Какая буря поднялась за столом! Возмущенно заговорили все, выражая крайнюю степень протеста. Только молчавший доселе аккуратно одетый, но с мозолистыми рабочими руками черноволосый и голубоглазый улыбчивый парень высокого роста, сидевший рядом с Татьяной, видимо, разгадал намерение Соколова подразнить молодежь и широко заулыбался, обнажив белые ровные зубы.
Белоподкладочник надрывался больше всех, и, когда шум постепенно поутих, он овладел общим вниманием и начал развивать свою любимую тему.
- Врага внешнего теперь уже быть не может! - уверенно выразил он мнение большинства присутствующих, но вызвал этим утверждением ироническую на этот раз улыбку "мастерового", как его назвал про себя Соколов.
- Кто теперь пойдет воевать?! - снова вопросил Григорий. - Разве возможны войны религиозные или династические, вроде Алой и Белой розы? Прогресс наук, развитие военной техники сделали войны абсолютно немыслимыми. Культура человечества достигла сияющих вершин, и немецкий мужик не пойдет убивать русского мужика!
- Скоро и в нашем обществе процветут демократические идеи, они, как птицы, пересекут все границы и облагородят крестьянина и жандарма, придворного и купца. Скоро не будут нужны ни "ваше благородие", ни козыряние, будут отменены позорные надписи на воротах парков: "Собакам и нижним чинам вход воспрещен!" Все люди станут братья!
- Как, сами собой? - иронически бросил "мастеровой" в океан пафоса Гриши камень сомнения.
Григорий осекся, как будто из него выпустили воздух.
Он не смог ничего ответить, но тем не менее был награжден аплодисментами значительной части молодежи.
- Экие они все утописты, - проворчал "мастеровой" в сторону Соколова, также признав в нем серьезного человека, которого не сбить с панталыку красивой фразой.
Словно оправдывая его слова, выступил Саша.
- Я поясню, - обратился он ко всем, - хотя у нас сегодня и не приготовлено тезисов… Мировые отношения так запутались, что правительства всех стран сочли за благо вооружиться. Войны теперь, я не соглашусь с Гришей, - кивнул он в сторону оппонента, - не только возможны, но весь мир превратился в бочку с динамитом, к которой нужно только поднести фитиль… Надо призвать все монархии и все республики, кои имеются в мире, разоружиться, перековать мечи на орала… Когда не будет военного сословия, когда не будет офицеров и солдат, не будет воинской повинности и военных кредитов - мир вздохнет с облегчением и не будет войн. Разве не так, Василий?! - обратился он к "мастеровому".
- Не так, Саша! - подтвердил твердо Василий. - Мы, большевики, утверждаем, что войны возникают не оттого, что накапливается вооружение - воевать можно и дубинами, - войны нужны капиталистам, чтобы держать в узде нас, рабочих, и вас, крестьян, - обратился он к Павлу Никитичу. - Войны нужны торгашам и фабрикантам, чтобы захватывать новые рынки, войны нужны современному государству, для того чтобы отвлекать народ от классовой борьбы и занимать его чувства национальной рознью…
"Дельно выступает большевик! - с неожиданным для себя одобрением подумал Соколов. - Пожалуй, пример трагической японской войны подтверждает его слова".
Бледный бородатый технолог улучил снова момент относительного затишья и, обращаясь к Соколову, воскликнул:
- Что же все-таки господин офицер скажет про армию? Нужна ли она народу или ее надо выбросить на свалку истории, как и государство?!
На этот раз все затихли, и Алексей Алексеевич, чувствуя в союзниках большевика и Анастасию, твердо начал:
- Сделать так, чтобы все государства немедленно разоружились, невозможно. Это самая настоящая утопия. Вы хотите, чтобы отказался от оружия и Вильгельм Второй, и микадо, и Франц-Иосиф Австрийский? Или, быть может, вы рассчитываете, что Британская империя утопит свое оружие и флоты в Индийском океане? Наивно!
