– Да мне чихать, начнет или нет. Мне не чихать, что эта гнида будет крысятничать, а ты нас с Борькой будешь спрашивать, где, вашу мать, дивиденды. Он у тебя, насколько я понимаю, сороковник намылился зажать!
– Значит, не возьмешь?
– Я же сказал: через мой труп. Тебе мало, что ты поставил личную подпись под двумя договорами залога, а они оказались полной лажей! Ни обременения в реестре, ни акций в твоем депозитарии. Тебе мало, что эта тварь, к которой ты испытываешь необъяснимое сострадание, оставила тебя с носом? Это твое дело. А мне сороковник изволь выдать. Я никакого кредита в придачу к акциям не получал.
Давно Александров не был так зол. Лоханулась Красовская, как же! Нет, Олечка, примадонна наша, не лоханулась ты, а по легкому срубить решила, в надежде, что пронесет… Но это все же не Чернявин. Александров полагался на свое знание людей больше, чем на факты. Факты – штука плоская, в отличие от оценок, многомерных настолько, насколько ты способен разглядеть грани. То, что Красовскую подговорил Заяц, у него сомнений не вызывало. Хотя какая разница, кто именно ее подговорил. Чернявин же согласился.
– Красовскую ко мне, – гаркнул он в селектор, не успев сесть за стол, – и Чернявина на завтра в график! На десять, другого времени для него у меня нет.
Красовская явилась, как всегда, с бумажками.
– Константин Алексеевич, мы на этой неделе еще с восемью концернами подписываем, вот, посмотрите, какие обороты в ближайший месяц…
– Ольга! Ты как кредит Листвянскому комбинату оформила?
Красовская мгновенно перестроилась:
– Как обычно! Кредитное соглашение с комбинатом. Поручители – два кипрских акционера. В обеспечение поручительства – договор залога акций комбината.
– Акции в нашем депозитарии хранятся? Ты проверяла?
– Должны быть в нашем, не помню…
– Выписку из реестра об обременении получила? Или тоже не помнишь?
– Из реестра? – замялась Красовская.
– Понятно. Говори честно, лоханулась или занесли?
– Давайте, я все же проверю… – Красовская пыталась еще что-то сказать, но когда Александров начинал распекать, остановить его было невозможно. Говорил он в таких случаях долго, накручивая себя и подавляя собеседника. Делал редкие паузы, смотрел в компьютер, переводя дух, но едва жертва произносила полфразы, снова начинал свой монолог, распаляясь все больше и больше. Красовская сидела, глядя на него преданными глазами, зная, что должна молчать.
– Что молчишь? – Александров, весь красный, взглянул на нее.
– Мы завтра же сделаем отметку в реестре об обременении. Это все, что я сейчас могу сказать. Не знаю, как это получилось.
– Отметку ты не сделаешь, потому что акции уже проданы Скляру, которому ты же открывала кредитную линию… И не ври, что забыла! Когда Скляру кредит открывала, где прописано целевое использование, в том числе покупка Листвянского, что ж не вспомнила?
Александров пошел на новый виток монолога:
– Я тебя, бля…. уволил бы на хер, чтобы ты сюда дорогу забыла. Но ты у меня сначала этот кредит вернешь. Будешь землю есть, это твой косяк… Нет, если хочешь, можешь сразу писать заявление. Вот бумага, пиши! Пиши! Не хочешь? Не думай только, что я покричу, потом успокоюсь и спишу на убытки. Занесли тебе, Оля! Я семь лет не верил, когда мне со всех сторон нашептывали…
Выгнав Красовскую, Александров долго не мог успокоиться. Эту сучку он теперь, конечно, выгонит. Но сорок лимонов на убытки списывать, когда сделка с Mediobanca на носу? К нему стал сочиться ручеек сотрудников, истомившихся за долгие часы обеда у Скляра и разговора с Красовской. График полетел.
– Не, Коль, я сначала разгребу, через часик, ладно. Лучше, через два.
Он выслушивал начальника службы безопасности, потом рекламщика, потом еще кого-то. Включился только, когда третий клиентский департамент сообщил, что кредит Ступянскому уходит в просрочку.
