Напечатанная в 1936 году поэма "Страна Муравия" принесла ему подлинную славу. Поэма была о крестьянине, пытавшемся жить прежним отдельным крестьянским двором, но к концу поэмы уразумевшем, что иного пути, как в колхоз, – нет.
Прославившийся автор первым делом совершил то, о чем и подумать не мог раньше – поехал к родителям и перевез всю семью в Смоленск...
Итак, поэма вроде бы прославляла коллективизацию? Ведь сам молодой поэт верил тогда в правильность этого пути? Да, верил. Но не так все просто в творчестве большого поэта. И стих может оказаться мудрее мысли, политических убеждений.
Литератор М. Шаповалов вспоминает: в послевоенные годы его отец – фронтовик любил читать гостям или просто домашним "в хорошую минуту" поэмы Твардовского – в первую очередь лучшее, что написано стихами о Великой Отечественной войне – поэму "Василий Теркин" с подзаголовком "Книга про бойца". "...Но была еще другая поэма Твардовского, она при гостях не читалась во избежание разговоров, могущих быть истолкованными как антисоветские. Я имею в виду "Страну Муравию"".
Дальше в воспоминаниях этих цитируются узловые строки поэмы, являющиеся ее стиховым центром:
...И в стороне далекой той -
Знал точно Моргунок -
Стоит на горочке крутой,
Как кустик, хуторок.
Земля в длину и ширину
Крутом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та – твоя.
И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай.
Косить пошел – покашивай,
Поехал – поезжай.
И все твое перед тобой,
Ходи себе, поплевывай.
Колодец твой, и ельник твой,
И шишки все еловые.
Весь год – и летом, и зимой,
Ныряют утки в озере.
И никакой, ни боже мой, -
Коммунии, колхозии!..
Фронтовик правильно чувствовал опасность – "антисоветскость" любимой им поэмы. Силою поэтического слова, правдивого по сути, Твардовский победил собственную тенденциозность – "идейный смысл" поэмы: он не перевешивает эту "бубочку". ...Характерен не вошедший в печатный текст черновик из рукописей поэмы – картина разрушенной крестьянской жизни:
Дома гниют, дворы гниют,
По трубам галки гнезда вьют,
Зарос хозяйский след.
Кто сам сбежал, кого свезли,
Как говорят, на край земли,
Где и земли-то нет.
И еще две строфы не пропускала цензура начиная с первой, журнальной публикации 1936 года – их автору удалось включить только в пятитомное собрание сочинений 1966 – 1971 годов (последнее прижизненное издание) – реальная картина "раскулачивания".
– Их не били, не вязали,
Не пытали пытками,
Их везли, везли возами
С детьми и пожитками.
А кто сам не шел из хаты,
Кто кидался в обмороки,
Милицейские ребята
Выводили под руки.
4
Тут подошел и 1937 год – когда людей стали хватать и отправлять под расстрел или на Колыму уже безо всякого разбору – по разнарядке, спускавшейся в каждый район: "не добрать" арестованных до нужной цифры значило лишиться партбилета, а там и головы. В Смоленске арестовали друга и наставника Твардовского – критика А. Македонова. И близко знавший Твардовского писатель А. Бек записывает в дневник, что позиция поэта "такова: он не может отказаться от Македонова, не может признать его врагом народа. <...> Он должен быть убежден в разумности, в правильности всего, что совершается, только тогда может писать. Он сказал:
– У меня двадцать стихов начатых или замышленных. И я не могу ни за одно приняться.
И вместе с тем признать разумность ареста Македонова он не может.
– Нельзя так обманываться в людях, – говорит он. – Если Македонов японский шпион, тогда и жить не стоит. Не стоит, понимаешь!" (курсив наш. – М. Ч.).
Только так и мог он жить и писать.
А когда наконец разуверился в разумности происходящего, написал сатирическую поэму "Теркин на том свете" и отдавал все силы, будучи редактором журнала "Новый мир", тому, чтобы печатать произведения, в которых видел правду о своем жестоком времени.
