Хорошо было с ними сидеть, хоть они и разошлись как младенцы и никак не получалось их утихомирить. Мы сдвинули два круглых столика, и солнце играло бликами то на одном, то на другом. Папа сидел боком к окну, устроив на подоконнике локоть, как на бабушкином пианино, а за его спиной мелькали "весенние люди": кто в куртке, кто в плаще, а кто и просто в пиджаке, девушки в мини-юбках и с распущенными волосами… У мамы были огромные смешливые глаза, как у маленькой девочки, которая первый раз попала в "Шоколадницу", и ее удивляло все: от витрины, заставленной кусочками тортов, до сахара в пакетике, – а папа пил кофе и щурился то ли от солнца, то ли от удовольствия…
А потом у мамы из сумки заговорил ворчливым голосом Винни-Пух. Когда она достала телефон, то еще улыбалась в ответ на очередную папину шутку ("Следующую чашку кофе я выпью за новые окна, которые мы поставили и которые превратили мое ледяное лежбище в нормальную кровать!"). Я успела увидеть фотографию Гуси на экране маминого телефона.
– Катюх, у тебя срочно? – улыбаясь, спросила мама. – Перезвоню, может?
А потом улыбка исчезла. Мама напряженно спросила:
– Какие люди? Сейчас?!
Папа поднял голову.
– Какие деньги? Ты шутишь?! Так это… Катя… Я не знаю…
Кать, ты что?! Я поняла… Они ушли? А, это один человек. Так отдай ему эти коробки! Почему не можешь?
Мама умолкла, взволнованно слушая Катю. Мы не сводили с мамы глаз.
– Зачем ты вообще связалась с этими людьми?! – закричала мама на все кафе и тут же отняла телефон от уха, с недоумением уставившись на него. – Положила трубку…
Мама попыталась перезвонить Кате, но та была недоступна.
– Едем, – поднялась мама.
– Подожди, – остановил ее папа. – Надо расплатиться… И вообще. Что случилось-то?
А случилось вот что. Катя всегда мечтала получить кучу денег и бросить наконец ненавистную работу. А ее школьная подружка сидела дома с тремя детьми и зарабатывала на жизнь "сетевым маркетингом". Это когда у компании покупаешь с большой скидкой несколько коробок товара, например косметику или пищевые добавки, а потом продаешь с наценкой. Подружка дала Кате каталог косметики, и Катя вычитала в нем, что основательница компании заработала в этом бизнесе миллионы и разъезжает то ли на кадиллаке, то ли на мерседесе с откидным верхом. В общем, у Кати закружилась голова, и она захотела тоже заниматься сетевым маркетингом. Но денег на покупку нескольких коробок товара у Кати не было. И она нашла в интернете какую-то компанию, которая продавала зубные щетки и могла на определенный срок отдать бесплатно коробку-другую товара, чтобы человек его продал, часть денег себе оставил, а часть – им вернул. Катя решила не мелочиться и заказала не одну коробку со щетками, а сразу четыре. Ей доставили эти коробки. Катя продала только две… Не коробки, а щетки! Одну маме, другую бабушке. А сегодня к ней зашел представитель компании и потребовал деньги…
– Сколько там может быть денег? – спросил папа удивленно. – Щетка-то рублей пятьдесят стоит… Ну даже если сто…
– Это какие-то необычные щетки, – покачала головой мама. – У них особая щетина… Очень мягкая, что ли…
Или волосков этих очень много. Короче, она стоит пятьсот рублей.
– Штука? – потрясенно спросили мы с папой.
– Угу.
– Сколько же Катька должна этой компании? – спросила я с ужасом.
Мама зашевелила губами, считая, но папа опередил ее.
– Двадцать тысяч, – угрюмо сказал он и тут же воскликнул: – Не может быть такого, чтобы обычная щетка пятьсот рублей стоила! Да за эти деньги можно три курицы купить в "Пятерочке"! Ань, а что за компания?
– Откуда же я знаю, – развела мама руками. – Только название. "Ридженс", кажется.
Я достала мобильный, вышла в интернет. Нагуглила этот "Ридженс", передала телефон папе.
