Высокое совершенство этих произведений свидетельствует о том, что иные пишут лишь во имя литературы, не помышляя о такой скверне, как деньги, и получается чепуха, в то время как другие пишут ради денег и творят подлинную литературу. Определяющим фактором здесь служит талант, а не то, как человек намерен распорядиться вознаграждением за этот талант. Джеку Лондону были свойственны любовь к правде, смелость говорить то, что он чувствовал и думал, и он был образованным человеком. Это сочеталось в нем с даром прирожденного рассказчика, созревшим в результате неустанной работы. То обстоятельство, что он нуждался в деньгах, не заставило его снизить требовательность к себе – он всегда был уверен в том, что хорошая работа стоит хороших денег".
Но иногда достигнувшего славы писателя сторожит опасность, с которой трудно бороться: разочарование.
Нечто автобиографическое сквозит в словах едва ли не центрального героя Джека Лондона Мартина Идена, когда к нему, известному и богатому, приходит Руфь, отвергнувшая его, когда он был беден:
" – Отчего же вы раньше на это не решились? – спросил он сурово. – Когда я жил в каморке. Когда я голодал. Ведь тогда я был тем же самым Мартином Иденом – и как человек и как писатель... Я тот же! У меня та же голова, плечи, те же десять пальцев на руках и ногах. Никакими новыми талантами или добродетелями я не могу похвалиться... Ценность моей личности не увеличилась с тех пор, как я жил безвестным и одиноким. Так почему же теперь я вдруг стал всюду желанным гостем? Несомненно, что нужен людям не я сам по себе... Значит, они ценят во мне нечто иное (...) – то, что я получил всеобщее признание. Но ведь это признание вне меня. Оно существует в чужих умах. Кроме того, меня уважают за деньги (...) Но и деньги эти тоже вне меня. Они лежат в банках, в карманах всяких Джонов, томов и Джеков. Так что же, вам я тоже стал нужен из-за этого, из-за славы и денег?.."
4
Ирвинг Стоун пишет:
"Он всегда говорил: "Хочу пожить недолго, но весело". Сверкнуть по небесному своду двадцатого века слепяшей кометой так, чтобы отблеск его идей сохранился в каждой человеческой душе. Гореть ярким, высоким пламенем, сгореть дотла, чтобы смерть не застала его врасплох, пока не истрачен хотя бы медный грош, не доведена до конца последняя мысль. Не засиживайся в обществе собственного трупа; дело сделано, жизнь кончилась – раскланивайся и уходи".
Таковы и его герои – живут не всегда долго, но жизнь эта полна событий.
С какого-то момента Джек Лондон мечтал о своем доме. И выстроил его. Он так много написал про волков и собак, что его друг Джордж Стеринг дал ему прозвище "Волк". И когда стал строиться в 1911 году дом его мечты, соседи называли его Домом Волка.
В жаркую летнюю ночь августа 1913-го соседний фермер увидел красный отблеск на небе в той стороне. А Лондоны спали в коттедже в полумиле от дома. Они вскочили на коней и поскакали к дому. Но он уже догорал. Хозяин хотел восстановить дом. Но Судьба не выделила ему на это жизненного времени.
...Однако лучше все-таки кончить не на этой печальной ноте, а на романе, написанном в последний год жизни писателя и до сих пор волнующем читательские сердца – загляните в интернет, и вы сами убедитесь в этом. Роман называется "Маленькая хозяйка большого дома".
" – Где же мой мальчик? – кричал Дик, топая и звеня шпорами по всему Большому дому в поисках его маленькой хозяйки.
Наконец он дошел до двери, которая вела во флигель Паолы.
...Дверь распахнулась.
– Где мой мальчик? – крикнул он опять и затопал по длинному коридору.
... – Где мой мальчик? – кричал он, проходя под воротами как раз в ту минуту, когда, огибая кусты сирени, подъехал лимузин.
– Черт меня побери, если я знаю, – ответил сидевший в машине высокий белокурый человек в светлом летнем костюме; и через мгновение Дик Форрест и Иван Грэхем пожимали друг другу руки".
И далее на наших глазах лепится внешний облик настоящего американца – в формировании его Джек Лондон (включая его собственную внешность), на мой взгляд, сыграл не последнюю роль:
"Грехэм был почти одного роста с Форрестом, может быть, выше на какой-нибудь дюйм, но зато уже в плечах и груди, и волосы светлее; глаза у обоих были почти одинаковые – серые, с голубоватым белком, и лица их покрывал одинаковый здоровый бронзовый загар. Черты лица у Грэхема казались несколько крупнее, чем у Форреста, разрез глаз чуть удлиненнее, что, однако, скрадывалось более тяжелыми веками. И нос его был как будто прямее и крупнее, чем у Дика, и губы алее и точно слегка припухли.
Волосы у Форреста были ровного светло-каштанового оттенка, а волосы Грэхема, без сомнения, отливали бы золотом, если бы они так не выгорели на солнце, что казались песочного цвета. Скулы у обоих слегка выступали, но впадины на щеках Форреста обозначались резче; носы были с широкими нервными ноздрями, рты крупные, по-женски красивые и чисто очерченные; вместе с тем в них чувствовались затаенная сила воли и суровость, так же как и в крепких, крутых подбородках".
