И вот здесь на какое-то мгновение я подумал, что проиграл игру: проиграл его соучастие, его зависимость, проиграл его добровольный отказ от неверия. Он прошел мимо меня как во сне, опять остановился в оконном проеме, где стал задумчиво разглядывать незаконченный бассейн, как и все остальные незавершенные проекты своей жизни, которым, как он, видимо, теперь понимал, было не суждено завершиться.
Затем, к моему облегчению, он заговорил. Не о том, что он совершил. Не о том, с кем он совершил это. А почему.
– Вам не понять, что значит весь день находиться взаперти с кучей недоумков.
Я было подумал, что он жалуется на свое будущее, но сообразил, что он имеет в виду "Танк".
– Весь день сидеть с ними в одной комнате, слушать их пошлые анекдоты, задыхаться от сигаретного дыма и запаха их тел. Вам не понять, куда там, вы ведь из привилегированных, как бы ни старались себя принизить. День за днем одно и то же смакуют: женскую грудь, нижнее белье, месячные да шалости на стороне. "Послушай, Святой, расскажи-ка нам для разнообразия грязный анекдотик! Держу пари, ты – темная лошадка! Небось трусики в обтяжку любишь? Лихой ты мужик! А чем наш Святоша в субботу вечерком занимается?" – Он был снова полон энергии и, к моему удивлению, неожиданно проявил дар подражания. Он засеменил ко мне походкой мужчины с наклонностями гомосексуалиста, отвратительная мягкая улыбка исказила его безволосое лицо. – "Слышал историю, как девчонки-скауты заводили мальчишек-скаутов? Они заводили их в свои палатки! Дошло?" Вы слышали что-нибудь подобное? Или: "Скажи-ка, Святоша, ты свой-то время от времени проверяешь? Подергиваешь, чтобы убедиться, что у тебя все на месте? Не то, смотри, отвалится, чего доброго. Держу пари, он у тебя здоровый! Как у осла небось, ниже колен болтается, так что резинкой для носков придерживать приходится…" И все в таком же духе целыми днями, в рабочем кабинете, в столовой. С вами такого не бывает: вы ведь джентльмен. Знаете, что они подарили мне в День дураков первого апреля? Секретную депешу из Парижа, лично для Фревина, расшифровка адресатом вручную, ха-ха-ха. Молния, вы поняли шутку? Я – нет. И вот я иду в бокс, достаю книги, так? И расшифровываю, так? Вручную. Все опустили головы. Никто не смеется, не вмешивается. Я сделал первые шесть групп и вижу: все это – грязь, какой-то пошлый анекдот насчет какого-то французского письма. Все – дело рук Горста. Он попросил ребят из нашего посольства в Париже послать его для смеха. "Успокойся, Святой, не вешай носа, улыбнись. Это же просто шутка, Святоша, неужто ты шуток не понимаешь?" То же самое мне сказали в Кадрах, куда я пожаловался. Дурачатся, мол, и все. Проказы, видите ли, укрепляют моральный дух. Примите это за комплимент, говорят, будьте поспортивнее. Не будь у меня музыки, я бы давно руки на себя наложил. Я подумывал об этом, не стыжусь вам в этом признаться. Беда в том, что я не увидел бы их лица, когда они узнали бы, что натворили.
Предателю нужны две вещи, заметил однажды с горечью Смайли, когда Хейдон изменил Цирку: кого-то ненавидеть и кого-то любить. Фревин рассказал, кого он ненавидел. Теперь он начал говорить о том, кого любил.
– В ту ночь я обшарил весь мир: Пуэрто-Рико, Кабо-Верде, Иоганнесбург – и нигде не нашел ничего для себя привлекательного. Вообще-то мне больше нравятся любители. Они остроумнее, а мне это по душе, я вам уже говорил. Я не заметил, что наступило утро. У меня там эти плотные шторы с подкладкой за три сотни фунтов. После работы тишина для меня – все равно что воздух.
На его лице возникла другая улыбка, улыбка маленького мальчика в день своего рождения.
