возьми.
Левицкий спрятал нож в карман. Юрка и Тошка застыли у велосипедной рамы. Инженер отвернулся от всех и смотрел в окно.
- Как насчет шахмат? Может, сыграем партию? - спросил Левицкий.
- Нет. Извини, - сказал Инженер. - Сегодня я не буду играть. Чувствую себя неважно.
Левицкий ушел.
В комнате стало невыносимо тихо.
Я не мог поднять глаза на Инженера. Я тупо уставился в пол и не знал, что делать. Чувствовал только, что все рушится, летит в какую-то страшную пропасть, и ничего уже не исправить...
- Заканчивайте, - сказал Инженер деревянным голосом. - Убирайте детали.
Ползая на коленях по полу, мы начали складывать все в ящик, аккуратно сложили газеты и вынесли в мусорное ведро масляную ветошь.
- Все, - тихо сказал Юрка.
- Хорошо, - сказал Инженер. - Можете идти.
После "можете идти" он добавлял обычно: "Завтра жду часикам к десяти". Но сегодня он не добавил ничего. Он даже не смотрел на нас. Он смотрел в окно.
Юрка и Тошка двинулись к двери, а Борька дернул меня за руку и зашептал в самое ухо:
- Я не могу больше. Я скажу, что это мы. Я все расскажу. И сам пойду к Левицкому.
- Он и так знает. Чего говорить? - прошептал я Борьке.
- Идите! - повторил Инженер, продолжая смотреть в окно.
- Надо сказать, - пробормотал Борька. - Обязательно надо. Теперь или никогда...
Он крепко сжал мою руку и произнес дрожащим голосом:
- Владимир Августович...
Инженер, наконец, повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на щит со стрекозами, сказал:
- Не оправдывайтесь! Поздно.
- Владимир Августович...
- Убирайтесь к чертовой матери! - закричал вдруг Инженер, и лицо у него побагровело. - Чтобы ноги вашей здесь не было! Слышите? Чтобы ноги вашей здесь больше не было!..
8. Есть небольшая надежда
- Хотел бы я знать, когда он кончится, - сказал Борька, глядя в окно.
По стеклу ползли мутные капли. Серые грустные дома присели вдоль улицы. Прохожих не было видно.
Четвертый день подряд город поливало дождем. По тротуарам неслись ручьи. В их стремительных потоках кружились окурки, папиросные коробки и тополевые листья.
Мы сидели у Юрки Блинова. Он единственный в нашей компании имел собственную комнату. В комнате стояли два стула, стол и кровать, покрытая коричневым пушистым одеялом. Над столом висела этажерка с книгами. Книги были спортивные: "Бокс", "Борьба самбо", "Основные стили плавания", "Судейство в футболе". Среди них затесался "Том Сойер" на английском языке. По этой книжке Юрка выучил английский за два месяца.
По крыше звонко барабанил дождь. Нам было нечем заняться. Тошка предложил было сыграть в подкидного, но на него цыкнули, и он стушевался.
День тянулся бесконечно и нудно.
Юрка валялся на кровати, закинув руки за голову. Борька смотрел в окно. Мы с Тошкой зевали за столом.
- Сейчас бы уже крылья делали, - сказал Юрка мечтательно. - Все из-за тебя, рыжий. Из-за твоего дурацкого ножика.
- Из-за меня? - Борька Линевский резко обернулся. - Если бы Дятел эти яблоки не достал там, на свалке, ничего не было бы.
- Значит, на меня все валишь? - сказал Тошка. - Я вас честно предупредил: два раза в одно место не ходят.
- Чепуха все это, - сказал Борька. - Один раз или десять. Все дело случая. Можно на первом разе засыпаться, а можно и вообще не попасться. Правда, Юра?
- Я считаю, что вообще не надо попадаться, - сказал Юрка.
- Правильно, - сказал Борька. - Я тоже считаю так.
- В конце концов обязательно попадешься, - махнул рукой Тошка. - Как ни крутись.
- Нет, - сказал Юрка. - Есть способ никогда не попадаться.
- Какой?
- Не заскакивать в чужие сады.
- Э-э!.. - разочарованно протянул Борька. - Тогда жить будет неинтересно.
- А ты хотел, чтобы сразу все - и яблоки и энтомоптер, да? Правильно говорят - за двумя зайцами погонишься...
- Хватит! - сказал Борька. - И так тошно.
- Зато интересно жить! - съехидничал Юрка. Поговорили мы - и опять нечего делать. Даже ссориться неохота.