А вот и та, кого искал хозяин дома.
"Они выехали на залитую ярким солнцем лужайку, и Грэхему открылось необыкновенное зрелище.
Середину обсаженной деревьями лужайки занимал большой квадратный бетонированный бассейн". И в нем, "как раз посередине, огромный гнедой жеребец, мокрый и блестящий, взвившись на дыбы, бил над водой копытами, и мокрая сталь подков блестела в солнечных лучах. А на его хребте, соскальзывая и едва держась, белела фигура, которую Грэхем в первую минуту принял за прекрасного юношу. И только когда жеребец, вдруг опустившийся в воду, снова вынырнул благодаря мощным ударам своих копыт, Грехэм понял, что на нем сидит женщина в белом шелковом купальном костюме, облегавшем ее так плотно, что она казалась изваянной из мрамора. Мраморной казалась ее спина, и только тонкие крепкие мышцы, натягивая шелк, извивались и двигались при ее усилиях держать голову над водой. Ее стройные руки зарылись в длинные пряди намокшей лошадиной гривы, белые округлые колени скользили по атласному мокрому крупу, а пальцами белых ног она сжимала мягкие бока животного, тщетно стараясь опереться на его ребра.
...Когда она, чтобы не сползти со спины жеребца, прижалась щекой к его выгнутой шее, ее распустившиеся мокрые золотисто-каштановые волосы переплелись и смешались с его черной гривой. Но больше всего поразило Грэхема ее лицо: это было лицо мальчика-подростка – и лицо женщины, серьезное и вместе с тем возбужденное и довольное игрой с опасностью..."
С этого все и начинается...
В книге использована графика
В Полке первой – графика Ю. Петрова (к повести Л. Толстого "Кавказский пленник"), Э. Кембла и Т. Вильямса (к "Приключениям Тома Сойера" Марка Твена), Ф. Меррила (к "Принцу и нищему" Марка Твена), Э. Сетона-Томпсона (к собственным сочинениям), В. Фаворского (иллюстрации к новеллам П. Мериме), И. Гринштейна (к "Приключениям Травки" С. Розанова), Ю. Анненкова (портрет М. Зощенко), М. Лермонтова (к главе "О войнах и любви"), Г. Доре (к Рабле – "Гаргантюа и Пантагрюэль"), Ж. Гранвиля (к повести Д. Дефо "Приключения Робинзона Крузо") и других. На контртитуле – рисунок Тани Мишиной; над оглавлением – заставка А. Ермолаева к повести А. Гайдара "Судьба барабанщика".
В Полке второй – иллюстрация В. Фаворского к повести Гоголя "Иван Федорович Шпонька и его тетушка" и две иллюстрации Г. А. В. Траугот к "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" Гоголя (к главе о Гоголе "Вот настоящая веселость"), П. Фера (к роману Жюля Верна "Таинственный остров"), М. Добужинского (к главе о "Трех толстяках" Юрия Олеши), Е. Бургункера (к роману В. Каверина "Два капитана"), Серой Совы (к главе о его сочинениях), Е. Рачева, М. Пришвина и П. Ползунова (к главе о Пришвине), К. Ротова (к "Старику Хоттабычу" Л. Лагина), Нади Рушевой (к "Мастеру и Маргарите" Булгакова), Ж. Гранвиля (к "Робинзону Крузо" Д. Дефо), К. Клементьевой (к повести С. Могилевской "Марка страны Гонделупы"), Н. Травина (к книге Д. С. Аландера о Рауле Валленберге), А. Налетова (к книге Ш. Бронте "Джейн Эйр" и главе о ней) и других. На авантитуле – рисунок К. Клементьевой из книги "Марка страны Гонделупы".
В Полке третьей использованы – фотография А. Анжанова львенка Кинули (к главе "Про зверят"), графика Нины Носкович (иллюстрации к "Детству Никиты" А. Н. Толстого), А. Иткина и О. Пархаева (к сочинениям Г. Уэллса), О. Верейского (к поэзии Твардовского), Т. Шишмаревой (иллюстрации к "Горю от ума" Грибоедова), И. Кускова (иллюстрации к Г. Хаггарду) и М. Беломлинского (к повести Марка Твена "Янки при дворе короля Артура"), иллюстрации В. Алфеевского к сказке Гофмана "Щелкунчик и Мышиный король", иллюстрация Е. Аносова к повести И. Меттера "Мухтар" (к главе "Пятый угол"), рисунок Р. Габриадзе (к главе о М. Жванецком) и других; фото Ильи Груэна к главе Маши Чудаковой о Джеке Лондоне. Издательство и автор благодарят сотрудников Центральной городской детской библиотеки им. А. П. Гайдара г. Москвы за помощь в подборе иллюстраций к Полке третьей.
Примечания
1
Гувернантка сестры героя повести и мать Катеньки.
2
Это жест горничной (фр.).
3
Старший брат.
4
Тогда это слово употреблялось во множественном числе. – М. Ч.
5
Кунак – приятель; в данном случае – "свой", не воюющий с русскими чеченец. – М. Ч.
6
Подразумевается, конечно, – тетеревенок. – М. Ч.