И когда легла на его редакторский стол повесть неведомого автора с подписью А. Рязанский – о существовании в одном из рассеянных по всей стране советских лагерей без вины оторванного от своей семьи, от двора, от земли крестьянина Ивана Денисовича, – сделал все, чтобы появилась в журнале осенью 1962 года повесть "Один день Ивана Денисовича" и ее враз прославившийся автор А. Солженицын.
Советская власть ему этого не простила. Постепенно отняли журнал. Твардовский почти сразу же тяжело заболел. И год спустя умер.
Любивший его поэт-фронтовик Константин Ваншенкин написал тогда такие простые и горестные строки:
...Какой ужасный год,
Безжалостное лето,
Коль близится уход
Великого поэта.
...Как странно все теперь,
В снегу поля пустые...
Поверь, таких потерь
Немного у России.
"Пушкин, Грибоедов – да кто их читал?.."
1
Во многих школах все уроки – те драгоценные часы, которые оставлены для литературы, – изучают "образы". Образ Онегина, образ Фамусова, образ Чацкого... По большей части в школе идут уроки начального литературоведения. Они, несомненно, нужны, если это – школа с гуманитарным уклоном. Но в том-то и дело, что они вменены сегодня любой школе. А так как часов мало – то это происходит за счет знания самих текстов. На уроках литературы, конечно, в первую очередь надо читать. Читать вслух вот те самые замечательные книги, которые в школе проходят. Чтобы глагол этот не проявился в более известном значении – прошли мимо и оставили за собой, позади.
Некоторые особо бойкие ученики пишут сочинения, так и не прочитав ни "Евгения Онегина", ни "Горя от ума", ни "Капитанской дочки". А не прочитали в школе – значит, в подавляющем большинстве своем не прочитают никогда. А это обидно. Не за Пушкина – его не убудет, а за тех, кто никогда его не прочитает, не узнает, например, конца "Метели":
"Боже мой, Боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были вы! И вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам...".
Да – сегодня программные произведения в каждом классе читают единицы. Остальные заканчивают среднее образование, не прочитав ни "Мертвых душ", ни "Войны и мира", ни романов Достоевского. Каждый год 22 июня, вслед за выпускным балом, сильно пополняется тот слой общества, который лишен – частично или полностью – второй после родного языка общенациональной скрепы.
В этом – огромное отличие сегодняшнего российского общества не только от конца XIX – начала XX века, в котором люди, кончавшие гимназию или реальное училище, Пушкина и Гоголя точно читали, но даже от более или менее интеллигентной среды 60 – 90-х годов XX века. Тогда возрастные слои не были еще так, как сегодня, разъединены в этом именно отношении.
Если кто-то упоминал за общим, скажем, столом: "Помните, как генерал Петруше Гриневу говорит про ешовы рукавицы?" или "Это как Николай Ростов старосту Дрона у княжны Марьи за две минуты выучил" – то люди со средним образованием понимали, о чем речь.
Вообще чего именно мы, культурное сообщество, и власть, которая должна служить обществу, хотим, включая литературу в число школьных предметов? Того, наверно, чтоб этот учебный предмет прежде всего знакомил юных сограждан с основным корпусом произведений отечественной словесности. Тем самым, который имеет статус общепризнанного культурного наследия. То есть мы, граждане России, принимаем за аксиому то мнение, что человек, вовсе не знакомый с этими книгами или знакомый лишь понаслышке ("Пушкин", "Крылов", "Лев Толстой"), оказывается лишенным чего-то, невосполнимого другими средствами.
В какой-то степени сюда относится, конечно, нравственный потенциал, заложенный в этих отобранных культурой произведениях. Взрослых, вопреки распространенному в интеллигентной среде мнению, литература, на наш взгляд, не "воспитывает". Человек, прочитавший все романы Достоевского, может совершить преступление – потребовать, скажем, за что-либо огромную взятку, – точно так же, как и тот, кто ни одной строки Достоевского не читал. Зато в возрасте лет до шестнадцати литература очень даже воспитывает!
