- Почему я не ношу кольцо? - спросила она, удивив вопросом всех, а прежде всего саму себя. - Я имею в виду, что на вашем пальце надето обручальное кольцо, а на моем - нет. Это несколько необычно… - Ее голос затих, растворившись в тишине комнаты.
Для ответа ему потребовалось около минуты.
- Ты некоторое время не носила кольцо, - медленно говорил он, пока она пристально смотрела на него в ожидании объяснений. - У тебя была аллергическая реакция на золото. Кожа под кольцом начала шелушиться и покраснела. В один прекрасный день ты сняла кольцо и больше его не надевала. Мы собирались купить бриллиантовое кольцо и еще смеялись по поводу того, что аллергии на бриллианты не бывает ни у кого, но так и не собрались. Если говорить честно, то вся эта история совершенно вылетела у меня из головы. - Он покачал головой, словно недоумевая, как он мог забыть такую важную вещь.
- Вы так удивляетесь, что человек может что-то забыть? - спросила она, пытаясь его ободрить.
Он рассмеялся, и она рассмеялась тоже.
- Кажется, мне пора уходить, - подал голос доктор Мелофф, и она согласно кивнула. - Скажите сестре, когда вы будете готовы поехать домой. Я хочу повидать вас на прощание.
- Он кажется очень милым человеком, - заметил Майкл Уиттекер, когда доктор Мелофф вышел.
Она улыбнулась:
- То же самое все они говорили о тебе.
Он судорожно глотнул воздух, дыхание вырывалось из его рта неравномерными толчками.
- Что я могу сказать тебе, чтобы ты поверила? Скажи, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?
Она несмело отошла от окна ближе к тому месту, где стоял он, из предосторожности оставив между ними расстояние в несколько футов.
- Мы долго были женаты? - спросила она, сознавая всю несуразность заданного вопроса.
- Одиннадцать лет, - просто ответил он, без всякой попытки что-либо подчеркнуть. Это ей понравилось.
- Когда мы поженились? Сколько мне было тогда лет?
- Мы поженились семнадцатого апреля 1979 года. Тебе было двадцать три года.
- Так что теперь мне тридцать четыре? - спросила она, хотя ответ был очевиден.
- Тебе исполнится тридцать четыре тринадцатого августа. Хочешь посмотреть наше свидетельство о браке?
Она кивнула и подошла к нему еще ближе, пока он доставал из кармана свидетельство об их браке.
- Здесь написано, что мы поженились в Коннектикуте, - заметила она, чувствуя тепло, исходящее от его тела.
- Так ведь ты из Коннектикута. Твоя мать до сих пор там живет.
- А мой отец?
- Он умер, когда тебе было тринадцать лет.
Ей вдруг стало грустно, но не от того, что отец умер, когда она формировалась как личность, а от того, что она даже не помнила, что когда-то у нее был отец. Она почувствовала себя вдвойне покинутой.
- Каким образом я оказалась в Бостоне?
Он усмехнулся:
- Ты вышла за меня замуж.
Она закусила губу, будучи не в силах обсуждать события, связанные с их совместной жизнью. Сначала ей надо было собрать о себе побольше фактов, чтобы подойти к истории своего супружества, имея какую-нибудь версию своей личной жизни.
- Может быть, ты хочешь посмотреть копию своего паспорта? - спросил он, доставая ее, словно это было вещественное доказательство, а больничная палата залом суда.
Она быстро пробежала глазами маленькую книжечку, открыв для себя, что ее девичья фамилия Лоуренс, что ее словесный портрет соответствует тому, что она видела в зеркале, и что фотография в нижней части страницы (хотя фотография ей явно не льстила - она выглядела, как испуганный олень, пойманный в сети света автомобильных фар) была именно ее фотографией.
- А у тебя есть еще фотографии? - спросила она, заранее зная, что они есть.