Большевик с интересом уставился на Соколова, а Стаси, наоборот, потупила свой взор, но видно было, что речь полковника ей доставляет удовольствие.
- Равно и российская армия не собирается складывать своего оружия, особенно теперь, когда наши братья на Балканах ведут извечный спор с Оттоманской империей, поработителем и угнетателем всех своих соседей… Но допустим, - продолжал Соколов, - что удастся договориться со всеми правительствами и дворами о разоружении… Разве нельзя воевать простейшими предметами и даже орудиями труда, например топорами, цепами и косами? Когда военная наука еще была в зародыше…
Соколову не дал досказать мысль Гриша. Он беспардонно перебил полковника восклицанием:
- А что, разве есть и военная наука?
Татьяна шикнула на Григория, все общество поддержало ее, и белоподкладочник замолчал.
- Разумеется, - спокойно ответил Соколов и не дал прорваться в голосе своем презрению, которое овладело им против этого отпрыска богатого семейства, решившего развлечься политикой. - Военная наука не только существует и развивается многие века, но она так же точна, как и математика. У нее есть свои теоремы, аксиомы, и как в математике Ньютон или Пифагор оставили нам свои имена в талантливых формулах, так и в военной науке Александр Македонский или Юлий Цезарь обессмертили себя творчеством в двух разделах - тактике и стратегии…
- Ха-ха! - презрительно прыснул белоподкладочник. - Нет ли у вас теоремок посвежее?!
Его никто не поддержал. "Мастеровой" с явным одобрением посматривал на офицера Генштаба, не побрезговавшего обществом молодежи явно другого круга и спокойно излагавшего необычные мысли. Стаси тоже с живейшим интересом присматривалась к Соколову. От внимательного усердия понять его доводы она даже приоткрыла ротик с четкими контурами красивых полных губ.
- Извольте, господин пацифист! - продолжал Соколов, иронически произнеся слово "пацифист". - Сто лет назад Наполеон Бонапарт утвердил аксиому: для того чтобы победить, нужно в известном месте, в известное время быть сильнее противника. Он же добавил: большие силы всегда себя оправдывают… Ежели обратиться к японской войне, то мы в ней проигрывали сражения только потому, что надеялись на храбрость русского солдата и на русское авось. У нас не хватало пулеметов, пушек. Из рук вон плохо велось интендантство. Что касается тактики, то мы вели бой батальонами, а надо было наваливаться корпусами… Другое правило оставил нам Петр Первый - начатую победу надо довершать неутомимым, непрерывным преследованием. Пускать кавалерию и дорубать врага до конца. Батюшка Петр Великий так, высказался по этому поводу: "Недорубленный лес вырастает скоро".
- Ну и наука - убивать и рубить! - взвизгнул белоподкладочник.
Барышни около самовара заохали, но в разговор вмешался Василий:
- Правильная наука. Ее надо изучать для революции, для классовой борьбы…
- Оставьте свои классы в покое, - накинулся на него эсер, - только индивидуальным террором можно воздействовать на власть…
- Никакой террор не поможет реформам! Только парламентская борьба, только Государственная дума должна выражать мнение населения! Только свободным волеизъявлением следует добиваться перемен! - ринулся в бой меньшевик Саша.
Незаметно для большинства гостей у самовара вновь появилась хозяйка дома. Ее, вероятно, озаботил откровенно политический ход дискуссии, и на правах самой старшей за столом она прервала говоривших словами:
- Господа, довольно! Вы уже зашли слишком далеко. Поспорили, подрались, и довольно! Пойдемте в гостиную к роялю…
Соколов прикинул, не уйти ли ему, воспользовавшись моментом, но, когда он через плечо советницы бросил беглый взгляд в гостиную, у рояля, приготовясь петь, стояла Анастасия. Не колеблясь более, он решил остаться. Тут же ему нашлось свободное местечко неподалеку от рояля…
- Я спою вам, - Соколову казалось, что Анастасия обращается к нему одному, - романс Ивана Тургенева на музыку Абазы "Утро туманное…".
