Митька Байкалов показывает Сперанскому кулак и подтверждает:
- Да знаешь ли ты, какие бывают старые чижихи... Львам глаза выклевывают, а не то что кошкам. Рассказывай, Маврикий, дальше.
А дальше совсем нетрудно рассказывать. Когда чижик отогрелся под крылом своей тетки, сразу захотел в теплые края. И они полетели над лесами, над лугами, над реками и всю дорогу разговаривали на чижином языке, как тепло в теплых краях и как им будет там хорошо.
Рассказ о чижонке заканчивался. Ребятам хотелось знать, что будет потом. И Маврику хотелось тоже знать. Но что будет потом - можно придумать дома.
Моросит дождь. Ребята расходятся по домам. Кто-то досказывает, как хорошо будет маленькому чижику в теплом краю, и кто-то сожалеет, что нельзя сделаться хотя бы на денек или на два чижом...
На улице - глубокая осень. Вспоминается недавняя диктовка. В ушах немазаной телегой скрипит голос Манефы: "Осень!.. Знак восклицания. Осыпается весь наш бедный сад..."
Маврик идет мимо школы, где учится Иль. Дождавшись его, он идет вместе с ним, обнявшись.
Выросший в иной среде Ильюша Киршбаум - воспитанный в реальной и нередко суровой обстановке - никак не был склонен искать в тех же мышах заколдованных фей или умиляться рассказом о чижике. Наоборот, ему чуждо было всякое волшебство, и он не признавал ни духов, ни привидений. Не очень охотно Ильюша слушал сказки. А недавно с ним что-то произошло. Он тоже стал придумывать невероятное.
- Ты знаешь, Мавр, - с таинственной убежденностью начал Иль, - если поймать большую шипучую змею и посадить в стеклянную банку, а потом глядеть ей в глаза всем классом и заклинать ее часа три, то можно змее внушить что захочешь...
- А что? - спросил удивленный Маврик.
- Например, змее можно внушить, чтобы она вместе со своими шипучими змеенышами поселилась у Манефы под кроватью. И она поселится. А Манефа выселится.
Воображение живо рисует Маврику, как змея и ее змееныши шипят ночью под кроватью. И как это страшно. И как вскакивает и бегает по кровати обезумевшая Манефа. Как она потом прыгает на стол, потом вскарабкивается на шкаф и сидит там до утра. Это очень смешно. И Маврик громко хохочет. Хохочет, но не верит в такую возможность. Не верит потому, что это уже не прежний Маврик. В нем поселился критический Ильюша, требующий проверки, доказательств и не позволяющий одурачить себя.
Мальчики, не замечая, обогащали друг друга лучшими своими чертами. Разные - они становились чем-то похожими. Таков закон взаимовлияния закон дружбы. Хороший это закон.
IV
Из Перми пришла телеграмма, и Екатерина Матвеевна сказала:
- Завтра, Мавруша, они приедут.
Маврик радовался предстоящей встрече с матерью. Радовался и опасался:
- А где я теперь, тетя Катя, буду жить?
Этот вопрос давно беспокоил Маврика, и было видно, что мальчик спросил не просто так и не между прочим. Он знал, что для папы и мамы прибран нижний этаж. Там теперь очень чисто. Стены оклеены "веселенькими обоями из не очень дешевых", поставлена мебель. Столы, стулья, шкафы, большая кровать. Кровать Маврика оставалась наверху. Екатерина Матвеевна и сама не знала, где будет жить Маврик, и уклончиво ответила:
- И тут и там...
"Лучше бы тут, а не там", - сказал про себя Маврик и не стал больше спрашивать, понимая, что сын должен жить с матерью, но все же на всякий случай заметил:
- Лучше бы не стеснять маму... Она же будет болеть после маленького.
Екатерина Матвеевна покраснела, но сделала вид, что не расслышала этих слов. Улица, семьи, в которых бывал Маврик, простота нравов во многое посвятили Маврика. Его уже поздно было переубеждать. Да и незачем. Поняла это и мать Маврика при встрече с ним. Он робко подошел к ней, не спуская глаз с ее большого живота, и тихо, почти шепотом, сказал, целуя ее:
- Здравствуй, мамочка... Ты сядь, тебе трудно стоять, - и заплакал.
Слезы потекли сами собой, а почему они потекли - Маврик не знал. Может быть, ему было обидно видеть такой мать. Может быть, его страшила боль, которую мать должна перенести. Об этом он тоже знал, не стремясь узнавать. Слышал. А может быть, у него, единственного сына своей матери, родилась ревность к неродившемуся. Не зря же, утешенный подарками, привезенными из Перми, он сказал час спустя:
- Лучше, если ты купишь девочку...
