- Не может быть! - насторожился Кабушкин. - Я этому не верю.
- Воля твоя. Рассказываю то, что видел своими глазами.
- Майор не из тех, кто продаётся.
- Не торопись. Кто тебе сказал, что Кадерметов продался? Он пожертвовал собой, чтобы спасти жителей целой деревни.
- Как это произошло?
Они прошли мимо землянки, где расположилась кузнечная мастерская по ремонту оружия, и, выбрав место посуше, сели под высокой сосной.
- Мы тогда совсем выдохлись, - начал рассказывать Вафин. - Восемь атак отразили. Многие уже погибли. Когда рассвело, видим: вокруг ни души. Тишина. Лишь птицы поют, где-то кукушка стонет. Видать, фашисты не захотели нас преследовать - ушли. Но тут мы услышали выстрелы уже позади. Поняли: попали в окружение. Что делать? Кое-кто начал срывать петлицы, бросать оружие. Появился майор Кадерметов. Раненый, заросший бородой. Посмотрел на всех пристально - думаем, будет сейчас ругать на весь лес. Нет, не крикнул. Сказал очень тихо: "Взять оружие". Не только винтовки, ни одного патрона не оставили. Провёл он нас лесными тропами в Крестовку. Немцев там не было. Вырыли мы землянки, заняли оборону. Отряд наладил связь в районе с подпольным комитетом партии. Дела у нас пошли. Вот здесь-то и начали щипать мы немцев частыми вылазками. Запаслись оружием, боеприпасами, снаряжением. А в середине февраля фашисты вдруг арестовали в соседнем селе Андрея Иванова, местного учителя. Обвинили его в распространении сводок Советского информбюро. Долго допрашивали, где радиоприёмник, потом расстреляли. Первый провал настораживал. Было ясно, что среди нас предатель. Кто он? В конце концов поймали. Оказался им Похвистиев, сын бывшего помещика. Немцы сказали ему: хочешь быть хозяином отцовской земли, помогай нам громить партизан. Подослали его в Крестовку шпионом. Дескать, обиженный немцами человек. Жалеть много не стали: приставили к берёзе. Кадерметов предложил: надо листовки выпустить. Пусть народ знает, помогает обнаруживать предателей. Достали типографский шрифт. Комиссар Веденеев написал текст. Обнародовали, что предателями являются прислужники фашистов Соловьёв, Бороздин, Емельянов и Лапинский. Напомнили, что их тоже ждёт суровая кара. Листовки распространяли по всему району. Если бы ты видел, как закружились полицаи, фашисты!
- Почему? - не понял Кабушкин.
- Забеспокоились. Как бы не дошла и до них очередь. Стали разыскивать подпольную типографию. А мы в это время натягивали верёвки через дорогу - ловили мотоциклистов, захватывали обозы…
- За дело взялись… - улыбнулся Кабушкин.
- Подожди, - уловил иронию Вафин. - Захватывали обозы не для того, чтобы жить припеваючи. Надо было кормить население. И сделать запас: ведь сами хотели перейти к лесной жизни. Вырыли землянки, сварганили в них печки. Запасли одежду, оружие, пищу. Всё подготовил майор. Только самому не пришлось воспользоваться.
- Как же майор погиб? Ведь он не только был смелым и решительным, но и семь раз примерялся, прежде чем что-либо сделать.
- Да, тут раздумывать было некогда. Тут нужно было действовать… Вот как это произошло: в день Красной Армии, 23 февраля, решили расстрелять всех фашистов и полицаев, живущих в селе, затем уйти в лес. Но и тут провал. В соседней деревне Деньгубовке схватили Боева. Нашли в его доме радиоприёмник. Начали пытать, и Боев не выдержал: назвал партизан, которые к нему приходили. Сказал, что фамилия командира - Кудров, так называли местные жители Кадерметова.
Через несколько дней немцы нагрянули в Крестовку. По всем домам провели обыски. Мы в это время были в соседнем лесу, на заранее подготовленной базе. Не обнаружив ни Кудрова, ни типографии, разъярённые фашисты согнали всё мужское население в середину села - на площадь. Офицер потребовал, чтобы немедленно выдали Кудрова. Пять минут на размышление. Устрашающие стволы двух пулемётов были направлены в толпу. Офицеру осталось только взмахнуть рукой… В этот момент и вернулись мы в село из леса. Кадерметов и я. На лыжах. В домах всё перевёрнуто вверх дном. На улице рыдают женщины. Рассказали нам, что случилось. Кадерметов снял автомат, передал его мне, а сам - на площадь.
- Не трогайте безвинных! - крикнул он. - Вот я, Кудров!