– А вы с Бугровым ему еще и второй собирались за моей спиной выдать. Что делать собираешься?
– Провел на проекте совещание. У них продажи идут, просто не так быстро, как рассчитывали. Просят растянуть кредит.
– Понятно. Лонгированные кредиты убытков не несут. Если их продлевать бесконечно. На сколько просят продлить?
– На год. Чтобы поквартально нам платить по двести вместо трехсот пятидесяти, как сейчас.
"Не так трагично, как я думал, может, и без дополнительных резервов обойдемся", – Александров выгнал клиентщика и закричал по селектору:
– Коля! Я свободен!
Коля тут же просочился через комнату отдыха и первое, что он произнес, было:
– Костя, давай махнем, день такой тяжелый был.
– Давай. Я у Платона часа три обедал… Это по холдингу… Потом, как добрый князь, с нашими головотяпами разбирался. А у тебя что?
– Да я сегодня на экономическом совещании по банковской политике от премьера оплеух огреб…
В девять Александров отпустил секретарей. В приемной уселся охранник, притушив свет. Банк опустел. В гараже оставались только две машины – Александрова и Трофимова. Они все сидели, проговаривая и заново проживая уходящий день, обсуждая премьера, Mediobanca, Жмужкина, Красовскую, Чернявина. И еще многое, многое другое.
Глава 12. Размен
Лида не помнила, как прошел день. Услышала только, что распахнулись ворота и во двор вкатил "лэндкрузер" мужа. Боже, уже восьмой час! Она что – весь день провела в своих мыслях? Даже холодец не поставила.
– Чего застыла? Дай выпить и холодца. И хрена побольше.
– Юра, я не успела холодец, он же полдня должен…
– Ни хера не делаешь, муж пришел, накормить не можешь! Что есть? – Муж открыл холодильник.
– Юра, пойди разденься, вымойся. Может, в бассейн сходишь? Я быстро. Через пятнадцать минут все будет готово.
– Какой, к черту, бассейн? Я жрать хочу. Где девочки?
– Так сегодня среда, они у бабушки ночуют.
Чернявин достал из буфета бутылку виски, плеснул в стакан. Лида спешно накрывала на стол, ставила закуски – ветчину, квашеную капусту, мисочку с икрой, соленые огурцы, копченую колбасу, лихорадочно думая, чем же еще накормить мужа.
– А борщ? Борщ будешь?
– Ну, если больше в доме ничего нет… А на второе пельмени. Пельмени хоть есть?
– Да, вечер не обещает покоя, – вдруг помимо воли вырвалось у Лиды.
Она от страха прикрыла рот рукой, но тут… муж влепил ей пощечину!
– Покоя захотела, сука, – прошипел Чернявин.
Лида с рыданиями бросилась в спальню. Муж ударил ее лишь однажды, много лет назад. Тогда она заявила ему, что если это повторится, она уйдет. Тогда он весь остаток дня просил у нее прощения, рассказывал про развинтившиеся нервы. Нет, он окончательно сошел с ума. Что бы сегодня ни случилось, он же влетел в дом, как полный психопат. Лида сидела на кровати. Слезы высохли, она обреченно думала, что, видимо, больше никогда не увидит никакой радости в жизни. Веселые пузырьки полопались… Она стареет, муж – злобный невропат. Если бы он хотя бы отпустил ее на работу, любую – переводчиком, редактором, да хоть библиотекарем. Было бы у нее дело, ходила бы она по улицам, видела бы других людей, наверняка среди них были бы и хорошие, интересные люди. Были бы хоть осколки жизни. А так – только обреченность загнанной лошади. Снует от мужа к девочкам, из столовой на кухню, угождает горничной и водителю, которых муж на нее науськивает.
Чернявин ходил из угла в угол, подливал виски в стакан, руками хватал ветчину, огурцы, колбасу. "В доме одни бабы, а еды никогда нет. Сволочь, какая сволочь! Клерком его сделать вздумал. Какая мерзкая ветчина, – он открыл холодильник, намазал кусок ветчины горчицей, – только с горчицей и можно жрать эту дрянь…"
Алекандров сказал себе "спокойно", когда в десять секретарь доложила, что явился Чернявин.