А за окном все льет и льет. Кажется, со всех концов земли собрались тучи над нашим городом, навсегда затянули небо, и оно больше никогда не станет голубым и высоким.
Юрка вдруг сел на кровати.
- Трубки-то так и остались, ребята, - сказал он.
- Какие трубки?
- Которые мне отец из гаража принес. Для крыльев.
- Покажи! - попросил Тошка.
Юрка полез под кровать и вытащил на середину комнаты связку алюминиевых трубок. Некоторые были толщиной с карандаш, а некоторые с большой палец. Мягкий серебряный блеск шел от них во все стороны.
- Ух, красота какая! - воскликнул Тошка.
- Все диаметры, какие заказал Инженер. От шестнадцати до пяти миллиметров.
- Куда их теперь? - вздохнул Борька.
- Пригодятся на что-нибудь, - сказал Тошка. - Можно, например, коробчатого змея сделать. Огромного. Чтобы человека поднял.
- Иди ты со своим змеем, - уныло сказал Борька.
Юрка вытянул из связки тонкую трубку, прикинул ее на руке и сделал глубокий выпад, будто шпагой.
- Я вот что думаю, - сказал он. - Надо отнести их Инженеру. Я обещал? Обещал. Значит, нужно отдать.
- Вам с Тошкой можно идти, - сказал Борька. - А нам с Колькой...
- Слушай, - обрадовался Тошка, - идем завтра, да? Принесем трубки, скажем: так, мол, и так, дождик был, не могли раньше... Он скажет: "Ну, давайте, ребята, будем продолжать..." И мы будем продолжать... А потом я скажу: "Эх, жаль, нету Кольки. У нас вместе так здорово получалось..." Потом ты скажешь то же самое про Борьку. И он скажет: "Верно. Плохо без них..."
- Хватит трепаться! - сказал Борька. - Нам теперь туда ни ногой... Вы идите, работайте, а мы уж как-нибудь...
* * *
На другой день дождь почти перестал. Он уже не лил, а оседал на город противным серым туманом.
Я сидел дома и перелистывал подшивку старых журналов "Вокруг света". Я всегда брался за "Вокруг света", когда мне было скучно. На пожелтевших страницах гнулись под ветром пальмы, к далеким землям шли парусники, европейцы в белых тропических шлемах били из штуцеров крокодилов, шумела незнакомая, полная опасных приключений жизнь.
Я мог без конца перечитывать рассказы Беляева, Джекобса и Де-Вэр-Стэкпул. Но сегодня даже они казались мне пресными и ненужными.
Я думал о Юрке и Тошке, которые отправились к Инженеру.
Они будут достраивать энтомоптер. А мы с Борькой навсегда останемся за бортом. Никогда Инженер не улыбнется нам так, как прежде. Никогда нам не подняться в воздух на чудесном летающем велосипеде. Никогда не увидеть с птичьей высоты наш зеленый город. Никогда не покачаться на синих воздушных струях...
И каким ветром занесло меня в этот несчастный сад?..
Инженер был в тысячу раз интереснее, чем охотники в белых тропических шлемах. Охотник убьет десяток крокодилов, продаст шкуры какой-нибудь фирме, изготовляющей женскую обувь, и делать ему больше нечего. Будет сидеть в бунгало под пальмовым навесом и зевать от скуки.
А Инженер... Наш Инженер знал столько, сколько не знали все охотники мира. Он был настоящим исследователем и говорил такие вещи, которые не умел говорить больше никто.
- Делайте что угодно! - говорил он. - Стройте вечные двигатели, изобретайте паровые машины и пулеметы. Только побольше думайте о том, что делаете. Знания дают вес, а поступки - блеск. Жаль, что большинство людей умеет только глядеть, а не взвешивать и поступать.
- Свои способности вы можете узнать, только попытавшись применить их. Иной до конца жизни проходит, так и не узнав, что он - замечательный поэт или музыкант, потому что ни разу не попробовал. Вот отчего у нас так много посредственностей.
- Чего не понимают, тем не владеют, черт возьми! Почему этот муравей ползет не в правый угол, а в левый? Думайте! Наблюдайте! Голова существует не для модных причесок!
- Самое высокое счастье - сделать то, чего, по мнению других, вы не можете сделать!
До Инженера мы не знали таких людей. Никто нами особенно не интересовался. Мы не интересовались тоже, потому что ковыряться в огороде или чинить крышу или забор, чем занимались наши родители по воскресным дням, было делом пустым и мелким.