Немцы бросились на майора, завернули ему ругай за спину, связали верёвкой и потащили к саням. Толпа заколыхалась. Женщины, прижимая к себе детей, заплакали.
- Не плачьте, родные! - крикнул им Кадерметов. - Я скоро вернусь!
Должно быть, он рассчитывал, что партизаны вот-вот подойдут и выручат его. Но те запоздали. Сани уже тронулись. Я, не помня себя, дал по ним длинную очередь. Но это не помогло… Так и не удалось нам спасти Кадерметова. Он умер от жестоких пыток в селе Монастырщино…
Кабушкин задумался. Перед глазами словно живой стоял Кадерметов. По-прежнему весёлый, радушный. И этого вот человека уже нет. Неизвестно даже, где его зарыли…
Месть, только месть!
К ним подошёл молодой парень в полушубке с висевшими на шее биноклем и немецким автоматом - связной штаба.
- Командир отряда вызывает, - сказал он Кабушкину.
Иван поднялся. Прощаясь, протянул Вафину руку:
- О том, как погиб майор, напиши жене. А то, наверное, сообщили ей, что пропал без вести. Человек совершил такой подвиг! Потом передай от меня привет Николаю Филипповичу.
- Непременно, Жан!
Такой же синеглазый, как и Жан, командир отряда Ничипорович встретил его, стоя за столом.
- Проходи поближе, - пригласил он Кабушкина.
Здесь же были начальник штаба Айрапетов и комиссар Покровский.
Жан подошёл к столу и стал по стойке "смирно".
Командир отряда расспросил о здоровье, о настроении, затем рассказал о невесёлых вестях, полученных из Минска.
- И вот мы решили послать вас в город. Приказ готов, - подвинул он Кабушкину лист бумаги.
Там было написано: "Учитывая, что нашему отряду не хватает медикаментов, а также необходимость установления связи с Логойским отрядом красных партизан, приказываю:
1. Старшему заместителю начальника 2-го отдела штаба отряда лейтенанту товарищу Кабушкину и бойцу-партизану товарищу Саранину отправиться в город Минск с целью достать медикаменты по отдельному списку, установить связь с Логойским отрядом красных партизан и выпустить печатные листовки.
2. Для выполнения поставленной цели покинуть территорию лагеря 10 марта 1942 года в 22 часа 00 минут. На территорию лагеря вернуться 16 марта 1942 года".
- Ясно, - сказал Кабушкин. - Разрешите готовиться к выполнению приказа.
Командир обнял его:
- Будь осторожен, Жан. Ты нужен для большого дела. Учти. В Минске после провала подполье ослабло. - Командир отряда, вздохнув, покусал губы. - Там какой-то провокатор объявился. Надо его найти. Не то…
- Понятно, - сказал Кабушкин и, щёлкнув каблуками, отдал честь. - До свидания, Владимир Иванович…
Командир пожал ему руку:
- Желаю успеха, Жан!
Хотя Кабушкин и заявил. что будет готовиться к выполнению приказа, но в землянку, где располагались его друзья, не вернулся. К чему, собственно, готовиться? Он и так всегда готов. Партизанская жизнь приучила действовать немедленно. Всё необходимое с ним: документы, оружие, одежда…
И всё-таки не мешает перед серьёзным заданием остаться одному. Подумать о прошлом… Почему оно так дорого? Неужели больше не вернутся счастливые минуты… В последние годы он был доволен жизнью. И работал, не зная усталости, и служил без страха. Всегда получалось так, что исполнялось любое его желание. "Счастливый ты человек, поэтому всё и получается по-твоему", - говорили ему некоторые, не скрывая зависти. Ваня смеялся над ними. Разве не был он счастлив? Жил в свободной стране, учился, дружил. Для него были созданы все условия. Казалось, будто плыл он по морю, в тёплой и чистой воде. Потом встретил Тамару… Андрейка и Яшка посмеялись. Сказали, чтобы и думать не смел о ней. Куда, мол, ему! Нет, не затосковал он, не захныкал. И Тамара, эта красивая девушка, улыбнувшись, протянула руку. Поплыли они рядом… Внезапно ясное небо заволокло тучами. Грянул гром. Они расстались. Бывшее таким тёплым и чистым, просторное море вдруг заволновалось, превратилось в бездонную пучину, откуда бросаются разъярённые волны. Кажется, вот-вот они его накроют. Нет, не боится он, плывёт и знает, что буря кончится, что небо снова будет ясным… Где только сейчас Тамара? Увидеть бы её улыбку, похожую на радугу после дождя. Но враг всё украл. Даже улыбки людей. Никого не жалеет: вешает, стреляет, живыми закапывает в землю… Нет врагу пощады! Месть, только месть!