– "Доброе утро, Борис, мой друг, – говорит Ольга. – Как ты себя чувствуешь сегодня утром?" Затем она повторяет это по-русски, а Борис говорит, что ему немного не по себе. Ему часто не по себе, этому Борису. Он склонен к славянской меланхолии. Ольга, заметьте, принимается за него. Поддевает, но всегда очень мягко. А иногда у них возникает спор, что в общем-то естественно, так как они все время вместе. Но к концу программы они всегда мирятся. На другой день они не держат зла друг на друга. Откровенно говоря, Ольга на это не способна. Она предпочитает выложить все начистоту – и дело с концом. А потом они хохочут вовсю. Такие вот они люди. Положительные. Дружелюбные. Выражаются прилично. И музыкальные, конечно, – русские ведь. Я не очень жаловал Чайковского, пока их не послушал. Но потом мне все сразу стало ясно. Дело в том, что у Бориса весьма утонченный вкус в музыке. Ольга же… ей, пожалуй, слишком легко угодить. Вообще-то они ведь просто актеры, читающие текст. Но когда слушаешь их, чтобы выучить язык, то забываешь об этом. Все принимаешь за чистую монету.
А потом посылаешь им свою письменную работу, продолжал он.
Они бесплатно исправляют ее и дают советы, продолжал он.
И в первый раз даже не нужно писать в Москву. У них есть почтовый ящик в Люксембурге.
* * *
Он погрузился в молчание, но не очень опасное. Тем не менее я перепугался, как бы его транс не закончился слишком быстро. Я вышел из его поля зрения и встал в углу комнаты позади него.
– Какой адрес вы им дали, Сирил?
– Этот, разумеется. А какой еще я мог им дать? Поместья в Шропшире? Или виллы на Капри?
– А фамилию свою вы им тоже назвали?
– Конечно, нет. Ну, Сирил – да. То есть любой может быть Сирилом.
– Молодчина, – сказал я одобрительно. – Сирил, а дальше?
– Немо, – заявил он гордо. – Мистер С.Немо. "Немо" по-латыни означает "никто", как вам, наверное, известно.
Мистер С.Немо. Похоже, пожалуй, на мистер А.Пэтриот.
– Вы указали свой род занятий?
– Не настоящий. Вы опять глупости говорите.
– Так что же вы указали?
– Музыкант.
– Они интересовались вашим возрастом?
– Конечно. Как без этого? Им же надо знать, подходите вы или нет, если приз выиграете. Малолетним же призы не дают, так ведь? Нигде.
– А семейное положение – женат, не женат – вы это тоже сообщили?
– А как же иначе: ведь приз присуждался и семейным парам! Нельзя же выдать приз одному лицу, не учитывая его супруги. Это же неприлично.
– А что вы отправили, скажем, в первый раз, вы помните?
И на сей раз он сделал скидку на мою тупость.
– Тупица. А что, по-вашему, я им послал? Чертовы логарифмы? Пишешь, что согласен, получаешь бланки, заполняешь их, получаешь их люксембургский почтовый адрес, приходит учебник – и ты принят. А потом делаешь то, что Борис и Ольга предлагают делать в своей программе, не так ли? "Сделайте упражнение на стр. 9. Ответьте на вопросы на стр. 12". Вы что, в школу совсем не ходили?
– И вы преуспевали. В Главном управлении говорят, что у вас ум как энциклопедия, когда вы им пользуетесь. Это мне сказали. – Я сообразил, что лесть ему очень по душе.
– Между прочим, я не просто преуспевал, спасибо Главному управлению. Да будет вам всем известно, я претендовал на звание их лучшего ученика. Кое-какие преподаватели прислали мне кое-какие письма, причем некоторые с весьма похвальными отзывами, – добавил он, расплывшись в улыбке, возникавшей в ответ на похвалу. – Да будет вам известно, мне доставляло огромное удовольствие приходить в понедельник утром на работу, имея в кармане одно из этих маленьких писем и не говоря никому ни слова. Уж я-то мог рассказать вам кое-что, если бы захотел, думал я. Но я этого не делал. Я предпочитал держать это при себе. Я предпочитал своих друзей. Не хотел я, чтобы эти животные отпускали грязные шутки по поводу Ольги и Бориса, нет уж, благодарю покорно.
– И вы отвечали этим учителям?