Он достал из кармана брюк несколько фотокарточек. Она подвинулась к нему еще на один дюйм. Их руки соприкоснулись, когда он начал показывать ей фотографии.
На первой из них они были сняты на пляже. Он был очень загорелым; она чуть меньше. На обоих скромные красивые купальные костюмы, оба выглядели так, будто были не в силах оторваться друг от друга.
- Где сделаны эти снимки? - спросила она.
- На мысе. Там в деревне живут мои родители. Это было около пяти лет назад, - продолжал он, понимая, что это будет ее следующим вопросом. - Это было тогда, когда мы еще считали, что солнце светит только для нас. Тогда твои волосы были чуть длиннее, чем сейчас, а я был на несколько фунтов легче.
- Не похоже, чтобы ты с тех пор прибавил в весе. - Как только они переместились на сугубо личную почву, она почувствовала себя намного увереннее и сразу перешла к следующей фотографии.
Снова они вдвоем, улыбаясь смотрят в камеру, обняв друг друга за талию. На этой фотографии они в более строгих туалетах: он в смокинге и черном галстуке, она - в темно-розовом вечернем платье.
- Эта фотография более свежая, - заметила она, подсчитывая в уме, сколько могло пройти лет с момента съемки.
- Снимок сделан на Рождество. Мы были на танцах в больнице.
- Мы выглядим очень счастливыми, - удивилась она.
- Мы были очень счастливы, - сказал он с ударением, потом, уже тише, добавил не так уверенно: - Я знаю, мы снова будем счастливы.
Она сложила фотографии со свидетельством о браке и паспортом и вернула ему все. Затем снова отошла к окну, долго смотрела на улицу, потом повернулась к незнакомцу, который был ее мужем - с которым, как можно было теперь думать, она была счастлива в течение последних одиннадцати лет.
- Так я росла в Коннектикуте? - спросила она после долгого молчания.
- Ты жила там, пока не уехала поступать в колледж.
- По какой специальности я училась? Ты знаешь?
Он улыбнулся:
- Конечно, знаю. Ты специализировалась по английскому языку и была лучшей на курсе.
- И что было после того, как я закончила колледж?
- Ну, после выпуска ты поняла, что на свете существует много возможностей применить свои знания, поэтому ты не стала преподавать, а устроилась на работу в издательство Гарвардского университета.
- В Бостоне?
- Нет, в Кембридже.
- А почему я не вернулась в Коннектикут или не поехала в Нью-Йорк?
- Мне кажется, что в этом выборе я сыграл-таки определенную роль.
Она опять отвернулась к окну, не будучи готовой обсуждать их совместную жизнь.
- А что ты можешь сказать о моем брате?
Казалось, он был озадачен вопросом.
- Томми? А что можно о нем сказать?
- Сколько ему лет? Чем он занимается? Почему он живет в Сан-Диего?
- Ему тридцать шесть лет, - начал он, медленно, по порядку отвечая на ее вопросы, - он торгует яхтами и живет в Сан-Диего последние десять лет.
- Он женат?
- Да. Это его второй брак. Его жену зовут Элеонор, но я точно не знаю, сколько времени они женаты.
- У них есть дети?
- Два мальчика. Еще маленьких. Мне очень неловко это говорить, но я не знаю, сколько им лет.
- Так значит, я могу называть себя тетей?
- Значит, можешь.
- А кем еще я могу себя называть? - спросила она вдруг; вопрос сорвался с ее губ прежде, чем она сумела его остановить.
- Я не уверен, что хорошо тебя понял.
Она с трудом проглотила слюну, словно хотела вместе с ней проглотить мучивший ее вопрос.
- Я тетя, - повторила она, собираясь с силами, - но, может быть, я еще и мать.
- Да. - Он постарался придать своему голосу торжественность.
- О Боже мой! - Ее голос превратился в протяжный низкий стон.
