Она целовала его, теребила густые пряди волос, отпущенных, как у всех современных юнцов, ниже ушей, не портя, как ей казалось, милое, родное лицо с расплывчатыми чертами и так любимым ею выражением ребяческой доверчивости и открытости.
- Дорогой ты наш, как я рада, как соскучилась! Ну, кажись, кажись, не похудел? Нет. А усы? Лялька, няня, взгляните на его усы, его каштановые усы! И замшевая куртки, ах-ах, щеголь, весь в отца. Ну, рассказывай, что у вас там в газете. Здорово тебе достается: и газета и учеба. Тёмка, ты редко нам пишешь, лентяй, ни о товарищах не расскажешь, ни…
Она не договорила, пытливо вглядываясь в его лицо, чуть порозовевшее от ее недосказанного, но угаданного им вопроса.
Разумеется, он влюблялся. И не раз, и, казалось, навечно. Но рано или поздно наступало охлаждение, разрыв. Он не встретил еще свою Беатриче и был невинен, как отрок, и стыдился, и прятался грубых порою разговоров на любовные темы некоторых опытных или притворявшихся опытными в отношениях с женщинами знакомых ребят.
- Сынище! - входя в дом, обрадовался Игорь Петрович, обнимая сына, раскачивая из стороны в сторону.
- Да миленькие вы мои, да хорошие, да полюбовные! - приговаривала нянька, вытирая фартуком большой нос.
Словом, Артем попал под мирную отчую кровлю, где жизнь текла безмятежно, как в детстве. Все удачны, веселы, счастливы.
- Выкладывай. Учеба? Служба? Успехи? Да или нет? - допрашивал отец, расположившись в кресле у письменного стола, аппетитно закуривая папиросу, смеющимся взглядом разглядывая сына: "Взрослеет. Уже не тот недавний юнец. Усы отпустил, ишь ты! И во взгляде что-то такое… А ведь, судя по физиономии, в чем-то подвезло"…
- Какими судьбами до дому? - спросил Игорь Петрович.
- Командирован спецкором газеты! - стараясь не сиять, ответил Артем.
- Растешь, мальчуган. Егоровна, высоту сын набирает. А я, признаться, немного уже беспокоиться начал: не слышно нашего корреспондента А. И. Новосельцева. Начнешь печататься, подписывайся - Артем Новосельцев. Звучит, Анна, да? По какому делу прибыли, товарищ спецкор?
- Пока секрет, - пряча волнение, сказал Артем. - Мама, папа, не спрашивайте. Мне хочется самому, без помощи… Я так и вижу обстановку, действующих лиц. В общем, мне ясна ситуация, мотивы и выводы…
- А вот это нельзя, - вмешалась Анна Георгиевна. - Принимать решение заранее нельзя. Все может оказаться другим, не так, как ты воображаешь.
- Не бойся, мама, буду объективен и мудр, как Соломон. Уверен, что ты меня поддержишь, мама, станешь целиком за меня.
- Увидим. Дело покажет.
Она снова запустила пальцы в его густые волнистые космы, потрепала.
- Подрос сынишка! Уже не сынишка, а целый сын.
- Мама, знаешь, как с командировкой получилось, - в порыве доверия сказал он, отвечая на ласку. - Разбираю письма, вдруг будто электрическим током: адрес на конверте обратный!
Артем умолк, на миг призадумавшись, нащупал в нагрудном кармане письмо. "Дать им прочесть? Может быть, дать?" Но нет! Хотелось самостоятельных наблюдений и выводов, без подсказок и взрослых советов. Хотелось эффекта. Конечно, в конце концов они все узнают. Завтра же все узнают, но пусть немного после того, как узнает и разберется во всем сам спецкор.
И он продолжал:
- Я к редактору. Сначала уперся, дело, говорит, не такое уж важное. А я: как же не важное, там семья, дом, говорю. Ну и сдался, уж если, говорит, случай такой, поезжай. Надо когда-нибудь начинать, говорит.
- Что верно, то верно, - одобрил отец. - Под лежачий камень вода не течет.
- Отсюда вывод - лежачим камнем больше не будем, - заключил Артем, раскрасневшись от одобрения отца.