– Только как Немо.
– Но вы с ними больше ничем этаким не занимались? – спросил я, пытаясь представить, определил ли он для себя границы, которые не мог переступить в этой своей первой тайной любовной истории. – То есть, если вам задавали простой вопрос, вы давали прямой ответ. Вы не конфузились.
– Ничуть! И причин для этого не было! Я старался быть предельно вежливым, подобно моим преподавателям. Это были профессора, а некоторые даже академики. Я был благодарен и прилежен. Это было самое малое, что они заслужили, учитывая, что обучение было бесплатным, добровольным и организовано в интересах развития взаимопонимания между людьми.
Опять во мне проснулся охотник. Я рассчитывал ходы, которые они должны были сделать, ведя с ним игру. Я пытался представить, как бы я сам повел эту игру, придумай Цирк что-нибудь столь же совершенное.
– И, наверное, после первых успехов стали приходить более серьезные задания: вместо простых стандартных упражнений – сочинения, эссе?
– Когда Совет преподавателей в Москве пришел к выводу, что я созрел для этого, да, меня перевели в категорию "свободного стиля".
– Вы помните, какие темы вам давали?
Он покровительственно рассмеялся.
– Неужто вы думаете, что я их забыл? Пять ночей на каждую тему со словарем? Два часа сна, если повезет? Очнитесь, Нед, будьте добры!
Я виновато хмыкнул, записывая его слова.
– "Моя жизнь" была первая тема. Я рассказал им о "Танке", не называя ни имен, разумеется, ни характера работы, естественно. Тем не менее, не стану отрицать, там присутствовал определенный элемент социальной оценки. Я подумал, что Совет имеет право знать это, особенно раз действует гласность и рушатся многие преграды на благо всего человечества.
– А следующая тема?
– "Мой дом". Я рассказал им о своих планах соорудить бассейн. Им это понравилось. И о приготовлении пищи. Один из них – известный кулинар. После чего мне задали написать сочинение на тему "Мое любимое времяпрепровождение". Я мог бы написать очень много, но не написал.
– Вы, наверное, описали свое увлечение музыкой?
– Не угадали.
Его ответ до сих пор звучит у меня в ушах как обвинение, как вопль товарища по несчастью. Как безнадежная мольба, посланная в эфир человеком, который, подобно мне, жаждал любви, пока еще не поздно.
– Я написал, что мое любимое времяпрепровождение – это "хорошая компания", да будет вам известно, – сказал он, и его щеки мгновенно раздвинулись в диковатой улыбке. – Тот факт, что покуда в моей жизни мне нечасто везло с хорошей компанией, не мешает мне радоваться тем редким случаям, когда такое бывало. – Похоже, он запамятовал, что уже ответил на вопрос, и вдруг сказал то, что я мог бы сказать о Салли: – У меня было чувство, будто я отрекся от чего-то в своей жизни, а теперь желаю получить назад.
– Вашими более серьезными работами там тоже восхищались? Они тоже произвели на них впечатление? – спросил я, продолжая усердно заносить все в блокнот.
Он опять ухмыльнулся.
– Сдержанно, я полагаю. Отчасти. Кое-чем. С оговорками, естественно.
– Почему вы так считаете?
– Потому что в отличие от некоторых у них хватило учтивости и добросердечия, чтобы высказать свою признательность. Вот почему.
Высказали они ее, поведал Фревин, причем мне почти не пришлось его понукать, через некоего Сергея Модрияна, первого секретаря Советского посольства в Лондоне, которому в качестве преданного местного представителя Московского радио было поручено откликнуться на молитвы Фревина.
Подобно всем добрым ангелам, Модриян прибыл без предупреждения и в одну промозглую ноябрьскую субботу появился на пороге дома Фревина с дарами своей солидной конторы: бутылкой "Московской" водки, банкой севрюжьей икры и невысокого качества альбомом о балете Большого театра. А также с прекрасно напечатанным письмом, в котором за исключительные успехи в изучении русского языка мистер С.Немо провозглашался почетным студентом Московского государственного университета.
Но самым большим подарком оказалась магическая личность самого Модрияна, специально подготовленного, чтобы составить Фревину столь желанную компанию, которую он так откровенно описал в принесшем ему победу эссе.