Он сел на пенёк писать письмо Тамаре. Но куда посылать его? В Казань. Отец Тамары - военный комиссар Татвоенкомата. Пожалуй, он и сообщит своей дочери…
"Добрый день, дорогие…" - начал Кабушкин, вдруг засмеялся, не зная, как назвать родителей жены. По имени-отчеству? Никогда ещё не писал им…
"Если Тамара с вами, - продолжал он, - сообщите ей, что я жив-здоров…"
Что бы ещё написать? Очень, мол, скучаю? Неудобно.
Он сообщил, что гитлеровские головорезы ужасно мучают наш народ и пленных. "В Минске перед парком размещается в недостроенных зданиях лагерь для военнопленных. Если бы вы видели, как их бьют и морят голодом! Даже воды не дают напиться досыта! За шесть месяцев уже погибло восемнадцать тысяч пленных. Я сам оттуда еле вырвался. И теперь за издевательство над нашим народом буду мстить злодеям…"
Перечитав написанное, Кабушкин добавил:
"Обо всём этом знаю сам, не по чьим-то рассказам, всё видел своими глазами, слышал своими ушами - не могу быть спокойным к таким страданиям, и до тех пор, пока глаза видят, уши слышат, буду бороться до последней капли крови.
Обнимаю Тамару.
Передавайте мне привет по радио на имя Жана. Тут меня знают…"
Вчетверо сложив письмо, запечатал его. На конверте чётким почерком написал адрес: "Город Казань, ТАССР, Татвоенкомат, улица Свердлова, дом 52, Петровым".
Молодой партизан, провожавший Кабушкина и его спутника Саранина, сняв с плеча мешок, перевязанный верёвкой, осторожно положил его на сухую корягу. Должно быть, он уже догадался, что в мешке не харчи - верёвки сильно врезались в плечи. Освободившись теперь от груза, партизан облегчённо вздохнул. К утру он вернётся в лагерь к своим друзьям. А Кабушкин и Саранин должны ещё долгие часы шагать по лесным тропам, протоптанным копытами диких зверей. Снег тает, дорога раскисла. Сквозь деревья едва пробивает свет луны…
Молодой партизан смахнул большим пальцем капельку пота с виска, потом, кивнув на запад, сказал сочувственно:
- Тяжела, братья, взятая вами ноша…
Он, видимо, намекал не столько на тяжёлый груз и дорогу, сколько на те опасности, которые подстерегают их в городе.
Недавно фашисты согнали всех евреев города в один квартал, оцепив его колючей проволокой, и назвали: гетто. Врываясь туда время от времени, они устраивали погромы, убивали ни в чём не повинных людей. По заданию Минского подпольного комитета Кабушкин, пробравшись в гетто, вооружил большую группу людей и ночью тайными тропами привёл их в партизанский отряд. Сейчас "попутно" они с Сараниным несли для надёжных людей в гетто партизанский подарок - термитные мины.
- Сказано: терпи, казак, атаманом будешь… - произнёс как ни в чём не бывало Кабушкин. - Вам тоже придётся в лесу отведать разного.
- Нам что, мы вместе. У нас вон Советская власть… Ну, будьте здоровы. Чистой вам дороги.
- Спасибо, друг…
Они остались вдвоём. Докурили свои самокрутки, окурки не бросали - размяв их пальцами, пустили по ветру.
- Пошли, - поднялся Кабушкин и быстро надел верёвки заплечного мешка. Возле города он передаст его Саранину.
У леса нет конца-края. Всё те же старые дубы да высокие сосны, гордо вскинувшие свои верхушки в тёмное небо. Где-то вскрикнула птица, потревожив притихший лес. Снова наступила густая тишина ночи. Воздух влажен и чист…
Кабушкин идёт впереди. Снег такой мягкий, что при каждом шаге нога проваливается. Поздняя ночь. Тамара уже спит, наверное… Подойти бы к её кровати, погладить волосы, дотронуться губами до белой шеи. Так он делал, когда, проверив ночью посты, возвращался домой. Проснётся Тамара и, не открывая глаз, потянется к нему рукой: "Устал?"…
Да, устал Жан, очень устал. Если бы лёг сейчас, не подумал бы, что снег такой мокрый, уснул бы сразу…
- Товарищ лейтенант, разрешите, пройду.
Саранин вышел вперёд и зашагал, делая на пять-шесть нормальных шагов один длинный. Кабушкин улыбнулся: товарищ был озабочен, чтобы он не заснул на ходу. Верный способ отогнать сон в походе. Однообразные движения утомляют… "Подожди-ка, - присмотрелся он к Саранину, - кто же точно так шагал, переваливаясь по-медвежьи? Такие же длинные руки, широкая спина…"
Саранин оглянулся.
- Не спишь? - спросил он, улыбаясь.