- Егоровна, наш сын растет. Только глупостей не наделай, смотри.
- Нет, папа, расследую все, и тогда уж посоветуюсь с вами и такую грохну статейку, что… ах! А сейчас не расспрашивай. Сначала сам хочу познакомиться.
12
Возле одного из новых домов на одной из центральных улиц города всегда можно увидеть несколько машин, легковых и вездеходов, многолюдно, дверь подъезда то и дело открывается, впуская и выпуская посетителей, - здесь расположен горсовет со всеми его отделами.
Отделу народного образования принадлежат комнаты на втором этаже. Таблички на каждой двери крупным каллиграфическим почерком сообщают ее назначение:
Инспекторы
Материальный отдел
Расчетный отдел
Централизованная бухгалтерия гороно
Инженер по технадзору
Секретарь гороно
И рядом, в глубине коридора:
Зав. гороно А. Г. Зорина
Сегодня завгороно принимает посетителей.
Обычно к концу этого дня у Анны Георгиевны голова идет кругом, хотя старший инспектор Надежда Романовна ни на полчаса не оставляет ее одну и, правду сказать, здорово помогает, особенно в трудных случаях. А почти каждый приход посетителя - трудный случай. В одиночку не всегда и решишь.
Старший инспектор практична, находчива, умеет ладить с людьми. Анна Георгиевна дорожит ценными рабочими качествами своей первой помощницы, в чьем характере уживались, казалось бы, совершенно противоречивые черты: властность и ласковость. Вернее, то властная (Анне Георгиевне иной раз покажется, даже до жестокости), то ласковая (тоже иногда чересчур).
Словом, не простушка, не вся на ладони, но к ней, Анне Георгиевне, внимательна до трогательности. А это тоже не минус.
- Анна Георгиевна, чайку вскипятить?
- Анна Георгиевна, что-то вы побледнели. Съездите домой отдохнуть, я побуду за вас.
Или:
- В гастрономе вчера селедки выбросили слабого засола. Я себе брала, вам прихватила килишко.
Но это уже совсем ни к чему.
- Категорически прошу вас, Надежда Романовна, никаких селедок, ничего этого. Категорически!
- Анна Георгиевна, неужели у нас формальные отношения? Изо дня в день четвертый год вместе. Неужели вы за три года не проверили мои чувства? Я вам в матери гожусь, я вас как дочку люблю.
Она - это правда! - искренне привязана к Анне Георгиевне.
В матери, положим, не годится: самой не больше сорока пяти, а принарядится, подгримируется, и того не дашь. У нее слабость к нарядам и косметике, она еще не теряла надежд на любовь и семью. Или хотя бы поклонника, с которым можно бы показаться на каком-нибудь мероприятии в Доме учителя. Сходить в кино не с кем!
Год назад старшего инспектора Надежду Романовну оставил муж. Разрыв произошел грубо, скандально. Все роно знало о случившемся. Обсуждали подробности, женщины шумно выражали сочувствие. Стараясь казаться равнодушной, она отвечала, что сама бросила мужа: пьяница, опостылел!
Все знали, что это выдумка, и еще оживленнее шептались, пересудам не было конца. Анна Георгиевна старалась пригасить сплетни, удивляясь, как мало друзей у Надежды Романовны. А ведь деловита, энергична, участлива. Во всяком случае, к ней, Анне Георгиевне, участлива, притом что сама несчастлива.
Анна Георгиевна всячески старалась скрасить безрадостную жизнь старшего инспектора хотя бы ответной ласковостью, благодарностью за работу. Старший инспектор привыкла к похвалам руководства.
…А день сегодня чудесный! Вчерашний нежданный приезд Артема, загадочность его командировки, музыка, разговоры, рассказы, ужин всей семьей и не в кухне за пластмассовым столиком, а в комнате, где две тахты служили постелями, а когда приходили гости, раздвигался стол, спальня превращалась в столовую - весь вчерашний вечер, полный веселой суматохи, душевных разговоров и шуток волновал и радовал Анну Георгиевну.