Он, употребляя слово "купишь" вместо слова "родишь", которое было у него на языке, как бы показывал матери, что он умеет "выбирать хорошие слова и не булькает не подумавши первое, что приходит в голову, как это делает Митяиха". Умению выбирать слова учила его тетя Катя, и старания не пропали даром.
Свидание с матерью было недолгим. Умудренная житейским опытом бабушка мягко, но приказательно сказала дочери:
- Внуку надо переехать к старшей тетке на Песчаную. И ему там будет лучше, и тебе, Любовь, легче выздороветь.
Смышленому мальчишке вполне достаточно было этих слов. Оказаться у тети Лары, проводить время с Ильюшей в штемпельной мастерской, помогать солить капусту, есть хрустящие кочерыжки, спать на новом месте... Да мало ли радостей сулит длительное гощение у тети Лары!
Через несколько дней Маврик узнал, что у него появилась сестричка, которую назовут Ириной в честь деревенской бабушки из Омутихи Ирины Дмитриевны, которую еще не знал Маврик.
Все обошлось хорошо. Мама очень скоро поправилась. Маврику показали сестру. Она, кричащая, какая-то слишком розовая не произвела на Маврика приятного впечатления. Но ее нужно было любить, и Маврик пообещал любить ее, как только она начнет ходить.
Маврик снова жил с тетей Катей на втором этаже. Тетя Катя рассудила очень разумно:
- Ириночка будет будить ночью Маврика... Да и тебе, Любочка, удобнее без него. Не где-то же он, а в одном доме.
Лучшего Маврик и не хотел, но иначе рассуждал его отчим:
- Дорогая Екатерина Матвеевна, я очень ценю вашу заботу о нас, но пользоваться бесплатно вашей квартирой не позволяет мне совесть. Квартира дает вам обеспечение. А платить за нее столько, сколько она стоит, я не в состоянии.
- Герасим Петрович, да что вы, да бог с вами, - принялась уговаривать Екатерина Матвеевна.
Но это было напрасно. Самолюбивый Непрелов, привыкший жить только на заработанное им, знающий цену деньгам, не захотел прожить в наследственном доме Екатерины Матвеевны и одной зимы. Ему предлагалась вместе с должностью конторщика мильвенского пивного склада компании Болдыревых и квартира. Не воспользоваться этим Герасим Петрович не мог. Доверенный склада, обожавший честного, исполнительного и энергичного Непрелова, был очень плох. Открывались виды занять его место. Жена доверенного фирмы прямо сказала матери Маврика:
- Мой Иван Иванович едва ли доживет и до рождества. Смерть не перехитришь, Любочка. И ему очень хочется, чтобы твой Герасим Петрович зарекомендовал себя и чтобы Иван Иванович при жизни мог передать ему ключи и должность.
Даровая квартира от фирмы Болдырева представляла собою огромную мрачную комнату со сводчатым потолком. Здесь когда-то было питейное заведение. Сохранились еще высокие и глубокие полки, отделявшие питейный зал от кухни.
- Это та же пермская Сенная площадь, - ужасалась квартирой Екатерина Матвеевна. - Только этот склеп и саженью дров не натопишь. Неужели, Люба, ты и Маврика потянешь за собой в такую трущобу?
Любовь Матвеевна не сказала сестре, что, кроме Маврика, у нее есть грудной ребенок, которому тоже нужно тепло и свет. Она знала, что к этому ребенку Екатерина безразлична.
У нее только Маврик один свет в глазу, ее не рожденный ею сын.
- Что скажут другие, если я оставлю Маврикия у тебя, Катя? Каких собак понавешают на меня мильвенские бабы, да и не одни бабы с Ходовой улицы!
"Что скажут другие" - самые страшные и самые ненавистные слова для Маврика - опять оказываются сильнее всех слов. "Что скажут другие" было сказано, когда его увозили в Пермь. И теперь эти слова увозят его из дедушкиного дома. А кто эти "другие"? Какое им дело до него с тетей Катей и бабушкой?
Плохо начиналась зима. Был только один радостный день - день рождения Маврика, когда ему исполнилось девять лет, да и этот день был последним. И он переехал в большой "склеп". Но и это еще не так страшно. Тетя Катя сказала:
- Пусть все думают, что ты живешь там, а жить будешь тут. Ночуешь ночку-другую у матери - и ко мне. А потом видно будет.
И он жил и там и тут. Но неприятности, как оказалось, "что твои грузди, не живут в одиночку". На десятом году жизни Маврик попал в историю, о которой заговорила вся Мильва.
Все началось с волшебного фонаря...