... Трижды проклятые "бельфлеры"...
Эх, закинуть бы сейчас за спину походный мешок и уйти из города куда глаза глядят. Перебраться через речушку и удариться по Черекской дороге на Бабугент, к Голубым озерам. Построить в укромном месте шалаш из веток орешника и жить отшельником вдали от людей и всяких переживаний. По утрам ловить в озере рыбу и печь картошку в костре, днем уходить высоко в горы, где воздух сух и прозрачен и камни нагреты солнцем, а вечерами спускаться в долину и долго лежать, не засыпая, у шалаша, глядя на звезды, мерцающие в страшной высоте...
Или махнуть к отцу на Крайний Север.
Вот так, запросто, в один из дней собрать в небольшой чемодан самое необходимое, последний раз пройти по знакомым улицам, сесть на поезд и укатить навсегда из нашего тихого города.
... Поезд бежит все дальше и дальше на восток, и вот, наконец, тот таежный поселок, где работает мой отец. Редкие лиственницы и лысые сопки, и кругом веселые сильные люди в мохнатых меховых унтах. И среди них мой отец, тоже веселый, счастливый. Он кладет мне на плечи тяжелые свои ладони и радостно смотрит в лицо.
- Приехал? Ну, молодец! Мы здесь такие дела начнем, только держись!..
Я захлопнул подшивку и повалился на диван.
В комнате стояла тишина, от которой можно было сойти с ума.
Нет, нет, нет! Никогда такого не будет! Я знаю это наверняка.
- Колька! Соколов!
Меня будто пружиной подбросило. Подлетел к окну. Перед домом на тротуаре стоял Тошка и, как сумасшедший, махал рукой.
- Полный порядок... - сказал Тошка, задыхаясь, как лошадь. - Быстрее давай... к Инженеру! Мы только пришли... а он сам спросил... почему вас нет. Я значит... сразу к тебе... Двигай! А я - к Борьке...
- Вместе сбегаем! Я сейчас...
- Не нужно. Он сказал, чтобы побыстрее!
Я мигом набросил на плечи куртку, запер квартиру и помчался на Баксанскую.
В жизни я так не бегал. В глазах темнело, не хватало воздуха.
У калитки знакомого дома я долго не мог отдышаться. Наконец голова перестала кружиться, и я вошел.
Все было по-старому. На полу, на газетных листах, лежали детали передающего механизма. Инженер и Юрка разглядывали какие-то чертежи. Они разом подняли головы, когда я отворил дверь, и Инженер сказал так, будто я выходил на минутку во двор:
- Чудесно. Сегодня начнем выгибать каркас. Разложи пока трубки по диаметрам.
Вскоре пришли Тошка и Борька, и Инженер снова сказал:
- Чудесно!
За каких-нибудь два часа мы собрали передающий механизм, отрегулировали его и поставили на велосипедную раму. Потом Инженер рассказал, как нужно гнуть алюминиевые трубки, чтобы они не пережимались в месте сгиба. Оказывается, с одной стороны трубку нужно закрыть деревянной пробкой, насыпать доверху песком и закрыть такой же пробкой с другой стороны. Теперь можно трубку сгибать как хочешь - она никогда не пережмется.
Мы принесли со двора ведро песку и начали. Казалось, все шло нормально. Инженер командовал, лавировал на своем кресле между деталями, разложенными на полу, и даже шутил.
Однако я заметил, что он почти не смотрит в нашу сторону и в разговоре обращается только к Тошке и Юрке.
Горько мне стало. Значит, для него мы все-таки были не такие, как прежде. И наше мнение для него - ничто. И вообще мы ему нужны, наверное, как рабочая сила. Ему надо поскорее закончить энтомоптер, вот он и послал за нами.
И еще одно я заметил. Он, который так не любил торопливость, очень торопился. Если у кого что-нибудь не ладилось, он подъезжал, хмурился, показывал, как надо делать, и повторял:
- Дорога каждая минута, ребята. Нам нельзя терять время на пустяки.
А раньше он всегда предупреждал нас: "Хорошо делается то, что делается не торопясь. Большая спешка - большие потери".
Странным мне это показалось. Но скоро я увлекся работой так, что забыл обо всем на свете. Из толстой трубки мы выгнули переднюю кромку крыла, затем из пятимиллиметровок по шаблону согнули нервюры и заднюю кромку. После этого начали паять.