– Лучше маме, у меня пальцы не попадают по этим твоим кнопкам, – проворчал папа. – Посмотрите, небось какие-то обиралы. Я б зашел к ним с ребятами, у нас есть пара качков среди таксистов.
– Похоже, у них все в порядке, – упавшим голосом сказала мама, изучив ссылку. – И патент есть. И лицензия.
– А это значит…
Папа не закончил. Уставился на тарелку с кусочком пирожного. Потом взял вилку, разломил кусочек пополам, но есть не стал.
– Что, что это значит? – испуганно спросила я, переводя взгляд с одного родителя на другого.
– Что они могут подать на Катьку в суд, – устало ответила мама, возвращая мне телефон. – А главное, мы только что эти несчастные окна поставили…
– Ну конечно! – воскликнул папа. – Она в истории попадает, а ты ее вытягиваешь. И так всю жизнь!
– И так всю жизнь, – эхом повторила мама. – Ну а что делать, Коль? Не бросишь же ее…
Папа с возмущением посмотрел на маму, собираясь что-то сказать, но мама жестом остановила его.
– Она раздавлена, Коль… Была Катька, нет Катьки. Мокрое пятно. Плачет. Ошиблась, говорит. Больше никогда… И все такое. Да только…
Мама не закончила. Но мы с папой оба ее поняли. У нас не было двадцати тысяч.
Хотя нет. Были.
Я полезла в рюкзак и достала конверт. Но прежде чем я протянула его маме, папа накрыл конверт ладонью и твердо сказал:
– Нет. Маша. Нет. Так не пойдет. Я не уверен, что нам удастся вернуть тебе эти деньги к тому моменту, как их нужно будет сдать на поездку.
Я выдернула конверт и молча протянула маме. Она посмотрела на папу.
– Маша, я против, – повысил голос папа. – Ты трудилась, ты заслуживаешь свою Испанию.
– Какая уж тут Испания, если Катя в суде окажется, – прошептала я, не глядя на него.
– Эта наша проблема! – в отчаянии воскликнул папа. – Мы ее сами будем решать. Выкрутимся. Я попрошу на работе в долг.
– Ты говорил, у вас все без денег из-за кризиса…
– Ну сколько-то дадут! И мама попросит. Не волнуйся.
Не дадим мы Катьку под суд. Повторяю, это наша, взрослая проблема!
– Так все то, что ты сказал мне, неправда? – спросила я. – Насчет того, что я стала взрослой? Я не с вами?
Папа развел руками и ответил маме несчастным взглядом. Она молча кивнула и убрала конверт в свою сумку.
Глава 41
Последний урок
Маршрутка подпрыгивала на ухабах. Дождик барабанил по крыше. Я провожала пальцем по стеклу дождевые капли и думала о Дане. Сегодня меня ждал открытый урок.
Пару недель назад, когда мы с Даной, дурачась, рисовали Ирэне приглашение, мне было весело и легко представлять себя на открытом уроке. А сегодня стало страшно. Я даже решила поехать к ним не на метро, а на маршрутке, чтобы провести в пути побольше времени.
Маршрутка притормозила, и водитель закричал:
– Кто-то не заплатил!
Люди зашевелились. Кто-то переглядывался с другими, кто-то уставился на экран маленького телевизора, привинченного к потолку, по которому показывали рекламу лекарства от диабета.
– Или платите, или дальше не едем! – категорично заявил водитель.
Тут все заволновались, стали возмущаться. А до меня дошло, что это я, я не заплатила! Когда вошла в маршрутку, то долго искала кошелек, потом уселась, нашла деньги в наружном кармане, но, увидев план открытого урока, который утром накорябала на крошечном желтом листке для записей, отвлеклась и забыла…
– Подождите, – испуганно сказала я. – Прошу прощения, это я! Сейчас…
Маршрутка тронулась. Я нащупала в кармане рюкзака мелочь, отсчитала тридцать пять рублей и попросила женщину, которая сидела передо мной:
– Передайте, пожалуйста!
– Мне надо встать? – спросила она.
– Что? – растерялась я. – Не поняла вас.