V
В школе стало известно, что у Толлина есть волшебный фонарь. И этим фонарем он ребятам со своей улицы показывает картины, а его дружок - Илька Киршбаум - читает по книжке или рассказывает о том, что показывается. А Санчик Денисов подает Маврику стекла с картинками, и получается "ух как здорово" и "до чего хорошо".
Всех ребят своего класса Маврик не мог позвать домой и показать им туманные картины. А видеть их хотелось всем. Всем трем классам. И ребята упросили Манефу Мокеевну показать картины в школе. Она согласилась. И был назначен "вечер туманных картин".
Маврик и Санчик торжественно принесли волшебный фонарь, натянули экран - простыню с красными каемками. Появился и Ильюша. Несмотря на то что это был "земский" школьник, которого полагалось отлупцевать, его встретили приветливо и даже почтительно.
- Сказка о сестрице Аленушке и о братце Иванушке, - объявил чистый голос Ильюши.
На белой простыне появилась первая картина. Аленушка ведет своего братца по лугу, на котором цветут цветы, зеленеют травы и голубеет небо.
Ребята замерли. Они, кажется, перестали дышать. Потом вырвался восторженный вздох. Затем кому-то захотелось ощупать простыню, на которой такая красочная, такая яркая картина. Теплая ли она, эта картинка... Не зальет ли красками белое полотно... Не прожжет ли, наконец, простыню яркий свет, бьющий из белой трубки с увеличительными стеклами волшебного фонаря.
Когда простыню пощупал один, потрогал и второй, и третий... И наконец, все... Потому что мальчики впервые видели экран и волшебный фонарь. И он был для них волшебным без преувеличений. В те годы он и не мог быть другим. Первый кинематограф "Прогресс" еще только строился в Мильве. А слово "телевизор" пока еще не произносил никто ни в Мильве, ни в России - нигде на земном шаре. Не было этого слова.
Когда простыню-экран все пощупали, Ильюша принялся читать дальше, а Маврик показывать картину за картиной, а Санчик исправно подавать ему один диапозитив за другим. У них было все срепетировано очень хорошо.
Школьники боялись, что скоро кончится сказка и кончится все.
Нет, потом была другая, третья... А потом Ильюша громко объявил, став перед простыней-экраном, освещенным лучом волшебного фонаря:
- А теперь мы вам покажем "Бог правду видит, да не скоро скажет", рассказ графа Льва Николаевича Толстого.
Сказав так, он сел за столик, около экрана, чтобы свет падал на книжку, принялся с выражением читать рассказ, а Маврик показывать картины, подаренные ему Иваном Макаровичем.
Рассказ и картины произвели огромное впечатление даже на Манефу. Пришлось показывать дважды. Второй раз Ильюша не читал рассказ. Его знали. Смотрели только картины.
Чуть ли не весь класс проводил Маврика до дома. Проводили до дома благодарные зрители и "земского" Ильюшку Киршбаума. Гость же! И потом, так хорошо читал.
Ничего не предвещало беды. Наоборот, в земской школе стали просить Ильюшу, чтобы он привел своего товарища Толлина и показал им картины. К Маврику пришли ходоки из земской школы. И тетя Катя сказала:
- Конечно, конечно... Чем же хуже ребята из земской школы? Дружнее будете жить.
"Вечер туманных картин" в земской школе прошел с большим успехом. Туда школьники привели своих младших братишек и сестер. В земской школе большой и широкий коридор. Сидели на полу. Учительницам принесли стулья. Здесь Ильюша показал себя еще лучше. Он был в своей школе. У него была слушательницей его учительница Елена Емельяновна Матушкина.
Все школьники благодарили Маврика, и Санчика, и Ильюшу. Учительница Елена Емельяновна сказала:
- Вон какой ты, Толлин, оказывается, просветитель... Хорошо бы показать эти картины и в девичьей школе...
Маврик был очень рад. Там учатся девочки Краснобаевы. Но все повернулось неожиданно плохо...
Стало известно, что скончался Лев Николаевич Толстой. И все заговорили об этом. И заговорили по-разному. Одни говорили, что умер великий человек и великий писатель русской земли, а другие... Другие, например отец Михаил, говорили очень дурно.
Он собрал всех учеников церковноприходской школы в одном самом большом первом классе. Никогда такого не бывало. Никогда не видали таким и отца Михаила. От него пахло не одной лишь селедкой, но и винцом. Всклокоченная борода, потемневший сизый нос, злые глаза не предвещали ничего хорошего. Он впервые появился в классе без нагрудного креста. В первый класс пришли и стали у стен все три учительницы школы.
Отец Михаил расчесал пятерней, как он это делал всегда, свою бороду и объявил классу:
- Смертью грешника на захолустной станции кончил свои дни отлученный от церкви, втоптавший в грязь свою сословную честь граф Толстой. Забвение имени его! Смерть творениям его, писомым по наущению сатаны и приспешников ада.