Не хотелось работать! Хотелось делиться с кем-нибудь счастьем, но не с Надеждой Романовной. Жестоко рассказывать Надежде Романовне о недоступном ей.
Анна Георгиевна поделилась только, что приехал Артем с каким-то интересным заданием от газеты и какой же еще мальчишка! Держит в секрете.
- Как в секрете? От вас, родной матери? - изумилась Надежда Романовна. - Вот детки, даже самые лучшие! Вырастают - и порх из гнезда. И разумения свои, и дела. Так и утаил? Неужели?
Анна Георгиевна не разделила критического настроя старшего инспектора. Она понимала Артема. Держит в секрете, потому что вроде уже и взрослый, а в сущности мальчишка. Все они в этом возрасте рвутся к самостоятельности. Что ж, пусть пробуют силы.
Склонившись над столом, Анна Георгиевна чертила на листе бумаги квадратики и кружки, делая вид, что занята, а сама слушала внутри себя радость.
Недолго ей дали порадоваться. Пришел посетитель, разумеется, с жалобой. И как с утра началось, так и пошло.
Явился отец ученика десятого класса. Парень сломал ногу. Доктора уложили, грозят на полгода, не меньше. Раздраженный отец пришел обрушить гнев в первую очередь, конечно, на школу.
- Что за учителя у вас! Бездушные. Скоро неделя, как мальчишка учиться не ходит, а им хоть бы что! Никто и не хватился. Десятый класс - вы-то сознаете?
- Сознаем. В школе были?
- Был. Сказали, придут. Не идут.
- Так ведь еще недели нет, как занятия начались. А вы сразу в гороно жаловаться.
- На них не пожалуешься, дело с места не сдвинешь. Мальчишка со сломанной ногой, а им хоть бы что! Не почешутся.
- Где вы работаете? - осведомилась Надежда Романовна.
- Рабочий. Кабы инженер или какое начальство, сейчас прибежали бы. Что им до рабочего классу, им чины да званья подавай.
- Ну уж, позвольте, - сухо прервала Анна Георгиевна.
"А ведь он наглец, этот папаша, в костюме, при галстуке, с рабочими руками и головой мещанина. Как он смеет оскорблять учителей? Сам, наверное, пока все в порядке, в школу и не заглянет".
- Кого из учителей сына вы знаете ближе?
Замешательство. Посетитель мнется, отводит в сторону глаза.
"Так и есть. Назвал бы хоть кого-нибудь, хоть из приличия. Нет".
Разговор мог обернуться неприятно, но вмешалась Надежда Романовна. Она умела не возмутиться в самых опасных ситуациях, соблюсти хладнокровие и какими-то ласковыми словечками, улыбками, обещаниями погасить нависавший конфликт.
- Не волнуйтесь, товарищ, свяжемся со школой, мобилизуем учителей, мальчика не бросим, будьте спокойны.
На этот раз Анна Георгиевна была недовольна ее дипломатией и в душе бранила себя, что поддалась обыкновению старшего инспектора любыми способами отводить неприятность: "Тише, тише. Сора не выносить из избы".
Отец ушел, не согнав с лица хмурь, но удовлетворенный. "Проучили вас малость, а то, ишь, как рабочий, так нос воротить".
Ушел победителем. А напрасно… Нахалам нельзя уступать.
Затем в кабинет завгороно буквально ворвался хорошо ей известный учитель физики, великолепный знаток предмета, умевший влюблять ребят в свою науку, преподававший ее много шире изложенного в учебнике, и притом вздорный склочник, отравлявший существование себе, всему коллективу, всему гороно.
Больше часа обсуждалась очередная война физика с кем-то, кто за его таланты копает ему яму.
- Надежда Романовна, - уже усталым голосом от никчемности и пустоты разговора распорядилась завгороно. - Сходите завтра к ним в школу, разберитесь, что там.
Словом, весь день был занят разбором различных малых и немалых, иногда серьезных, но чаще мелких событий и случаев.
- Ну и денек! - вздохнула Анна Георгиевна.
Но денек продолжался, и под конец вовсе нехорошая узналась история, сильно расстроившая и рассердившая Анну Георгиевну. Она говорила о ней по телефону, когда вошел Артем.