Если внимательно читать, а не наспех пролистывать, пытаясь запомнить, о чем речь, – устанавливаются некие моральные аксиомы, формируется не только определенный душевный склад, но и эстетические представления. Школьные условия теоретически для этого весьма удобны. А в дальнейшей жизни человек с такими представлениями гораздо более полезен и приятен в общежитии, чем тот, у кого они на нуле. О себе, в общем-то, хлопочем.
Но современные уроки литературы мало работают на все это – потому именно, что проходят мимо великих произведений.
2
Несколько лет назад газета "Вечерняя Москва" обратилась с вопросом к нескольким уважаемым читателям: "Как по-вашему, нужно ли заставлять детей учить стихи наизусть?" И поразили совсем не те люди, которые отвечали – нет, не надо, зачем мучить детей. Это было грустно, но не удивительно. Удивили другие – те, кто отвечали: да, нужно. Потому что все до одного мотивировали это так: это развивает память.
Вот это объяснение целый год не выходило из головы. Строки "Евгения Онегина" и "Горя от ума" затем лишь стоит выучивать наизусть, что это развивает память!
Пушкин писал А. А. Бестужеву-Марлинскому (за год до восстания декабристов, переломившего жизнь адресата), впервые знакомясь с "Горем от ума": "О стихах я не говорю, половина – должна войти в пословицу".
Так и произошло. Точнее, как сказал как-то один талантливый пушкинист: "Пушкин единственный раз ошибся: вошло – больше".
Попробуем проверить. Полистаем "Горе от ума".
Говорок Лизы -
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.
Вступает Фамусов:
Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится.
С угрожающей интонацией:
...Нельзя ли для прогулок
Подальше выбрать закоулок?
И вот лепечет, боясь отцовского разоблаченья, Софья, выгораживая Молчалина, выходящего утром из ее комнаты:
...Шел в комнату, попал в другую.
Фамусов лапидарен и афористичен:
Тут все есть, коли нет обмана...
Начинается его разговор с Молчалиным о бумагах, близкий душе любого российского бюрократа:
МОЛЧАЛИН:
...Противуречья есть, и многое не дельно.
ФАМУСОВ:
Обычай мой такой:
Подписано, так с плеч долой.
И опять Лиза, со своей простецкой народной мудростью:
Грех не беда, молва не хороша.
И Софья, со своей женской узковатой логикой:
...Охота странствовать напала на него,
Ах! Если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далеко?
И вот появляется Чацкий – со своим набором на два века запомнившихся русским читателям присловий:
Чуть свет уж на ногах! И я у ваших ног.
Блажен, кто верует, тепло ему на свете!
В семнадцать лет вы расцвели прелестно,
Неподражаемо, и это вам известно...
И мгновенный обмен репликами между Чацким и Софьей высекает опять-таки искры присловий – на века:
...Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!
Где ж лучше?
ЧАЦКИЙ:
– Где нас нет.
И знаменитая цитата из Державина, примененная к месту Чацким (и потому в точных, академических текстах "Горе от ума" дающаяся курсивом) и навсегда закрепившаяся у большинства читателей за Грибоедовым:
Когда ж постранствуешь, воротишься домой -
И дым Отечества нам сладок и приятен!
...Помню, как в школе (когда про Державина я еще не знала) мне все хотелось понять эту строку до тонкостей: что же имеется в виду – нам именно дым Отечества сладок и приятен? То есть – союз "и" просто связывает два предложения обычной сочинительной связью: воротишься домой, и приятен тебе дым отечества? Или "и" означает – даже дым?..
И только на филфаке МГУ узнала, что у Державина-то все, как любят сегодня говорить к месту и не к месту, однозначно:
Мила нам добра весть о нашей стороне:
Отечества и дым нам сладок и приятен.