– Мне ради вас, такой прекрасной, подняться надо? – язвительно спросила женщина и оттолкнула мою руку.
Я испугалась и расстроилась…За что она со мной так грубо? Ухватившись за ее сиденье, я поднялась, но тут маршрутка вильнула вправо, и я завалилась прямо на эту тетку.
– Смотри, куда падаешь, нахалка! – визгливо воскликнула она и, отряхнув пальто, отвернулась к окну.
– Остановите, пожалуйста! – выдавила я. – И деньги… заберите…
Маршрутка притормозила. Я замерла перед дверью, ожидая, что она распахнется. Но водитель закричал:
– Она не автоматическая! Чего стоишь, открывай!
– Пьяная, что ли? – брезгливо поморщилась другая женщина, которая сидела у выхода, и подтянула к груди сумку.
Я дернула дверь маршрутки, выскочила и побежала прочь, утирая на ходу слезы. Сразу вспомнилось то, что я так старательно пыталась затолкать в самый дальний уголок памяти.
Я не еду в Испанию.
Дурацкое воображение все время подсовывало картинки на тему "а если". А если бы эта история с зубными щетками всплыла позже, когда я была бы уже в Испании?
А если бы я не предложила родителям свои деньги? А если бы я вообще не работала? Откуда бы взялись деньги? Легко было заявить родителям, что я стала взрослой. Легко было даже конверт отдать. Правда-правда, это был сильный поступок. Я протягивала маме конверт и чувствовала, что все делаю правильно и хорошо.
Расплата пришла ко мне ночью. Осенило вдруг: работала зря, терпела зря, страдала тоже зря. Все зря. Улетели деньги в трубу. Полились слезы. Я не рыдала, ну то есть не всхлипывала в голос, не вздрагивала. Но дурацкие слезы лились, а я молча их вытирала уголком одеяла, пока он не намок так, словно его застирали. Наверное, именно так и плачут взрослые. Я ведь никогда не слышала, чтобы мама всхлипывала.
Слабое утешение – научиться плакать, как взрослая.
Утром мне стало чуточку легче. Хотя во рту все равно было как-то горько. Мечта, которая вела меня за собой весь год, так и осталась мечтой. Это все равно что ползти по пустыне к колодцу и обнаружить, что это мираж, а кругом – песок, песок, тучи песка…
– Катю надо было спасать от суда! – сказала я громко своему отражению в зеркале. – И если бы у автобуса были рога, он был бы троллейбусом!
Слова задержались на секунду в воздухе пустой квартиры и растаяли.
"Надо кому-то написать, что не еду, – подумала я. – Это как с изучением новых слов. Нужно постоянно повторять, чтобы привыкнуть".
Достала телефон, нашла в контактах Ромку, набрала сообщение: "Барселона отменилась". Подождала ответа.
Дождь капал на экран, но мне было все равно.
Ромка ничего не написал, и мне стало еще горше. Хотя сама толком не знаю, на какой ответ я надеялась…
Пришлось топать к Дане.
Шла я почти час и вымокла до нитки. Даже алоэ у квартиры Даны смотрело на меня сочувствующе. Дверь мне открыла Ирэна.
Странно она оделась для открытого урока. Бежевый костюм, рыжие кожаные сапоги. Юбка была короткой, пиджак обтягивал крепкую спину, и я в очередной раз подивилась тому, что эта женщина ни капельки не комплексовала.
– Здра-асти, Маш, – весело растягивая слова, поздоровалась Ирэна. – Идем вот с Данкой классическую музыку после вашего занятия слушать.
– Ненавижу такую музыку! – послышалось из комнаты.
– А потом в кафе, мороженое есть, – подмигнув мне, громко сказала Ирэна.
– Ненавижу кафе! Ненавижу мороженое!
– Почему? – удивилась Ирэна.
– Потому что будет твой ухажер! – ответила Дана, выбегая к нам.
Ирэна рассмеялась и, пригрозив Дане пальцем, сказала:
– Ну вот как с тобой в разведку?
Но по самой Ирэне было видно, что она думает не о разведке и даже не о мороженом. У нее были рассеянные движения, она то и дело поглядывала на себя в зеркало и все время улыбалась.