- Тёма! Здравствуйте, Тёма! - дружески приветствовала Надежда Романовна, знавшая его по приездам домой на праздники и каникулы.
- Здрасьте! - холодно бросил он и не сел, будто не заметил приглашения.
Стоял, опершись на спинку стула, и не глядел на нее.
- Что с вами, Тёма? - обеспокоилась она.
Поглощенная трудным телефонным разговором, мать поначалу не заметила странной угрюмости сына, так не свойственной его открытой и простодушной натуре.
- История! - кладя телефонную трубку, вздохнула она. - Тёма, хорошо, что зашел. Надежда Романовна, трудно поверить! Принимают девочку в комсомол, отличницу, во всех смыслах чудесная девочка! Вызвали на бюро и подумайте, какая бессовестность! - томят у двери комитета, в коридоре, час, полтора. Потом секретарь, школьник же, девятиклассник (не старше шестнадцати, а уже бюрократ) вышел к девчонке: "Ступай домой, сегодня не успеем, вызовем после".
Девочка на людях сдержалась, а дома в слезы. А после из-за экзаменов отложили прием до осени. Теперь зовут на бюро, а она ни в какую. Волновалась, готовилась как на праздник… А теперь ни в какую. Вот формализм так формализм. А учителя были где? А мы? Вот о чем, товарищ спецкор газеты, надо писать бы.
Артем молча, исподлобья глядел на мать. Только теперь она заметила его недружелюбие.
- Тёма, что-то случилось?
- Мне надо поговорить с тобой наедине.
Его тон и ответ показались ей грубыми и обидными для Надежды Романовны.
- Если о деле, можешь говорить сейчас, обычно мы сообща решаем дела.
- Наедине.
Мать удивленно, не понимая, смотрела на сына. Он молчал.
- Тогда ступай домой. Кончу работу, поговорим дома.
Он повернулся уйти.
- Артем! - все более удивляясь, окликнула мать. - Ты не простился с Надеждой Романовной.
Он оглянулся через плечо, кивнул. Как кивнул! Мать похолодела от его кивка.
- Боже мой, что с ним такое? - испуганным полушепотом спросила старший инспектор после ухода спецкора газеты.
- Извините, - растерянно ответила мать. - Что-то, должно быть, его огорчило. Извините, Надежда Романовна.
13
Не укладывается в голове! Хорошую учительницу вынуждают уйти на пенсию, вместо нее назначают другого учителя, знакомого зав. гороно, Анны Георгиевны Зориной, матери Артема. Так прямо спецкору и сказали: по рекомендации завгороно.
До сего дня Артем о матери знал: справедлива. Именно это качество он уважал в ней более всего.
Второе - добра.
Когда в областном центре мама работала методистом Дома учителя, учителя толпами валили в ее кабинет и сплошь и рядом домой, без боязни выкладывая неудачи, заботы и нужды. Мама если и не знала что посоветовать, то хоть выслушает, хоть посочувствует.
Отец сердился.
- Покоя нет! Когда это кончится? Анна, ты превращаешь дом в учреждение. Мало тебе службы?
- Игорек, - мягко возражала она. Учителя такой народ, что нельзя быть с ними формалистом. И так уж обюрократили школу. Планы, планы, отчеты, бумаги.
- Не на войну ли с бюрократизмом поднялась?
- Что смогу.
- Что ты сможешь на своей тихой должности, Анна?
Мать старалась переменить тему.
- Игорек, раздобыла тебе важную книгу "Некоторые вопросы психотерапии". Новинка.
- Спасибо. К твоим способностям да побольше бы житейской хватки, Анюта. Никто твой идеализм не оценит, - так обычно заключал споры отец.
Однако оценили. Назначили Анну Георгиевну заведовать гороно, правда, в районном, но довольно большом городе с перспективами роста. Это уже работа ответственная.
- Смотрите, пожалуйста, выходит в руководители наша мать, - шутил и удивлялся отец. - Егоровна, справишься?
Она улыбнулась:
- Боишься?
- Как-то не представляю тебя чиновником, женушка.
- А непременно надо быть чиновником?