Распаляя себя, отец Михаил стал рассказывать о тлетворной жизни очернившего свой графский титул чернокнижного лиходея, обмакивающего свое перо в зловонный сосуд, пополняемый богоотвратным Люцифером кровью отцеубийц и повешенных цареотступников.
Не жалея хулящих слов, перемежая свою речь выражениями, вгоняющими в краску учительниц, робеющих у стены, отец Михаил обрисовал жизнь отлученного от церкви и проклятого самим богом, черту подобного графа, не постеснялся заявить, что греховодница Каренина Анна была писана им с одной из блудниц, которых было великое множество в его имении, под городом Тулой, где на сто верст вокруг посохли деревья, померла каждая седьмая тварь и перестали гнездиться птицы, множиться звери и метать икру рыбы.
Выпитый с утра шкалик водки во многом способствовал измышлениям отца Михаила, очернявшего память великого писателя России.
Источа свою злобу, законоучитель перешел к теме, имеющей отношение к данной школе:
- Находятся и в нашей приходской школе отроки, а равно и потрафляющие им наставники, которые, пребывая в тумане ослепления своего, может быть и не ведая того, туманят себе и другим головы туманными картинами... Толлин! - выкрикнул отец Михаил. - Выдь к доске и покайся!
Испуганный Маврик исполнил приказание.
- Ну что же ты молчишь, господин Толлин? Показывал мерзопакостные картины?
- Йя...йя, - начал заикаться Маврик, - я показывал хо-хо-хорошие картины. Про Аленушку, про...
- А про невинного... который якобы заточен был в темницу по лживому доносу? Мог ли ошибаться суд праведный, суд помазанника божиего царя-батюшки? Ну, что же ты молчишь?
- Не знаю, - ответил Маврик. - Наверно, мог ошибиться. Мой дедушка тоже невинно сидел шесть дней.
Отец Михаил задышал чаще. Жилы на его висках надулись. Он закашлялся.
- Вот как? Невинно? Откуда тебе это знать?
- Бабушка говорит, и тетя Катя, и все. Хоть кого в Мильве спросите.
- Значит, ты не признаешь вины своей перед богом и перед сверстниками? - спросил, указывая на притихших учеников, отец Михаил. - И не каешься в том, что ты показывал богоотступническое?..
- Отец Михаил, - стал защищаться Маврик, - если бы вы посмотрели и прослушали "Бог правду видит...", вы бы сами сказали, какой это хороший рассказ. Всем, всем ребятам понравились эти картины. Они почти что священные...
- На колени! - не крикнул, а заорал отец Михаил.
У Маврика начали было сгибаться колени, но в эту минуту он вспомнил, как тетя Катя внушала ему и другим: "Если ты не уважаешь себя, за что же тебя будут уважать другие?" И его ноги сами собой распрямились.
- За что же, батюшка? - взмолился Маврик. - За что же, отец Михаил?
- На колени! - взревел священник и больно схватил за ухо, чтобы пригнуть к полу неслуха.
Маврик и не собирался укусить руку отца Михаила. Он это сделал помимо своей воли, так же как Мальчик укусил, хотя и не больно, руку Маврика, когда он потянул свою добрую собачонку за ухо.
Отец Михаил отдернул укушенную руку и тотчас же, размахнувшись, ударил Маврика по скуле и сбил его с ног. Упавший затрясся, заскулил по-щенячьи. Он плакал не столько от боли, сколько от обиды, от несправедливости, от беззащитности.
Кто-то всхлипнул в классе. Это был Санчик. Плач повторился в другом конце. С учительницей первого класса стало плохо. Ее вывели. Отец Михаил опешил. Он хотел было поднять Толлина. Но водка и самолюбие не позволили этого сделать. И он схватил Толлина за шиворот.
- Еретический выродок! Змееныш! - крикнул он и пнул под зад Маврика так, что тот своим лбом открыл дверь и очутился за нею.
Более ста мальчиков опустили головы.
Отец Михаил понял, что произошло непоправимое. Он попытался смягчить, объяснить, что его гнев - гнев небес, но, видя, что никто не верит этому и все против него, он снова перешел на крик и проклятия, но и страх оказался бессилен. Школьники не подымали глаз на своего законоучителя.
- Встать!
Они встали.
- Поднять морды!
Они подняли головы, но глаза их были опущены.
- Воды! - приказал отец Михаил.
Манефа принесла воду в жестяной кружке.
- Худо мне, дети мои, - схитрил отец Михаил и вышел из класса.
Занятий в этот день в церковноприходской школе не было.