– Я хочу, чтобы мама вышла обратно за папу замуж, – заявила Дана, когда Ирэна вышла из комнаты.
– Данка, я все слышу!
– Но это правда, – со слезами на глазах произнесла Дана.
Никто из них не думал о предстоящем уроке. Одна смеялась, другая плакала. Роза Васильевна, судя по звукам, драила щеткой ванну.
Никому не было до меня дела. А мне было так худо, что хотелось убежать.
И тут я вспомнила историчку. Года два назад ей сделали какую-то "жуткую операцию". Мы про это узнали по слухам из директорской, которые разносились по школе, словно запах пирожков из столовой. "Ей что-то там отрезали внутри, – повторяли мои одноклассники, – и теперь она еле ходит". Мы представляли себе Елизавету Ильиничну в больничном халате, высохшую, пожелтевшую, опирающуюся на палку. Никто не смеялся, всем было не по себе.
А потом объявили, что мы будем писать "новые тесты из департамента", в том числе и по истории. И Елизавета Ильинична вышла на работу раньше, чем собиралась, чтобы нас подготовить. Она не была ни желтой, ни высохшей, и палки у нее не было. Только прихрамывала, и все видели, что шагать ей больно. На уроке она измучила нас заданиями и замечаниями, и в конце дня уже никому не было ее жалко. Арсен придумал, что ей пришили искусственную ногу, и она теперь киборг. А хромает специально, потому что притворяется слабой. Подпустит поближе, а потом как треснет током. После этого еще пару недель фигура прихрамывающей исторички вызывала хохот.
А сейчас я будто поменялась с ней телами. Даже чувствовала, как колет в боку после "жуткой операции", а кругом люди, которые заняты собой и совсем не думают о тебе или твоем уроке…
В этот момент Дана взяла меня за руку и повела в свою комнату.
– Ты обещала меня научить испанскому за одну минуту, – прошептала она. – Где твоя волшебная палочка?
Я замерла. Совсем забыла про свое обещание!
– Ты не принесла ее? – ахнула Дана. – Но мама хочет, чтобы я…
Я присела на корточки, взяла Дану за руку и прижала ее к сердцу.
– Мой испанский – тут, – прошептала я, – и сейчас…
По твоей руке испанские слова бегут от меня к тебе.
Дана недоверчиво нахмурилась.
– Ты не обманываешь?
– Клянусь семейством Ратон! – воскликнула я. – Пусть провалятся сквозь землю, если сейчас мышиный язык в твоей голове не превращается в испанский!
Мы обе повернули головы в сторону кровати, где уже были рассажены мышки.
– А они нас поймут? – заволновалась Дана, выдергивая у меня руку.
– Они приехали из Испании, – вздохнула я, поднимаясь.
Дана тем временем разглядывала свою ладонь.
– Я видела одно испанское слово, – сообщила она. – Точнее, его пятки. Оно еще не успело до конца добежать.
Я потянулась, чтобы погладить ее по голове, но она отстранилась:
– Ты что, забыла? Я не люблю, когда меня трогают!
Мама! Садись! Представление начинается! А потом будет антракт!
"Ишь, запомнила все длинные слова, – невольно усмехнулась я про себя. – Не девчонка, а локомотив. Если захочет, то все что угодно выучит".
Мышей мы перенесли в гостиную. Ирэна уселась на диван и принялась расчесывать волосы. Мне это не понравилось, но что было делать? Урок начался.
– Ох, сеньор Ратон, как хорошо, что мы приехали на море, – заверещала я за мышку-маму по-испански. – А где моя лопатка для песка?
Дана, улыбаясь маме, молча подала мне лопатку.
– А где лейка, здесь? – не унималась я.
Дана молча кивнула и подала маме-мышке лейку.
"У нас открытый урок или игра в молчанку?" – мысленно возмутилась я.
– Ой, а что это? Я забыла…
– El mar , – довольным голосом сказала Дана.
Я успокоилась. Представление началось. Дана подавала игрушки, отвечала на все вопросы. Меня огорчало только, что она не хотела говорить по-испански сама. Если умолкала я, то умолкала и Дана. "Почему? – с тревогой думала я. – Может, она и раньше не говорила по-испански самостоятельно, а я не обращала на это внимания?"