- Богиня Афина, спустись с Олимпа, оглянись на нашу грешную землю.
Она шутливо грозила пальцем:
- Давай-ка без аллегорий.
У каждой семьи свое лицо, своя обстановка. Речь не о сервантах, полотерах, сервизах, вазах чешского стекла - речь о нравственной обстановке. Посторонний взгляд не сразу ее уловит, но поведение отцов и детей в обществе решительно направляется ею. В хорошей семье плохие дети редки. Они могут вырасти не очень умелыми, не очень волевыми и сильными, и, конечно, эти свойства характера с отрицательной частицей "не" крупными достоинствами не назовешь, - но они, дети умной, честной семьи, не вырастут плохими людьми. Как нужны нашему обществу хорошие люди! Потребуют обстоятельства, хороший человек сумеет стать и сильным и смелым.
Так размышляла Анна Георгиевна. Она еще не догадывалась, в каких рискованных обстоятельствах оказался ее сын Артем.
Он заперся от старухи и Ляльки в кабинете отца, упал в кресло и, опершись на письменный стол, сжав кулаками виски, думал, думал, думал о матери. Артем не задавался вопросом: "Какая у меня семья? Похожа на другие или сама по себе? В чем сама по себе?" Но образ дома благодарно и нежно жил в сердце.
Он любил мать. Все было в ней ясно. Она серьезно судила о жизни. Артем любил говорить с ней о серьезном.
Отец посмеивался над их философствованиями. Кроме медицинской литературы, на письменном столе отца постоянно лежал очередной детективный роман. Отец смотрел телевизор, решал все кроссворды, какие попадались на глаза, и не имел склонности рассуждать на отвлеченные темы.
Что касается Артема, "философствования" более всего и сближали его с матерью.
С отцом отношения были другими. Отец был веселым, шутливым человеком, отчасти даже гулякой, но в меру - веселость и легкость сочетались в нем с благоразумием. Вот, например, он приучил всех домочадцев к утренней физзарядке, приохотил к лыжным походам, летним вылазкам по грибы - словом, всякого рода укрепляющим здоровье занятиям. "В здоровом теле здоровый дух" - это мудрое изречение, начертанное едва ли не метровыми буквами, он вывесил на стене своего кабинета и неукоснительно ему следовал.
…Артем думал о матери. Могла она не знать о выдворении против воли на пенсию пожилой учительницы н устройстве на ее место молодого Утятина? Если бы кого-то другого. Но Утятина!.. Артем его знал. Правда, бегло, мать Утятина работала когда-то вместе с мамой и областном Доме учителя и приходила к ним в дом, и Артем помнил их телефонные разговоры по разным деловым вопросам.
Не случайно появился на горизонте Утятин. Мама рекомендовала его по знакомству.
Неужели все было так, как Артем узнал от посторонних людей?
Первым человеком, с кем спецкор областной газеты встретился в школе, был худощавый, стройный блондин с ярко-синими глазами н выписанным на лбу в виде узенького полумесяца светлым чубом.
"Кабинет истории", - прочитал Артем табличку на двери, возле которой тот стоял.
- Выгнан с урока?
- Удален, - поправил Гарик Пряничкин.
- Причина?
- Задал неуместный вопрос.
- Именно?
- Спросил Марью Петровну, как она относится к произведению Окуджавы "Похождения Шипова, или Старинный водевиль".
- А она не читала?
- Уи, - играя синими глазами, по-французски ответил юнец. - Марья Петровна оскорбилась: "Разыгрываешь! Окуджава гитарист, пишет песенки для гитары, сама слушала пластинку. А водевили в наше время не печатают".
- И такие суждения бывают, - усмехнулся Артем. - А Ольга Денисовна?
- Фью-ють! Хватились. "Иных уж нет, а те далече". Скинули Ольгу Денисовну.
- Отчего?
- Не пришлась ко двору. А вам зачем? Впрочем, мне безразлично. Ольга Денисовна про-про-про-шлый век. За деталями обращайтесь к Королеве Марго. Она в курсе. Что до меня, я музейными древностями не интересуюсь.
"Типик", - подумал Артем.