* * *
Мы достигли пункта назначения. Фревин успокоился, Фревин торжествовал. Фревин – надолго ли – состоялся. Его голос освободился от своих пут; его бесцветное лицо светилось улыбкой человека, познавшего истинную любовь и жаждавшего поделиться своей удачей. Если бы на свете нашелся кто-нибудь, кто смог бы вызвать у меня такую улыбку, я сам стал бы другим человеком.
– Модриян, Нед? Сергей Модриян? О Нед, речь идет о самой высшей лиге, уверяю вас. Я понял с первого взгляда. Никаких тебе полумер, подумал я. Это человек основательный. Сразу выяснилось, что у нас одинаковое чувство юмора. Едкое, и никакого вранья. К тому же схожие интересы, вплоть до композиторов. – Он безуспешно пытался перейти на более сдержанный тон. – В жизни очень редко случается, в моей по крайней мере, чтобы вкусы двоих людей так естественно совпадали – но не в отношении женщин, ибо здесь, должен признаться, опыт Сергея превосходит мой. Отношение Сергея к женщинам, – он усердно старался звучать осуждающе, – здесь я хочу сказать следующее: если бы подобным образом вел себя кто-нибудь другой, мне было бы весьма трудно смириться с этим.
– Он знакомил вас с женщинами, Сирил?
Его лицо приняло выражение полного отрицания.
– Никак нет, благодарю покорно. Да я бы ему и не позволил. Да и он не счел бы возможным включить подобные действия в сферу наших взаимоотношений.
– И даже во время ваших совместных поездок в Россию? – предположил я, сделав еще один выпад.
– Нигде, благодарю покорно. Между прочим, это бы разрушило наши отношения. Убило бы наповал.
– Значит, все эти истории о его женщинах – всего лишь сказки?
– Ничего подобного. Сергей сам мне это сказал. Сергей Модриян совершенно безжалостен по отношению к женщинам. Его коллеги подтвердили мне это в частных разговорах. Безжалостен.
У меня нашлось время подивиться психологическим способностям Модрияна – а может, речь идет о способностях его хозяев? Ведь возникли же узы дружбы между Модрияном, безжалостным любителем женщин, и Фревином, безжалостно их отвергающим.
– Значит, вы и с его коллегами познакомились? – спросил я. – Полагаю, в Москве? На Рождество?
– Только с теми, кому он доверял. Они бесконечно уважают его. И в Ленинграде тоже. Я был не очень придирчив, права не имел. Я был почетным гостем и соглашался со всем, что они для меня приготовили.
Я не отрывал глаз от блокнота. Бог знает, что я там понаписал, абракадабру. Там потом попадались целые абзацы, в которых я не мог разобрать ни слова. Я заговорил совершенно бесцветным голосом:
– И все это было в честь ваших удивительных лингвистических способностей, Сирил? Или же вы уже стали оказывать Модрияну дружеские услуги? Например, снабжать его информацией или тому подобное. Переводить стали и так далее. Говорят, многие этим занимаются. Им, конечно, не положено это делать. Но ведь нельзя же осуждать тех, – верно ведь? – кто хочет помочь гласности, коль скоро она настала. Мы ждали достаточно долго. Но мне надо все это описать по порядку, Сирил. Иначе с меня три шкуры спустят.
Я не смел поднять глаз. Я просто продолжал писать. Я перевернул страницу и написал: "продолжай говорить, продолжай говорить, продолжай говорить". И по-прежнему не поднимал глаз.
Он прошептал что-то нечленораздельное. Потом пробормотал:
– Нет. Не оказывал. Ни черта я не делал. – Его жалобный голос зазвучал громче. – Не говорите так, ладно? Не смейте. Ни вы, ни ваше Главное управление. "Снабжали его информацией" – да вы что? Как вы смеете! Я с вами разговариваю, Нед!
Я поднял голову, посасывая трубку и улыбаясь.
– Вот как? Конечно же, Сирил. Простите. За эту неделю вы у меня шестой, честно говоря. Сегодня все увлечены гласностью. Это модно. Мой возраст дает себя знать.