– Юрий Сергеевич, я сразу к делу. Оказывается, вы не выполнили обязательства по договору залога. Не внесли в реестр обременение акций. Короче, продали Платону Скляру без согласования с банком комбинат, который находится у нас в залоге.
Чернявин был готов к разговору. Он, как обычно, откашлялся:
– Да, Константин Алексеевич, я сам удивился, чего это Ольга Сергеевна не потребовала акции в ваш депозитарий на хранение. Но мы тогда торопились, чтобы к аукциону… А потом Скляр наехал. Я ему сказал, что акции заложены, но он угрожал… Думаю, он так и планировал – вас кинуть. Но кредит целенький. Успел с комбината вынуть, чтобы Скляр не дотянулся. Сидит на моей кипрской компании. Знал, что вы это оцените.
– Придется вернуть.
– Придется – верну. Если ваши сотрудники прошляпили, я не собираюсь этим пользоваться.
Александров не ожидал такой покладистости и сразу понизил градус разговора.
– Юрий Сергеевич, рад, что мы по-хорошему решили этот вопрос. Собственно, я хотел спросить, какие у вас прикидки на будущее. Может, мы сможем посотрудничать.
– Понятное дело, для того и вызвали. Места делите? Вам же в холдинге все руководство надо с нуля формировать. Первым лицом?…Из уважения к вам готов! С расчетом на перспективу… и на понимание.
– Юрий Сергеевич, акционеры не видят вас в составе руководства холдинга. Я другие возможности хотел с вами обсудить…
– Это что – Жмужкин против? Он же меня пятнадцать лет знает! Ааа… это Скляр против. За кого же они вас-то держат? – Чернявин почувствовал, как ярость, бешенство против этих зажравшихся сучар, этих разводил, захлестывает его. – Опять кидаете?
– Слушайте, не валяйте дурака! Я разве вам что-то обещал?
– А разве не вы требовали, чтобы я продал Скляру комбинат? Вы что, считали, что меня на улицу можно выкинуть?
– На улицу никто вас выкидывать не собирается. На госслужбе поработать не хотите?
– Чего я там забыл? – при этих словах Константин невольно вспомнил Шарикова. – А кем?
– Думаю, неплохо было бы, если бы вы поддержали отрасль на уровне правительства.
– Министром природных ресурсов посадите? – оживился Чернявин. – А что… Если на пару со Скляром похлопочете… С его-то тестем, вообще не вопрос.
– Министром исключается, а вот замом… – Александрову становился противен этот разговор. – Предлагаю завершить неприятную ситуацию с кредитом, договориться о вашем переходе на госслужбу, и мы продолжим сотрудничество. Тяжбы нам не нужны, а человек в исполнительной власти, которому мы доверяем, – нужен, и даже очень.
– А что? Ведь складно все выйти может, – у Чернявина на носу выступили капли пота. – Вы меня замом по лесу в Минпром, а я вам… Я вам верой и правдой. При этом у вас на крючке, вы посадили, вы и снимете, – Чернявин засмеялся, не замечая, как слюна брызжет на бумаги, как Александров морщится. – Вам и за кредит беспокоиться нечего. Я – вот он, весь ваш, весь на виду. Отработаю…
– Постойте, по кредиту мы же договорились!
– Интересно, мне что – из бюджетной зарплаты его выплачивать?
– Почему выплачивать, просто верните, и все.
– Нет, ну как же… Если б в холдинге… А раз…
– Вы же только что сказали, что вернете кредит!
– Сказал. Если скажете вернуть, верну. Как пришлете уведомление о досрочном взыскании, так сразу… Но при новом раскладе очень прошу не взыскивать. Какое тогда сотрудничество?
– Это как? – опешил Александров.
– Ну… зачем взыскивать? Я готов личную гарантию выставить.
– То есть под честное слово?
