- Так точно, и к тому же "огнепоклонник"… - шутливо ответил Мезенцев, намекая на две большие партии в русской армии. Одна, называемая "штыколюбами", пользовалась поддержкой верхов военной власти и рождена была воззрениями такого выдающегося военного мыслителя, как генерал М. И. Драгомиров. При всех своих достоинствах и истинно суворовском духе Драгомиров не признавал значения современной техники в армии, воспитывал почти пренебрежение даже к пулемету и тяжелой артиллерии.
"Огнепоклонники" выступали за максимальное насыщение армии огневыми средствами - от скорострельных винтовок и пулеметов до разнообразной, особенно тяжелой, артиллерии. Молодые и прогрессивно мыслящие генштабисты, такие, как Соколов, называемые иногда "младотурками" за страсть к преобразованиям в армии, горячо поддерживали "огнепоклонников".
- Вот как! - обрадовался Алексей. - Тогда нам есть о чем поговорить!
Полковнику хотелось узнать у артиллериста, как внедряются некоторые новинки, негласно полученные им через Австрию с заводов Круппа. Особенно его интересовала бризантная шрапнель, о которой он давно докладывал через генерал-квартирмейстера в Главное артиллерийское управление.
Поручик-измайловец, свято оберегавший своего нетрезвого друга, решил вмешаться, презрев субординацию.
- Господин полковник, нас ждут дома к обеду… - умоляюще смотря на Соколова, неловко соврал он.
Алексей понял и оценил его заботу о товарище.
- Хорошо, друзья, давайте встретимся завтра в восемь с половиной в офицерском собрании на Кирочной… - предложил он.
- Согласны!.. - торопливо выпалил Виктор, не дожидаясь, пока Мезенцев, настроенный на разговор, отреагирует иначе.
С симпатией проследив, как заботливо повел своего друга к выходу Гомелля, Соколов тоже направился к гардеробу.
"Смелый человек этот подполковник, - одобрительно подумал Соколов. - Значит, и другие офицеры задумываются о необходимости перемен в российской жизни?.. Но если в армии бродят такие мысли, какая же она опора трону в критический момент?.. Воистину грядет какой-то взрыв, как правильно считают друзья Анастасии! А вдруг эта Иордань - одна из последних? Ведь прятался царь раньше от народа… Теперь осмелел… Надолго ли?"
Полковник Соколов был недалек от истины - праздник крещения 6 января 1914 года стал на Неве последним.
Улица 7-й роты, где уже около года квартировал Василий, была пролетарская, шумная. Маленькие ампирные домики, каменные и деревянные, в два и три этажа, - обиталища старых бар - перемежались пятиэтажными кирпичными громадами, так называемыми "доходными" домами. Здесь почти ничего не осталось от тех времен, когда в районе казарм Измайловского полка, по имени которого получил свое название проспект, селились целыми ротами отставные солдаты.
Совсем рядом пролегал Забалканский проспект.
В холодном воздухе даже сюда, на тихую, заваленную сугробами 7-ю роту, распространялся шум проспекта. Толстые дворники уже расчистили тротуары и теперь возвышались в своих тулупах недвижными фигурами у ворот, соперничая белизной фартуков со свежевыпавшим снежком, Настя знала от друзей, что почти все петербургские дворники были осведомителями полиции, и шла мимо них с подчеркнуто независимым видом.
Василий жил в подвале большого каменного дома, очень удобном для конспирации. Из двора можно было усадьбами пройти к Измайловскому проспекту или выйти на 6-ю роту. Через дыру в заборе было легко проскользнуть в узкий Тарасов переулок, а от него - через 1-ю роту и проходной двор собственного дома Тарасова добраться до Фонтанки, где летом работал яличный перевоз, а зимой была проложена тропка к Институту путей сообщения и Юсуповскому саду. Одним словом, опытный человек, выйдя от Василия, мог немедленно исчезнуть с глаз вольного или невольною наблюдателя.
Анастасия уже два раза получала здесь нелегальную партийную литературу и потому хорошо знала все дороги вокруг дома. Она шла к нему кратчайшим путем, осторожно наблюдая, не ведет ли за собой "хвост", не затаился ли где-нибудь господин из "наружки" в типичном гороховом пальто.