Как могла она забыть и свое дитя? Что же она за мать? О Господи! Она чувствовала, что ее тело съеживается и сжимается, как мехи аккордеона. Она затряслась, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, и уронила голову на грудь.
- Все в порядке, все в порядке, - шептал он.
Его голос спасал, обволакивал, защищал ее. Она чувствовала, как он гладит ее по спине вдоль позвоночника сверху вниз. Она спрятала голову у него на груди. Ей стало тепло, она слушала, как бьется его сердце, сознавая, что он напуган точно так же, как и она.
Несколько минут он не мешал ей выплакаться и гладил ее по спине, как ребенка. Постепенно она перестала плакать, несколько раз вздрогнула и затихла.
- Сколько у нас детей? - спросила она так тихо, что ей пришлось откашляться и повторить вопрос.
- У нас одна дочь. Маленькая девочка. Эмили.
- Эмили, - повторила она, смакуя имя, словно это было самое прекрасное в мире вино.
- Сколько ей лет?
- Семь.
- Семь? - в изумлении повторила она. - Семь.
- Она сейчас у моих стариков, - добавил он. - Я думаю, что так будет лучше; пока все не наладится, пусть она побудет там с ними.
- О, как я благодарна тебе. - Слезы стыда превратились в слезы облегчения. - Я думаю, что сейчас нам с ней и правда лучше не видеть друг друга.
- Понимаю.
- Ей было бы очень тяжело общаться с матерью, которая ее не узнает. Я не представляю, может ли что-нибудь напугать ребенка больше.
- Мы обо всем позаботились, - уверил он ее. - Родители сами забрали ее к себе. Они сказали, что она может остаться у них на все лето.
Она снова откашлялась, потом вытерла со щек несколько упрямых слезинок.
- Когда ты успел все это устроить?
Он пожал плечами и развел руки, держа их ладонями кверху.
- Да как-то все устроилось само. - Он как бы давал понять, что сейчас находится в таком состоянии, что не может контролировать течение своей жизни. - Мы с родителями давно планировали отправить Эмили к ним на то время, пока ты будешь в Сан-Диего.
Его голос дрогнул и осекся, так съеживается надувная игрушка, когда из нее выпускают воздух.
- Расскажи мне побольше обо мне, - потребовала она.
- Что именно ты хочешь знать?
- Что-нибудь хорошее, - немедленно ответила она.
Он не колебался.
- Хорошо, слушай. Ты живая, решительная, забавная…
- Я забавная?!
- У тебя великолепное чувство юмора.
Она благодарно улыбнулась.
- Ты великий повар, отвратительный собеседник и верный друг.
- Невозможно, чтобы все это было правдой. Это слишком идеальный портрет.
- Ты не смогла бы правильно взять самую простую ноту, даже если бы от этого зависела твоя жизнь, - продолжал он, смеясь, - но ты очень любишь петь.
- Это самая большая моя вина?
- Когда ты в гневе, ты превращаешься в Дьявольскую Деву с Марса.
- У меня есть характер?
Он застенчиво улыбнулся.
- Ты всегда играла на недомолвках. Да, - согласился он после паузы, - у тебя есть характер.
Она переварила эти сведения, затем продолжила допрос.
- Какой мой любимый цвет? Мое любимое блюдо?
- Голубой, - ответил он без запинки. - Из еды - что-нибудь итальянское.
- Сделала ли я карьеру? Ты сказал, что я несколько лет работала в издательстве.
Вопросы теперь следовали в быстром темпе, упрямо наступая на пятки друг другу.
- Ты перестала работать полный день, когда родилась Эмили. Мне удалось убедить тебя работать на меня несколько дней в неделю, после того как Эмили пошла в школу.
- Я работаю у тебя?
- По вторникам и четвергам. Отвечаешь на звонки, разбираешь корреспонденцию, иногда приводишь в порядок бумаги.
- Как это ответственно!
Он уловил в ее голосе невольный сарказм и поспешил объясниться, за что она была ему благодарна.