Татьяна тряхнула косой и медленно, выразительно взяла несколько аккордов. Низкий грудной голос заполнил всю гостиную.
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Зачарованный звуками этого голоса, Соколов незаметно для себя оказался далеко за пределами уютного дома, где так покойно мерцали керосиновые лампы и люстры, где замерли, затихли молодые люди, тоже захваченные талантом и обаянием певицы.
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно и нежно ловимые.
Первая встреча, последняя встреча,
Тихого голоса звуки любимые.
И снова Соколов поразился, как эти слова накладываются на его воспоминания. О, не зря он тогда, на дороге к Флоренции, в Альпах, вспоминал "пепельную головку", озарившую его победу на конкур-иппике, и всю свою одинокую жизнь после смерти жены, и свои негласные поездки во вражеский стан, когда никто не ждал его дома.
- Какой сильный у вас талант, - сказал он Анастасии, когда романс был окончен. - Вы поете на сцене?
- Вы находите, что я уже могу? - с удивлением ответила она. - Ведь я еще только учусь в консерватории…
- Вы вполне зрелая певица… - отвечал Соколов, но тут же заметно смутился, подумав, что эпитет "зрелая" скорее подходит для хозяйки дома, чем для цветущей девушки. - Хотя, быть может, я не совсем точно… э-э-э…
Анастасия была вынуждена прийти ему на помощь.
- Вы… не хотите ли проводить меня до дому? Я буду рада! - просто сказала она.
- Я… я буду счастлив!.. - задыхаясь, выговорил Соколов банальную салонную фразу и, сам того не замечая, ухватился левой рукой за рукоять шпаги, так что побелели костяшки пальцев. Чуть прищуренными лукавыми глазами смотрела Анастасия на Соколова: с чего бы это начал заикаться отчаянный гусар, покоривший ее своей храбростью и ловкостью во время конноспортивных состязаний в манеже?
Соколов и Анастасия шли по ночному городу, одетые легко, но не замечали холода. Они вышли к Неве. Река была пуста, ее замело снегом, по нему в разных направлениях в лунном свете чернели нахоженные тропки и санные колеи. Небо вокруг луны было чистым, тускло сверкал шпиль Петропавловского собора. Ангел на куполе казался живым существом, бог весть зачем воспарившим так высоко. Ветер нес по реке поземку, и только здесь, под холодным светом луны, в неверном сиянии которой словно плыла колоннада Зимнего дворца, Анастасия почувствовала, что продрогла.
На счастье, они издалека услышали цоканье копыт по торцам мостовой, почти чистой от снега. Вскорости подкатил лихач, на всякий случай завернувший ко дворцу в надежде перехватить поздних гостей самого батюшки-царя. Соколов усадил в легкие санки свою спутницу, заботливо укрыл ее медвежьей полостью, а сам притулился с краю.
Лихач помчал так, что встречный ветер не давал им говорить. Соколов только смотрел и не мог насмотреться на девушку. Мигом пролетели санки набережную и мост, промелькнули сфинксы у Академии художеств, поднялись громады домов Большого проспекта. Свернули с него на линию и остановились на углу, напротив госпиталя Финляндского полка, как сказала Стаси.
- Дальше не надо, а то папа будет волноваться… - прошептала она и выпорхнула из-под полости. - Я совсем согрелась…
- Где я смогу увидеть вас? - отошел от лихача Соколов на несколько шагов вслед за девушкой.
- Приходите как-нибудь на четверг к Шумаковым, я бываю у них почти каждую неделю… - Анастасия подняла на Соколова ясные глаза и лукаво добавила: - Буду рада видеть вас! Там так редко бывают лихие гусары…
Альтшиллер и Манус деловито удалялись в кабинет хозяина.