Зря, зря он взялся за устройство судьбы Чернявина! Видно же, что за человек.
– Константин Алексеевич, вы ж меня не просто так на госслужбу отправляете. Ведь понятно, для чего. Это, считай, подъемные, что ли… Полежат у меня на оффшоре, я их покручу годика два, а лучше три… ну и тут чего-то подкопится тем временем, – Чернявин помимо своей воли скорчил гримасу, как будто подмигивая Александрову. – А я сейчас вам личную гарантию, чтоб вам резервы не создавать… Это для аудиторов. А так – ну по понятиям-то, ведь мы ж теперь одна команда.
– Юрий Сергеевич, кредит мы взыскиваем, а вам я смогу, думаю, через какое-то время предложить достойную должность. На офшоре крутить будете, что от Скляра за комбинат получили.
– И жить на зарплату?
– Так, всё, – Александров хлопнул рукой по столу. – Кредит назад, про место в министерстве я поговорю. Но не думайте, что мы пустим вас в свободное плавание. Мы со Скляром вам своими людьми поможем.
Александров подумал, что неплохо было бы избавиться от пары собственных менеджеров, но так… отпустив их не очень далеко, и чтоб помогали. И за этим психом приглядывали.
– Какой у меня выход, – сквозь зубы ответил Чернявин. – Вынужден согласиться, раз уж так…
Сейчас он сидел на кухне, снова прокручивая в голове этот разговор. Потом схватился за телефон.
– Дим, да, я… Завтра встретиться надо! Что значит "день забит". У меня тоже забит. Подъедь, давай, в "Ла Маре", потолкуем.
Плеснув виски в стакан, Чернявин выпил, почувствовал, что наконец начинает отпускать. Кредит Александров долго с него будет взыскивать.
Лида лежала в кровати уже без слез, уставившись в стену. "Третий год хочу обои переклеить… Ни сил, ни настроения… За окном стемнело, уже десятый час, наверное. Что с ним происходит? Странный разговор насчет Австрии, заявлениие, что с Александровым будет работать, а сейчас эта злоба! Он снова попал в переплет. Врагов у него немало, с его-то характером". Лиде хотелось думать совсем о другом. Она прикрыла глаза…
Мамина дача. Любимое место. Жаль, что теперь некогда туда ездить. Скрипучие крашеные полы, застекленная веранда, воду надо было таскать из колодца. Вокруг дома – заросли сирени, которая ранним летом тревожно стучится в стекла полуоткрытых окон. Лида плавает в этом запахе, сидит на веранде, зарывшись в конспекты. Сессия, экзамен… да, точно, по философии. Костя приехал, не предупредив, с шампанским, с ранней клубникой и огромным тортом.
Она лежала в постели, обессилев от его ласк, а он кормил ее клубникой. Потом пошел сам делать омлет. Они сидели на террасе, ели омлет, к запаху сирени добавился тонкий, нежный такой запах укропа, по крыше стучали крупные капли июньского, еще холодного дождя. Дождь все шел и шел, они снова залезли под одеяло. К вечеру, когда в окна ворвался внезапно потеплевший пряный воздух, сделали над собой усилие, стали одеваться. Лида нашла папины сапоги для Кости. Мокрые песчано-гравиевые дорожки, редкие, сочные капли с веток, запах хвои.
– Кажется, что грибами пахнет, – сказала она, чтобы не говорить о нежности, разлившейся по телу, еще не остывшему от любви, от невозможного счастья. Так хорошо не будет уже больше никогда. Щемящее чувство хрупкости их любви отступало только тогда, когда Костя ее обнимал.
В кухне уже который раз хлопнула дверца холодильника. "Нет, не пойду… не могу видеть", – мелькнула мысль, и тут раздался шепот Кости: "Лида…" Она резко села на постели. Знала, что показалось, но голос был таким реальным, что невольно она стала озираться. "Лида…" – прозвучало снова. "Глюки… так можно и с ума сойти, уже голоса слышатся". Лида с трудом поднялась, прошла в ванную и встала под душ. Долго стояла под горячими струями. Намазала себя кремами, вернулась в спальню, надела ночную рубашку, свернулась калачиком под одеялом. Закрыла глаза и стала снова думать о Косте, почти счастливая.