А у Державина это, в свою очередь, восходит к "Одиссее" и затем к латинской пословице: "Et fumus patriae dulcis" – "И дым отечества сладок". И снова умник Чацкий сыплет поговорками не хуже Фамусова – хранителя старины:
...Числом поболее, ценою подешевле...
..............................................
Господствует еще смешенье языков:
Французского с нижегородским?
..............................................
Ум с сердцем не в ладу...
..............................................
Дома новы, но предрассудки стары
..............................................
А судьи кто? – За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима.
Сужденья черпают из забытых газет
Времен Очаковских и покоренья Крыма...
..............................................
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
..............................................
Прошедшего житья подлейшие черты...
..............................................
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!
О Молчалине:
А впрочем, он дойдет до степеней известных,
Ведь нынче любят бессловесных.
..............................................
Но чтоб иметь детей,
Кому ума недоставало? (Курсив Грибоедова.)
О Скалозубе:
Хрипун, удавленник, фагот,
Созвездие маневров и мазурки!
О себе:
Я странен, а не странен кто ж?
..............................................
Служить бы рад, прислуживаться тошно.
..............................................
Ах! Тот скажи любви конец,
Кто на три года вдаль уедет.
..............................................
Свежо предание, а верится с трудом...
..............................................
Кто служит делу, а не лицам...
..............................................
Чины людьми даются;
А люди могут обмануться.
..............................................
Когда в делах, я от веселий прячусь,
Когда дурачиться – дурачусь;
А смешивать два этих ремесла -
Есть тьма искусников, я не из их числа.
Фамусов:
Что за комиссия, Создатель,
Быть взрослой дочери отцом!
..............................................
Читай не так, как пономарь,
А с чувством, с толком, с расстановкой.
..............................................
А может в пятницу, а может
и в субботу
Я должен у вдове, у докторше
крестить.
Она не родила, но по расчету
По моему: должна родить...
..............................................
(Упал вдруго́рядь – уж нарочно
А хохот пуще, он и в третий так же
точно.
А? как по вашему? По нашему
смышлен.)
Вы, нынешние, – нутка!
..............................................
Что говорит! И говорит, как пишет!
..............................................
Ну как не порадеть родному человечку!..
Скалозуб: про женщину -
Мы с нею вместе не служили.
О Москве -
По моему сужденью
Пожар способствовал ей много к украшенью.
Об упавшем с лошади:
Поводья затянул, ну, жалкий же ездок...
Фамусов – Скалозубу:
...Признайтесь, что едва
Где сыщется столица, как Москва.
– Дистанции огромного размера.
– Вкус, батюшка, отменная манера...
...Дверь отперта для званых и незваных,
Особенно из иностранных
...Возьмите вы от головы до пяток,
На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь,
На юношей сынков и внучат,
Журим мы их, а если разберешь,
В пятнадцать лет учителей научат!
..............................................
И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтицей, бархатцем и дымкой,
Словечка в простоте не скажут – все с ужимкой;
Французские романсы вам поют
И верхние выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Софья:
...Лицом и голосом герой...
– Не моего романа.
Молчалин:
Умеренность и аккуратность.
..............................................
– К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам.
..............................................
Мы покровительство находим, где не метим.
Чацкий:
Я езжу к женщинам, да только не за этим.
..............................................
– ...Слог его здесь ставят в образец,
Читали вы?
ЧАЦКИЙ:
– Я глупостей не чтец, а пуще образцовых.
МОЛЧАЛИН:
– В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь.
ЧАЦКИЙ:
Помилуйте, мы с вами не ребяты;
Зачем же мнения чужие только святы?
– Ведь надобно ж зависеть от других.
– Зачем же надобно?
– В чинах мы небольших.
3
Перечитав эти строки, скажите сами – разве не ясно из этого, почему Грибоедова надо учить наизусть?
Знание всеми людьми России строк великих поэтов, возможность перебрасываться ими в разговоре без объяснений – это (после родного общего для всех языка) едва ли не важнейшая скрепа нации. Остальные – сомнительны.
Генри Хаггард, и не только он