- Сдается мне, что вас, милостивый государь, совсем не интересует, о чем я говорил здесь с полковником? - начал беседу Манус, не скрывая ехидного самодовольства.
- Зачем же так, драгоценный Игнатий Порфирьевич! Я уверен, что вы блестяще, как и все остальные дела, провернули и это, - пыхнув сигарой, спокойно ответствовал Альтшиллер. - Итак, вы что-то хотите предложить его величеству кайзеру германской империи?
- Вот именно, Александр. Мне нужен подряд на два миллиона железнодорожных шпал и плюс скидка в семьдесят пять процентов с ввозной пошлины германской империи.
- Вы уже знаете имя предателя?
- Нет, но я знаю, как его можно найти…
- Так быстро? - изумился Альтшиллер. - А ведь это очень серьезно, Игнатий!
- Как видно, не случайно я получил при крещении имя отца-основателя ордена иезуитов, - благодушно захихикал Манус. - Сам Лойола не смог бы быстрее меня исповедать этого грешника Энкеля! Раз это так серьезно, то я хочу еще для своей Владикавказской железной дороги тысячу километров крупповских рельсов по отпускной цене для Германии…
- Будет, будет тебе все, не томи только! - перешел на "ты" Альтшиллер. - Что же я могу передать в берлинскую ложу для его высочества принца Генриха?
- Итак, брат Александр, - перешел на язык масонов Игнатий Порфирьевич, -теперь слушай! У русского Генштаба есть действительно важный агент в Вене, и, по-видимому, не один. Ему или им через особого курьера передается вознаграждение на одну из железнодорожных станций в Германии, расположенную, очевидно, неподалеку от русской границы. Оттуда в немецком конверте с германской маркой деньги идут по почте в Вену до востребования. Полагаю, что сыщики в почтовом ведомстве его величества Вильгельма Гогенцоллерна работают по-прежнему исправно, так что установить персону получателя - дело мелких чиновников!
- Браво, брат Игнатий! - поаплодировал кончиками пальцев Альтшиллер. - Если тебя и дальше использовать на тучных нивах разведки…
- Ближе к делу, Александр! - холодно прервал его Манус. - Я надеюсь, что в Берлин вместе с твоим донесением пойдут и мои предложения о гонораре. Через неделю я жду в своем банке представителей ведомства путей сообщения Германии и фирмы Крупна…
Альтшиллер понял тон хозяина, молча встал и откланялся.
Альтшиллер вызвал Кедрина на свидание в "свой" кабинет ресторана "Медведь". Снова был подан ужин, изысканный и обильный. На этот раз, однако, гостеприимный хозяин не стал дожидаться десерта, а начал деловой разговор между пуляркой и стерлядью, где-то в середине трапезы.
- Любезный брат мой, - начал Альтшиллер несколько холодновато, неизвестно отчего сердясь на Кедрина, - просьба его высочества принца Генриха, великого магистра прусской ложи, наконец выполнена. Кое-что удалось узнать у одного простака из Генерального штаба. К сожалению, этот болван не в состоянии выведать подлинные имена предателей в Вене и Берлине, но он дал ниточку, следуя которой можно установить по крайней мере одного из них.
Кедрин молча слушал, уплетая жаркое из рябчиков, запивая его отменным бургундским.
- Вам придется, брат мой, под предлогом каких-либо собственных дел - причем дела должны быть настоящие, а то, не дай бог, русская контрразведка что-нибудь заподозрит - отправиться завтра же в Берлин и передать мой пакет его высочеству, Великому магистру ордена.
Разговор коллег мгновенно прекращался, когда в дверь осторожно постукивали официанты и неслышно входили с кушаньями, неслышно меняли тарелки и приборы, ставили новые бутылки вин, соответствующих каждое своему блюду.
- Что же передать мне на словах его высочеству? - поинтересовался Кедрин.