Девушка нырнула под арку ворот и через черный ход спустилась в подвал. Дверь пронзительно заскрипела. Вместе с клубами морозного пара Настя очутилась в сводчатом коридоре, освещенном тусклой сальной свечой в железном фонаре. Влажное тепло, тяжелый запах кислых щей, мокрых валенок и непросушенных тряпок охватили девушку. Она подошла к знакомой двери и постучала. Василий, одетый в синюю косоворотку и полосатые брюки, умытый и причесанный, ждал гостью.
Настя облегченно вздохнула - в комнате не было этого страшного запаха. Она сбросила беличью шубку, развязала шаль и присела к столу.
Василий перед ее приходом завтракал. На гладко выструганном деревянном столе лежал кусок ситного хлеба, стояли блюдечко с мелко наколотым сахаром, пузатый фарфоровый чайник и стакан чаю в мельхиоровом подстаканнике.
- Хотите чаю, Анастасия Петровна? Хорошо с мороза! - предложил Василий.
- Спасибо, да! - ответила Настя. Она избегала называть Василия по имени, поскольку он по новому паспорту числился теперь Антоном, и девушка боялась оговориться.
Василий налил гостье чаю, поставил стакан на стеклянное блюдечко и спросил:
- Вам внакладку или вприкуску?
- Спасибо, вприкуску! - опять односложно ответила Настя.
Горячий чай с синеватым твердым сахаром был действительно очень хорош с мороза. В комнате Василия было чисто и просто: железная кровать, аккуратно застланная синим покрывалом, дешевый двустворчатый шкаф, который служил хранилищем платья и нехитрых съестных припасов, два венских стула, на которых сидели хозяин и гостья, да пара деревянных лавок, так же хорошо обструганных, как и стол, составляли все убранство этого жилища. Неяркий зимний свет струился из узенького оконца, расположенного высоко под потолком.
От Василия веяло спокойствием и уверенностью. Он предложил Насте хлеба, но девушка отказалась. Хозяин не затевал беседу, а отламывал кусок за куском ситного, запивая его чаем без сахара. Черноволосый и голубоглазый Василий отрастил пышные усы, которые были почему-то чуть светлее его шевелюры. Он улыбался Насте, и девушке сделалось очень спокойно от этой добродушной улыбки человека, который сознает свою большую физическую и духовную силу. Она вдруг почувствовала желание выложить ему все сомнения насчет своего замужества.
- А можно мне с вами посоветоваться? - начала она робко.
- Выкладывайте, Настасья, что у вас за беспокойство?! - подбодрил ее Василий.
Девушка решила начать издалека.
- Вы помните полковника Соколова, который ходил на "четверги" к Шумаковым? - осторожно спросила Анастасия.
- Ну конечно! С чего это я должен забывать его? Ведь такие офицеры, как он, не каждый день попадаются! - удивился Василий.
- А как вы к нему относитесь? - продолжала спрашивать Анастасия. Она никак не могла найти нужные и точные слова и от этого все время краснела.
- Очень хорошо отношусь! - подтвердил Василий. - А в чем, собственно, дело? У тебя появились какие-нибудь подозрения относительно его? Он что, связан с охранкой? Или что?
- Что вы! Что вы! - испугалась Настя. - Он просто сделал мне предложение!..
- Какое предложение? Сотрудничать с полицией? - продолжал недоумевать Василий.
- Да нет же! Как вы могли такое подумать о нем?! Совсем не с полицией, а выйти за него замуж! - выпалила она.
- Ах вот в чем дело! - развеселился Василий. - Извините, Настенька! - смущенно улыбнулся он. - Я совсем не подумал об этом, но желаю вам счастья!
- А я все мучаюсь, выходить мне замуж за него или нет! - простодушно призналась Анастасия и опять густо покраснела. - Ведь он полковник, представитель той самой машины насилия, которая подавляет революцию… Что будут говорить все наши товарищи?..