- Собственно, ты согласилась на эту работу, чтобы мы могли чаще быть вместе. У меня очень большая практика, и я не всегда могу распоряжаться своим временем. Мы не хотели терять нашу тесную связь, которая всегда была между нами. Таким образом вторники и четверги мы всегда проводили вместе. Все другие дни я был в операционной.
- Это слишком напоминает мне идеальный роман.
- Ну, на свете нет ничего идеального. - Он выдержал паузу. - Бывали у нас и споры, так же, как у всех, но все же я думаю, и ты бы со мной согласилась, что в наших отношениях было что-то особенно прелестное.
Ей страстно захотелось ему поверить.
- Где мы живем? На Бикон-Хилл?
Он улыбнулся.
- Нет, мы решили, что город - это не то место, где можно нормально растить детей. У нас очень милый дом в Ньютоне.
Она вспомнила, что Ньютон - это благополучный и престижный пригород Бостона; двадцать минут езды по шоссе.
- Ты бы хотела туда поехать?
- Сейчас?
Он ласково коснулся ее руки. Она почувствовала, как по ее коже пробежал электрический ток.
- Верь мне, Джейн, - нежно проговорил он. - Я люблю тебя.
Она вгляделась в его доброе лицо. В глазах у него отражались неподдельная любовь и ответственность за нее. Джейн готова была сказать в ответ, что тоже любит его, но потом подумала, что не может любить человека, которого не знает. Поэтому она просто прикоснулась к его губам, чувствуя, что он целует кончики ее пальцев.
- Я верю тебе, - сказала она.
6
- Эти пробки на дорогах просто невыносимы. - Он сказал это таким извиняющимся тоном, будто был виноват в том, что по скоростному шоссе номер девять они тащились черепашьим темпом, стрелка спидометра намертво застыла на цифре 20 миль в час.
- Может, впереди случилась авария? - спросила Джейн с видом знатока, на ее лице отразилось беспокойство, скрывающее ее истинные чувства и желания. В глубине души она сейчас была рада любому обстоятельству, которое удлиняло ее путь домой. Она поймала на себе его странный взгляд.
- Что? - спросила она, испугавшись, сама не зная чего.
- Ничего, - быстро ответил он.
- Нет, что-то случилось, я же вижу по твоим глазам.
Он выдержал паузу, сделав вид, что поглощен происходящим на дороге.
- Просто я подумал, что в прежние времена, - он взвешивал каждое слово, - ты бы потянулась к рулю и начала сигналить.
- Я тянулась к рулю и сигналила, когда ты вел машину? - В ее тоне проскользнуло недоверие.
- Раньше ты поступала именно так.
- Я настолько нетерпелива?
- Ты всегда стремилась попасть туда, куда ты ехала, как можно быстрее. Уличное движение всегда приводило тебя в бешенство, просто-таки сводило с ума, - продолжал он, говоря о ней в прошедшем времени, словно она давно умерла.
- А почему я всегда так спешила?
- Уж такая ты есть, - просто ответил он, возвращаясь в настоящее.
- Расскажи мне о себе, - попросила она.
- Что бы ты хотела узнать?
- Все.
Пока он размышлял, с чего начать, она изучала его лицо. Когда Майкл улыбался, уголки рта приподнимались кверху, что очень ему шло. В профиль его искривленный нос выделялся еще заметнее, лоб был полностью скрыт волосами, которые спадали ему на глаза, создавая впечатление небрежного беспорядка. Но, несмотря на это, доктору Уиттекеру удавалось сохранять вид властного достоинства, которое, она догадывалась об этом, позволяло ему завоевывать уважение окружающих вне зависимости от того, как он был одет и как выглядел. Это искусство, которым владеют единицы; но ему это удавалось без труда. Его способность, вероятно, была врожденной.