Альтшиллер задумался.
- А о чем он расспрашивал вас в прошлый раз? - ответил наконец вопросом на вопрос Альтшиллер.
- О самом разном… Например, о слухах и сплетнях в русском обществе… о каких скандалах говорят больше всего… - принялся припоминать Кедрин. - О Распутине, в частности, шла речь, о его роли и скандалезности этого дела для российского императорского двора…
- Вот и расскажите ему новые слухи про Распутина. Как растет его влияние в будуаре Александры Федоровны, как беснуются поклонницы Старца в Петербурге…
- Александр, а что вы сами думаете по поводу положения этого шарлатана? - осмелился поинтересоваться Кедрин. Для успеха своего вопроса он тут же капнул немножко лести: - Ведь вы так близки к придворным сферам, да и с четой Сухомлиновых на короткой ноге…
Альтшиллеру и самому было приятно изображать персону важную и осведомленную в тайнах петербургского двора. Он принялся философствовать на эту тему, бывшую в российской столице излюбленной для обсуждения:
- Несомненно, что влияние этого грязного мужика на царицу и его величество покоится на какой-то магической силе, которой он явно обладает. Совершенно достоверно известно: его присутствие и какой-то особый шепот, совмещенный с массажем, удивительно целебно действуют на наследника-цесаревича. Ни для кого не секрет, что цесаревич Алексей страдает особой формой наследственной болезни, передающейся только по материнской линии, - гемофилией, или несвертываемостью крови. Любой укол, порез или даже просто ушиб вызывает у него болезненные кровоизлияния и кровопотерю. Ни один врач до сих пор не в силах был излечить мальчика. Только этот Старец, или, как его называют царь и царица - Наш Друг, останавливает своим заговором кровотечение у цесаревича и избавляет его от тяжких болей во время приступов…
- Да, кое-что в этом роде я слышал… - согласился Кедрин.
- В этом и коренится причина влияния Распутина. Но представление о его решающем воздействии на российскую политику страдает чрезмерным преувеличением! - жестко и четко высказался Альтшиллер. - Впрочем, как полагает его величество кайзер, для сокрушения русского и славянского духа нам, масонам, и всем оппозиционным силам следовало бы действовать наоборот - расширять и укреплять, особенно в темном народе, это представление, могущее значительно ослабить волю русских к борьбе в грядущей битве. О, как мудры его величество кайзер Вильгельм и братья масоны прусской ложи…
…Ужин продолжался деловито и неспешно. Тут же собратья послали мальчика на Невский в отделение общества спальных вагонов взять на завтра до Берлина в нордэкспрессе купе целиком, не постояв за платой. Договорились, что из Эйдкунена, германской пограничной станции, Кедрин даст в Берлинскую ложу телеграмму с условным текстом, любезно продиктованным в его записную книжку Альтшиллером.
Кедрину все хотелось спросить партнера, какая же награда выйдет ему в Берлине за столь скорую доставку наиважнейших сообщений, но он решил, что ждать осталось всего суток двое и несолидно размениваться в глазах Альтшиллера на такие мелочи. Ему очень хотелось какого-нибудь германского ордена, пусть самого невысокого, и он старательно ловил момент, чтобы намекнуть об этом Альтшиллеру. Но тот, прекрасно понимая желание Кедрина завести разговор о вознаграждении, всячески уклонялся от каких-либо обещаний, переводил речь на биржевые котировки и концессии. Особенно занимало мысли Альтшиллера основание пресловутым Треповым в минувшем году акционерного общества Кузнецких угольных копей - так называемого "Копикуз".
- Ах, до чего же богата Россия за Уралом! - вздыхал Альтшиллер. - В Сибирь надо вкладывать капиталы!
При словах "в Сибирь…" задумавшийся было Кедрин вздрогнул и с наигранной веселостью перебил хозяина:
- А не закатиться ли нам к цыганам?!