- Ну а как к человеку у вас какое отношение к Алексею Алексеевичу? - хитро прищурился Василий. - Сами-то вы его любите или нет?
- Очень люблю! - смущенно прошептала Настя.
- Так за чем же дело стало? - изумился Василий. - Сыграйте свадьбу да живите себе дружно!..
- А революция?! Не предам ли я ее таким образом? - изливала свои сомнения девушка. - Ведь это значит погрузиться в мир семьи… А потом… Солдаты 9 января стреляли в народ по приказам офицеров! Он тоже офицер!.. А вдруг ему придется выполнять приказ и идти против народа?.. Василий, что мне делать?! - вырвалось у Насти.
Мастеровой слегка опешил от потока сбивчивых слов и молчал, собираясь с мыслями. Настя тоже замолчала, ее руки бессильно легли поверх стола.
- Во-первых, он не производит впечатление грубого и тупого служаки, бессловесного слуги царя… - принялся размышлять вслух Василий. - Я бы сказал, что Соколов очень умен и какой-то открытый, доброжелательный человек… Он веселый и незлой, вызывает симпатию…
- Да, он очень добрый! Он справедливый и очень жалеет народ! Я знаю, я видела!.. - горячо вступилась Настя.
- Ну что ж, Настенька! Придет такое время, когда все умные и честные люди будут на нашей стороне! И очень скоро! В армии тоже есть порядочные люди, революция 1905 года хорошо показала нам, что мы должны завоевывать симпатии солдат, привлекать к борьбе с самодержавием офицеров.
- Ну и хорошо! - басил Василий. - Вы ему как-нибудь брошюру нелегальную дайте почитать… Как он на нее отреагирует?
- Обязательно! - воодушевилась Настя. - Но все равно я хочу быть его женой!
- Не волнуйтесь, Настенька! - успокоил ее Василий. - Товарищи правильно все поймут, если вы выйдете замуж за Соколова! Мы желаем вам счастья!..
- Ой как я засиделась! - вспомнила о цели своего прихода девушка. - Вы уже приготовили то, что обещали?
- Да-да! - откликнулся Василий.
Он сразу сделался серьезен и, поднявшись со стула, встал на лавку у окна. Из глубокой ниши за подоконником вынул обычную корзинку, с какой кухарки отправляются на рынок за провизией. Корзинка была заполнена доверху. Сверху, на чистой тряпице, прикрывавшей содержимое, лежали мороженые антоновские яблоки. Все было банально и не вызывало никаких подозрений.
- Как я люблю мороженую антоновку! - не удержалась Настя. - Можно, попробую?
- На здоровье! - улыбнулся ее непосредственности Василий. - А будете передавать - сверху картофель положите, чтобы технологам, которые заберут у вас эту корзинку, было хорошее жарево!..
Анастасия аккуратно повязала вокруг шеи тонкую шаль, оберегая от простуды свое горло будущей певицы. Василий помог ей надеть шубку, и девушка, несмотря на свою хрупкость, легко подняла тяжелую корзинку.
- Студент, который придет к вам за ней в воскресенье на "мясопустной неделе", ровно в полдень, скажет пароль: "Не даете ли вы уроки игры на скрипке?" Вы должны ответить ему: "Нет, я могу только учить пению". После этого на всякий случай выгляните на лестницу и в окно, посмотрите, нет ли полиции. Если все спокойно, то отдавайте корзинку. Это потому, - пояснил Василий, - что в технологическом институте было несколько провалов и комитет опасается, что там действует провокатор. Если Костя-технолог окажется агентом охранки и приведет с собой полицию, то вы отдайте ему из корзинки десяток книжек, которые лежат сверху, отдельно, - это вполне безобидные издания речей думских ораторов-меньшевиков… Если нагрянет вслед наряд полиции, который может караулить около дома, чтобы поймать на противоправительственном деянии, то они могут сразу не разобраться, приведут с "нелегальщиной" в участок, а там вынуждены будут отпустить… - пояснил он тактику действий. - Желаю успеха! - ласково пробасил на прощание Василий и пошел провожать гостью до выхода из подвала.