Он решил успокоить меня. Сел. Но не в кресло, а на его подлокотник. Он заговорил со мной вкрадчиво, в дружеской манере, напомнив мне моего учителя в подготовительной школе.
– Вы ведь по натуре либерал, не так ли, Нед? Во всяком случае, вы производите такое впечатление, хоть и выслуживаетесь перед Главным управлением.
– Да, пожалуй, свободомыслие во мне есть, – согласился я. – Хотя, естественно, мне о пенсии нельзя забывать.
– Конечно, есть! Вы ведь за смешанную экономику, верно? Ведь общественная собственность и частное богатство вам так же не по душе, как и мне. Человеческие ценности выше идеологии, вы в это верите? Остановить сошедший с рельсов поезд капитализма, пока он не разрушит все на своем пути? Конечно, верите! Вы проявляете определенное беспокойство об окружающей среде. Барсуки, киты, меховые манто, электростанции. Даже идея распределения, где она не посягает на права граждан. Братья и сестры шагают вперед к общей цели, культура и музыка для всех! Свобода передвижения и выбора гражданства! Мир! Ну, так что?
– По-моему, вполне разумно, – сказал я.
– Вам было мало лет в тридцатые годы, так же как и мне. Иначе бы я не стал иметь с ними дела. Мы – приличные люди, вот кто мы. Здравомыслящие. И Сергей такой же. Вы и Сергей – я по лицу вашему вижу, Нед. Не пытайтесь это скрыть, вы – одного поля ягоды. Так что не старайтесь меня чернить, а себя обеливать, потому что мы мыслим одинаково, так же как мы с Сергеем. Мы по одну сторону – против порока, бескультурья, пошлости. "Мы – непризнанные аристократы", – вот как Сергей называет нас. Он прав. Вы – один из них, вот и все, что я хочу сказать. То есть кто еще достоин этого? Где альтернатива тому, что окружает нас в повседневной жизни: деградации, транжирству, неуважению? Кого нам слушать вечерами на чердаке, вращая ручки приемника? Не молодых же выскочек, это уж точно. И не сытых богачей – что нового они могут сказать? И не тех, кто проповедует: "больше заработаешь, больше потратишь, большего добьешься" – что от них проку? И уж, конечно, не свору этих развратников, млеющих от разговоров о женской груди да штанишках.
– Но мы и в объятия ислама не бросимся. Во всяком случае, пока они стравливают страны друг с другом и производят отравляющие газы. Так какой же выбор остается у деликатного человека, человека совестливого, теперь, когда русские и там, и тут отказываются от своих притязаний и натягивают на себя власяницы? Кому мы нужны? Где последние идеалы? Где найти утешение? Дружба? Кто-то должен заполнить пробел. Я не могу существовать в неопределенности. Я не могу остаться один. Особенно после Сергея, Нед. Я умру. Сергей был для меня самым дорогим на земле человеком. Плоть от плоти моей. Он был для меня всем. Что со мной будет? Вот то, что мне хочется знать. По-моему, полетят головы. У Сергея своя идеология. Я не вижу ее у вас – так мне кажется, по крайней мере. Я лишь слегка прикоснулся к ней, тоска то по одному, то по другому, и все же я не вполне уверен. Не знаю, подходите ли вы по своим качествам.
– Испытайте меня, – сказал я.
– Не знаю, хватит ли у вас остроумия. Живости. Я подумал об этом, как только вы вошли. Мысленно сравнил вас с Сергеем, и, боюсь, сравнение оказалось не в вашу пользу. Сергей не приковылял сюда, как загнанная лошадь, он взял меня штурмом. Раздается звонок, он врывается, будто купил этот дом, садится там, где сидите вы, но в отличие от вас не клюет носом – он вообще не мог подолгу оставаться на одном месте. Не такой Сергей человек, он ужасный непоседа, даже в опере. Так вот, он улыбается, как эльф, и поднимает рюмку своей водки. "Поздравляю, мистер Немо, – говорит, – позвольте называть вас Си? Вы победили в конкурсе, и я ваш первый приз".
Он провел тыльной стороной руки по рту, и я понял, что он стирает таким образом улыбку.
– Да, этот Сергей – лихой парень.