Инженер достал из письменного стола большой черный пистолет, похожий на парабеллум. Из ствола пистолета торчало толстое медное жало, заточенное на конце лопаточкой, а из рукоятки тянулся длинный голубой шнур.
- Это ультразвуковой паяльник, - сказал он. - Алюминий нельзя паять обыкновенным, потому что на алюминии на воздухе мгновенно образуется плотная пленка окисла. Припой к окислу не пристает. Ультразвуковой же паяльник непрерывно счищает, сдирает окисную пленку, и на чистый металл сразу же ложится припой, закрывая доступ кислороду. Пайке поддается что надо. Начнем. Антон, включи!
Тошка воткнул вилку голубого шнура в розетку. Паяльник в руке Инженера тонко зажужжал, будто оса, запутавшаяся в траве.
- Это работает магнитострикционный вибратор, - объяснил Инженер. - Юра, дай мне припой из нижнего ящика и вон ту фанерину из угла.
Инженер пристроил фанерину на колени, на фанерину мы положили концы трубок, которые нужно было спаять, и Инженер, взяв в левую руку палочку припоя, тронул жалом паяльника алюминий. Ртутным шариком собрался припой на медной лопаточке, потом соскользнул с нее и ровно обтек место стыка трубок. Инженер отвел паяльник в сторону.
- Все! - сказал он.
Поясок пайки жемчужно поблескивал. Казалось, трубки не спаяны, а плавно переходят одна в другую.
- Здорово! - вздохнул Юрка. - Можно, я попробую?
- Возьми, - Инженер протянул Юрке паяльник.
У Юрки с первого раза как-то пошло, приладилось, и он с увлечением начал припаивать нервюры в те места, куда указывал Инженер.
Нам тоже очень хотелось поработать паяльником, но попросить у Инженера мы не решались. Было страшно услышать отказ.
Тошка тоже почему-то не попросил.
Так и получилось, что Юрка паял, а мы насыпали песок в трубки и сгибали их по шаблону.
Постепенно на полу вырисовался контур большого, слегка расширяющегося к концу крыла, похожего на увеличенное раз в пятьдесят стрекозиное. Только у стрекозиного жилки шли вдоль и поперек, образуя красивую сетку, а у нашего были тонкие поперечные нервюры, похожие на лесенку.
К вечеру каркас крыла был готов. Оставалось только поставить шарниры у основания и обтянуть каркас полиэтиленовой пленкой, которая была припасена у Инженера.
Работа была трудная и ответственная, поэтому ее оставили на самый конец.
Мы с Борькой нарезали по размеру трубки для нервюр на завтра и начали убирать в комнате. Юрка спросил, как устроен ультразвуковой паяльник. Инженер начал объяснять.
Я прислушался.
Странным мне показался голос Инженера.
Не было в нем прежней четкости, появились какие-то незнакомые глухие нотки, будто Инженер что-то ел и не прожевал до конца.
Он начал рассказывать, как работает магнитострикционный вибратор, собранный из пластинок чистого никеля. Вдруг остановился, нервно потер руки одна о другую и сказал:
- Хватит. Завтра закончим. Не могу больше. Устал.
Откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Мы быстро прибрали комнату и ушли.
На улице я спросил Юрку, что утром Инженер говорил про нас.
- Ничего не говорил, - сказал Юрка. - Просто сказал: "Вас двое? Ну что ж, начнем". И мы начали. Только после обеда велел вас позвать.
Значит, простил! Значит, он все-таки простил нас, а не разговаривал потому, что еще немного сердился!
И тут вся тяжесть, которая давила меня эти долгие четыре дня, мгновенно исчезла. Стало очень спокойно и хорошо. И вечер наплывал на город такой тихий, прозрачный, что не хотелось идти домой, и мы сговорились и пошли в парк, и долго сидели там на нашей любимой скамейке у озера.
На другой день к десяти утра мы подходили к домику Инженера. Окно, как всегда, было открыто, но Владимира Августовича не было видно.
- Паяет, наверное. Без нас начал, - сказал Юрка.
Мы вошли в сени, и тут дверь из комнаты отворилась и навстречу нам вышла Вера Августовна в пестром халате. Глаза у нее были испуганные. В руке носовой платок.
- Большое несчастье, мальчики, - сказала она. - Володя в больнице. У него отнялась левая рука и пропала речь.
В сенях остро запахло жжеными перьями. На секунду я перестал видеть все.
Вера Августовна прижала к щеке платок и пошла в комнату.
Мы поплелись следом.