- Ну, слушай, - начал он, откинувшись на черную кожаную спинку переднего сиденья своего черного "БМВ". - Я родился и воспитывался в Вестоне, это в десяти минутах езды от того места, где мы сейчас живем. У меня было счастливое детство, - добавил он, смеясь. - Это то, что ты хотела услышать?
- Да, это именно то. Ты был единственным ребенком?
- У меня был брат.
- Был?
- Он умер, когда я учился в школе. Но, - продолжал он, предупредив ее дальнейшие вопросы, - я никогда его толком не знал. Он был на четыре года старше меня и родился со множеством врожденных пороков и дефектов. С самого рождения он жил в специнтернате.
- Мне очень жаль. - И ей действительно было его жаль.
- Это случилось много лет назад. - Он пожал плечами. - Как я сказал, он никогда не был частью моей жизни. К тому времени, когда я подрос, родители привыкли к его отсутствию, так что я жил, не зная ни в чем отказа. Знаешь, такое классическое клише - единственный ребенок в семье, который получает все.
- Включая всю ответственность за своих стареющих родителей.
Он взглянул на нее со смешанным чувством и удивления и уважения.
- Это убеждает меня в том, что в некоторых отношениях ты не изменилась.
- То есть?
- Ты сейчас сказала то, что без всякого сомнения сказала бы прежняя Джейн.
- Прежняя Джейн, - повторила она и рассмеялась тем нервным смехом, на который никогда не знаешь, как реагировать. - Расскажи мне о своих родителях, - потребовала она.
- Мой отец был блестящим ученым. - Теперь наступила его очередь смеяться. - Интересно, бывают ли на свете другие их разновидности? Теперь он на пенсии, но, когда я был маленьким, он целиком отдавался работе. Папа не часто баловал нас своим присутствием, поэтому маме приходилось компенсировать его отсутствие… - Казалось, что на некоторое время он погрузился в образы прошлого и порядком в них заблудился. - Отец говаривал, что если матери дать волю, то она будет кормить меня грудью до пятилетнего возраста.
- Надеюсь, она этого не делала?
- Я не помню. Но зато я помню, что учился уже во втором классе, а мы все еще вместе принимали душ. - Он улыбнулся при этом воспоминании, как Чеширский кот: - Вот это я хорошо помню.
- Вероятно, она хотела как можно дольше видеть в тебе ребенка, - сказала Джейн, размышляя вслух. - Может быть, это произошло из-за твоего брата.
- Я думаю, что его заболевание угнетало нас в гораздо большей степени, чем нам это представлялось. Ведь именно его болезнь стала причиной, по которой я начал изучать медицину и стал детским хирургом. Большинство детей, которыми мне приходится заниматься, страдают теми или иными врожденными уродствами, например, волчьей пастью или заячьей губой. Как бы то ни было, - продолжал он после долгой паузы, - я поступил в Гарвардский медицинский колледж. Он был хорош тем, что для обучения там мне не надо было уезжать из нашего штата, а Гарвард - дорогое удовольствие. Мне повезло еще и в том, что там можно было посещать только те курсы и семинары, которые меня интересовали или были нужны.
Неожиданно на его лице появилась широкая, почти детская улыбка.
В течение нескольких минут он говорил и выглядел, как подросток.
- Это было просто великолепно. Я не говорил на эти темы уже много лет. Как это здорово, что мы заново узнаем друг друга.
- Расскажи мне о нашем первом свидании, о том, как мы встретились.
- Можно сказать, что оно было подстроено.
- Кем?
- Одной нашей общей знакомой, кажется, ее звали Марси Таннер. Ну конечно, это была она. Добрая старая Марси. Недавно я поинтересовался, где она и что с ней. Она третий раз замужем и живет в Южной Америке, это все, что я о ней знаю.
- А наша любовь была любовью с первого взгляда?
- Ты шутишь? Мы ненавидели и презирали друг друга и вообще чувствовали друг к другу отвращение.