Глава 13. Сделки-проделки
В "Ла Маре" было многолюдно. Заяц причесывался перед зеркалом, послав метрдотеля на второй этаж проверить, готов ли его обычный стол – у перильцев, откуда удобнее обозревать окружающую действительность. Завсегдатаями ресторана были именно лесники – может, потому что хозяин ресторана занимался еще и экспортом леса. Тут терли терки лесозаготовщики, владельцы фанерных и картонных заводов, бумажных и целлюлозных комбинатов, производители стройматериалов и мебели, постоянно снующие в Москву решать вопросы. Чернявин заметил крупнейшего лесоперерабатывающего магната из Хабаровска. "Надо же, Староверов пожаловал. А мне не позвонил… Небось все уже прослышали, что комбинат тю-тю. Небось списал меня со счета".
Чернявин сам удивился, как почти мгновенно чувство мерзостного унижения сменилось приятным возбуждением. Едва не рассмеялся в голос. Ха! Поспешил Староверов-то! Во дурак! А эти остальные, козлы, вон их сколько! Сидят, жрут и не знают еще, что скоро все они к нему придут. В ноги кланяться, просить, предлагать… На стульях ерзать, в глаза заглядывать. Что такое комбинат, который он к тому же дважды обкэшил, по сравнению с властью над всеми этими, жрущими! Административный ресурс, ха! Это посильнее актив! Раньше он носил, а теперь ему будут носить.
– Пошли, жрать охота, – Заяц толкнул Чернявина в бок. – Чё озираешься, будто в первый раз тут? Ищешь кого? Давай по граммульке.
– Да не..
Чернявин не мог оторвать глаза от обедающих. Скоро они все поймут…
– По граммульке? А давай! Мне этого… "маккалана", грамм сто пятьдесят.
– Повод есть? – заинтересованно спросил Заяц. – Вчера у тебя такой был голос, я подумал, стряслось что.
– Стряслось… Голос у меня… совершенно был нормальный. Сейчас главное – все по нотам разыграть, – Чернявин пригнулся к столу, выразительно глядя на Зайца. – Можешь с Красовской договориться, чтоб взяла дополнительно к договору залога мою персональную гарантию и еще на годик забыла про взыскание? Просто забыла, и все. Можешь?
– Ах, Юрочка, вот оно что! А что через годик?
– К тому времени новый счетчик закрутится. Считай, что это мне отступной.
– Это Александров так вопрос поставил?
– Если б он, я бы тебя не высвистывал.
– То есть не поделился бы…
– Тебе, Дим, только делить. Сделай, а?
– Не знаю… Не думаю, что Красовская на себя такой риск возьмет. А сколько?
– Процента два готов.
– Два с половиной. Лимон, цифра круглая. И нечего глаза топорщить, Юрочка.
– Дима, это грабеж. На мне же еще проценты по кредиту.
– Юрочка, кто же неволит? Возвращай кредит, не будет процентов! Ради сороковника на крюке сидеть?
Чернявин промолчал. Рано еще Зайцу рассказывать, кто у кого на крюке. Будет Чернявин проценты платить – придется Александрову кредит лонгировать. Не станет же он взыскивать с госчиновника, от которого они со Скляром зависят, Подумаешь, кредит в сороковник при капитале Русмежбанка! Кто заметит?
Катюня не встала к завтраку. Константин решил не трогать ее, сам распорядился, какие рубашки взять в машину, сварил себе кофе – с утра видеть не мог ни кухарок, ни горничных. Бросив охраннику "погнали!", в машине принялся за кофе с бутербродом, но мысли сверлили. С женой надо что-то делать. Издательство ее уже не занимает, последний альбом – о чем же он был? О Серебряном веке, кажется. С кем-то она поскандалила, кто-то что-то напортачил, подарочные экземпляры Русмежбанк раздарил к Новому году – почти тысячу, а в магазинах книга продавалась плохо. Катюня скисла…