Еще больше меня тревожило поведение Ирэны. Она то расчесывала волосы, то разглядывала свой нос в зеркальце на щетке, то проверяла сообщения на телефоне, то одергивала юбку. А если она все-таки смотрела наше представление, то видно было, что мысли ее витают очень далеко.
В конце концов ей кто-то позвонил. Ирэна встала и, разговаривая, направилась в свою комнату.
– Мама, ты куда? – воскликнула Дана. – Подожди! Ма-ма!
– Дана, сядь, – попыталась я утихомирить девочку сначала по-испански, потом по-русски, но она схватила мышей и принялась их швырять об дверь комнаты, за которой скрылась Ирэна.
– Я хочу зрителей! (Бамс!) Хочу, чтобы у меня были зрители! (Бамс!) Я не поеду слушать музыку! Я не поеду к этому ухажеру!
На шум прибежала Роза Васильевна, красная, взмокшая.
Она на ходу стаскивала мокрые желтые перчатки.
– Что, моя детонька, что, моя сладкая? – заботливо спрашивала Роза Васильевна, поднимая игрушки и передавая их мне.
От нее пахло порошком для чистки раковин. Дана не отвечала, сцепив руки на груди.
– Мамочка ушла? – догадалась Роза Васильевна. – Ну так давайте я с вами посижу, зрителем вашим буду, давайте, девоньки, покажите, что у вас тут…
Она сунула перчатки в карман фартука, уселась напротив и уставилась на нас, утирая тыльной стороной ладони капельки пота, которые блестели у нее на висках.
– Рассказывай, как там нужно по-вашему, по-иностранному, – ласково сказала она Дане.
Дана покосилась на меня.
– А что на Марьниколавну смотришь, сама не можешь, что ли, ля-ля-ля там или как? – удивилась Роза Васильевна.
Я готова была от стыда провалиться сквозь землю. Роза Васильевна каким-то непостижимым образом просекла мою главную проблему! Ужасно! Лучше бы пришла обратно рассеянная Ирэна. Но Дана уже вернулась к столу "выступать для Розочки", и мы снова начали игру.
Ни на одном экзамене за всю мою жизнь, ни у одного учителя я не волновалась так, как сейчас, сидя на диване напротив низенькой полной женщины в тренировочном костюме, со взмокшими волосами, прилипшими ко лбу, с красными, воспаленными от работы руками. Мне казалось, у нее не взгляд, а рентген и она видит меня насквозь, а еще прекрасно понимает испанский и слышит, как я неловко строю фразы и иногда ошибаюсь.
Это было самое мучительное занятие в моей недолгой учительской жизни… Под конец Роза Васильевна начала вмешиваться в нашу игру, давать советы. Я кипела, как старый железный чайник на плите, которому зачем-то залепили носик глиной. Утешало только то, что я целое лето не увижу эту дурацкую Розу Васильевну. Сам ее вид внушал мне отвращение: цвет волос отливал желтым, а отросшие темно-серые корни казались зловещими на фоне раскрасневшегося лица.
Если Роза Васильевна не обращалась к Дане, то уголки ее губ были опущены.
Наконец мы закончили. Я поднялась, Дана быстро убежала из комнаты.
– Одевайся быстрее, опоздаете с матерью! – сказала ей вслед Роза Васильевна и вернулась в ванную.
Ирэна тоже закончила разговор и вышла в прихожую меня проводить.
– Ну как Дана? – поинтересовалась она, разглядывая свой маникюр.
Я тяжело вздохнула.
– В целом хорошо… Но… Она пока сама не говорит, – призналась я.
С одной стороны, мне хотелось поделиться этим хоть с кем-то, с другой стороны, я с ужасом сообразила, что тогда они могут начать искать другого преподавателя. Ту же Беатрис.
– Как не говорит? – удивилась Ирэна. – Она же вам на все вопросы отвечала.
– На вопросы отвечала, но ко мне не обращалась, – пояснила я и зачем-то добавила: – Наверное, если бы она с носителем языка занималась, то говорила бы сама…