Он выглянул во двор, убедился, что там не маячат никакие фигуры, и пропустил девушку. Под сапожками Насти заскрипел снег; она завернула за угол и гордо пошла мимо дворника, почтительно уступившего милой барышне дорогу.
Настя давно хотела послушать Надежду Плевицкую, самую модную певицу Москвы и Петербурга. Говорили, что сам царь часто приглашает "курскую соловушку", как прозвали Плевицкую, на вечера в Царское Село. Публика валом валила на концерты знаменитости, которые, впрочем, были нечасты в столице. Анастасия хотела услышать Плевицкую совсем не из-за всеобщего ажиотажа, а оттого что сама училась пению, любила народные песни и репертуар прославленной певицы был ей близок.
Алексей знал об этом желании Насти, следил за афишами и, как только появилось объявление, что "концерт единственной в своем жанре, известной исполнительницы русских бытовых песен Н. В. Плевицкой из Москвы имеет быть в зале Тенишевского училища в четверг … января, с ценою местам от 80 копеек", заказал два билета в креслах поближе к сцене.
Алексей и Настя прибыли за четверть часа до начала. Зал, поднимавшийся крутым амфитеатром, был переполнен, везде стояли дополнительные стулья, молодежь сидела и стояла в проходах. Соколов с трудом нашел свои кресла во втором ряду партера.
В зале стоял неумолчный гул, публика с нетерпением ожидала начала концерта.
Первым вышел постоянный аккомпаниатор певицы - он же автор популярных песен, часто исполнявшихся Плевицкой. Ему вежливо поаплодировали, и он, откинув полы фрака, присел к роялю. Зал замер, ожидая выхода любимицы.
Плевицкая стремительно появилась на эстраде и неожиданно для всех оказалась одетой в праздничный наряд курской крестьянки. Ее простое, некрасивое лицо было задумчиво. Она неловко поклонилась на вспыхнувшие аплодисменты и исподлобья, недоверчиво посмотрела на публику.
Аккомпаниатор взял первые аккорды. Певица сразу преобразилась. Великая сила искусства сделала ее красавицей, зажгла вдохновенным огнем глаза, придала необыкновенную грацию движениям. Широкая улыбка, истинно русские интонации речи, таинство поэзии принесли в зал свежесть привольных полей и рощ, бескрайний простор лесов, в которых когда-то скрывался Соловей-разбойник.
Как завороженные слушали Плевицкую Настя и Алексей. Звонкая песня переходила в говор, говор - в речитатив, речитатив поднимался безудержным бабьим криком. Но все было высшим сплавом искусства. Необыкновенной силой веяло от стройной, крепкой фигуры, блестящих глаз, побелевших, заломленных пальцев…
"Какой талант!" - думала Настя, отдаваясь потоку мелодий.
С эстрады певица рассказывала о разбойнике Чуркине, о пожаре Москвы 1812 года, о трагедиях на старой Калужской дороге и в диких степях Забайкалья. В зале, наполненном завсегдатаями аристократических салонов, великосветских праздников, звучали баллады о тяжком труде кочегара и страданиях сибирских каторжан. Эту песню ссыльные Плевицкая отваживалась петь даже в Царском Селе перед самим государем Николаем Вторым, отправлявшим людей на каторгу. И ничего - царь с умилением слушал.
…Раздалось "Марш вперед!", и опять поплелись
До вечерней зари каторжане,
Не видать им отрадных деньков впереди,
Кандалы грустно стонут в тумане…
Эта песня вызвала бурю аплодисментов в амфитеатре, переполненном студенческой молодежью, и весьма умеренный восторг в партере вокруг Насти и Алексея.
Концерт Плевицкой разбередил душу Соколова. Он машинально положил руку на подлокотник кресла, где уже лежала рука Анастасии, и она не отняла ее, как бывало раньше. Боясь пошевелиться, просидел Алексей всю оставшуюся часть концерта. В конце концов рука занемела, и, когда надо было помочь Насте одеться, полковник не смог это сделать достаточно ловко.
Анастасия тоже была в нервном возбуждении. Она очень хотела, чтобы сегодня Алексей объяснился еще раз, чувствовала, что он готов сделать решающий шаг и почти уверен, что теперь ему не будет отказа. Они вышли после концерта на улицу вместе с сотнями людей, объятых восторгом и громко обсуждающих свои впечатления.
Молодые люди свернули на пустынную в этот поздний час набережную Фонтанки напротив Летнего сада. Где-то вдали горели огнями окна английского посольства.
Соколов остановился у парапета, взял в руки маленькую узкую ладонь Анастасии и поднес ее к губам.
Поцеловав раскрытую розовую ладошку, Алексей поднял глаза и глянул прямо в широко открытые лучистые глаза девушки.
- Настя, вы знаете, я люблю вас! Я больше не могу без вас существовать!.. Я прошу… Я очень прошу вас стать моей женой!..
Настя, у которой весь этот вечер душа ликовала от счастья, вдруг почувствовала себя обессиленной. У нее перехватило дух, закружилась голова, а из глаз неожиданно брызнули слезы.
- Милый… Алеша!.. Я согласна!..
Чрезвычайный посол и полномочный министр Французской республики при российском императоре Морис Палеолог собирался нанести свой первый визит в Петербурге коллеге и давнишнему знакомцу, послу короля Великобритании сэру Джорджу Бьюкенену. Француз и англичанин хорошо узнали друг друга за те несколько лет, когда они вместе служили в болгарской столице - Софии.
Опытные и хитрые дипломаты, которых судьба столкнула в одном из самых взрывоопасных центров Балкан, Палеолог и Бьюкенен собирали друг о друге и систематизировали сведения гласных и негласных своих агентов, сплетни и слухи, циркулировавшие в небольшом дипломатическом корпусе Софии.
И теперь, одеваясь с помощью своего камердинера, Палеолог мысленно улыбался, предугадывая не только ход разговора и вопросы, которые словно невзначай бросит сэр Джордж, но даже скупые жесты коллеги, которыми он будет их сопровождать. В зеркале господин посол видел, что на лице его ничего не отражается, и был весьма доволен - ведь с самого начала своей дипломатической карьеры экспансивный француз с византийской фамилией положил себе за правило быть бесстрастным в любых ситуациях.
В шубе на хорьках, мягком башлыке и глубокой бобровой шапке, посол вышел на занесенную снегом набережную. Он затаил было дыхание, боясь обжечь легкие страшным русским морозом, но воздух на набережной оказался совсем не холодным - градусник, укрепленный на посольском подъезде, показывал минус десять.
Пошла всего третья неделя пребывания Палеолога в северной столице, и все ему было здесь чужим и непривычным - и закованная в ледяной панцирь Нева, и снежные сугробы на набережных, и шапки снега на крышах.
Пара серых, в яблоках лошадей, которых с трудом сдерживал на месте кучер Арсений, лихо рванула с места и зацокала копытами по расчищенным торцам набережной. Справа надвинулся мост с чугунным узорочьем перил и фонарей, за ним поднимался в небо золотой шпиль крепостного собора. Карета вознеслась на горбатый мостик, мелькнула чугунная решетка редкостной красоты какого-то сада, второй мостик, и Арсений осадил лошадей перед трехэтажным темно-красным особняком. Лакей, соскочив с запяток кареты, открыл дверцу и помог выбраться закутанному до ушей господину министру. Дюжий швейцар с седой бородой распахнул тяжелую створку двери посольского подъезда, и Морис Палеолог ступил на клочок суверенной британской территории.
Заботливые руки лакеев освободили посла от мягких оков. Он очутился перед самым зеркалом. Стекло отразило невысокого человека с черепом гладким, словно биллиардный шар, небольшими седыми усами, бесформенным подбородком, подпертым тугим крахмальным воротничком, в мешковатом фраке на покатых плечах.
В сопровождении мажордома Вильяма, он же и камердинер, посол Франции поднялся в бельэтаж по красивой полукруглой лестнице.
"Умеют же устраиваться эти англичане, - думал Палеолог, ступая за мажордомом. - Даже в этом холодном городе, в арендованном особняке, у них чисто английские запахи и сверкающая латунь, английская живопись и гравюры…"