В темноте блеснули его зубы.
"Харис! - неожиданно вспомнил Кабушкин. - Харис Бикбаев! Был он таким же. И точно так улыбался"… Но где он теперь? Воюет, конечно. Если не прошло увлечение машинами, наверняка, сменил контроллер трамвая на руль. И чувствует сердце: проведёт свою машину в Берлин через Белоруссию. Будет косить гадов огнём и давить гусеницами танка. Недалёк тот день, когда и в Минск ворвётся. Красная Армия уже наступает. Да и они здесь, в тылу, не дают покоя немцам. На железных дорогах летят под откос поезда, горят склады. Кабушкин и то уже сколько головорезов отправил на тот свет…
Не доходя до города километра четыре, они расстались. Жан пошёл одному ему известной тропой к знакомым. Там переоделся и в новом костюме продолжил свой путь, пока глухими переулками не добрался до городской площади. Напротив дома правительства находилась аптека - там работал свой человек. В очках, озябшими руками он перебирал какие-то бумаги. Когда вышел последний покупатель, аптекарь, озираясь, кивком головы указал на дверь и пропустил Кабушкина в свой кабинет.
Жан коротко рассказал о новостях, о нуждах отряда, передал решение Минского подпольного горкома - создать партизанский лазарет.
- Прежде всего нужны медикаменты. И как можно больше, - закончил он.
Аптекарь вытащил из-под стола вещмешок.
- Вот и весь мой запас.
- Так мало? Одним поленом землянку не обогреешь. А бинты? А вата?
- Забрали, - сказал аптекарь.
Он кивком головы указал в окно. Там внутри двора у склада солдаты грузили машину тюками, ящиками.
- Куда повезут? - спросил Кабушкин.
Аптекарь пожал плечами.
- Не знаю… Машина приехала из Борисово, так что возвращаться будет по шоссе. Немцы, конечно, задержатся в маленьком ресторане у заброшенной церкви. Там хромая бабка Глафира готовит самогон для господ офицеров - с какими-то пахучими травами, с перцем…
- Какая бабка? Откуда она взялась?
- Появилась перед войной. Собирает подаяния - хочет восстановить церковь какой-то святой Варвары. Привезла даже утварь - говорит, издалека.
Но Жана интересовала уже не бабка с её церковной утварью - он думал о том, как добыть медикаменты раненым партизанам.
- Спасибо, Я пойду к своим, посоветуюсь…
В городе на тротуарах и дорогах снег начинал оттаивать. Его мохнатые шапки на развалинах домов сверкали под солнцем особенно ярко. Временами со звоном падали острые, как старинные копья, сосульки. С разбитых карнизов и оконных наличников стучали в землю дружные капли - будто горючими слезами плакали хмурые трущобы…
Весна. Какой она будет и что принесёт непокорённым людям Белоруссии? Фашисты в городе пока чувствуют себя как дома. Вон идут по улице двое, вдребезги пьяные, горланят песню, будто на именинах были. Хорошая добыча! В карманах у них наверняка есть увольнительные, образцы подписей которых так нужны партизанам… Но из-за угла вышли трое с автоматами. "Патруль!" - насторожился Жан, и по телу его пробежали мурашки. Свернуть в сторону? Правда, бояться нечего, документы у Кабушкина были в порядке, а всё-таки… Внешность его тоже не вызывала сомнений - был он одет как заправский парикмахер - демисезонное пальто, чёрная шляпа, в руке маленькая сумочка о пульверизатором и дорогими духами.
Нет, его не остановили. А за пьяными охотиться не было времени. Его занимал грузовик. Надо спешить к старушке, там видно будет…
Из явочной квартиры Жан вышел сгорбленным крестьянином. Его не узнать: залатанный ватник, такие же замусоленные брюки, старые солдатские сапоги, на спине мешок, а в мешке соль и завёрнутое в тряпку мыло. Будто выменял добро это у городских жителей на сало и теперь вот возвращается в родное село. Такому человеку положено креститься перед божьим храмом и не грех опрокинуть чарку водки у богомольной старухи перед выходом из города.
Надо купить у бабки самогон, пройти на контрольный пункт и ждать грузовик. Во время проверки часовыми пропуска предложить выпить шофёру, чтобы тот согласился взять попутчиков до Хатыни. По дороге же прикончить фашистов и завернуть на ближайшую базу партизан. Таков был его план.
Как было условлено, встретились они с другом у самой церкви. Креститься им на эту рухлядь не пришлось: неожиданно из-за поворота выехал грузовик.
- Эх, чёрт! Не успели! - выругался Жан.
Грузовик остановился у пристройки, где когда-то раньше трапезничали братья-монахи.
- Может, попытать счастья - спросить разрешения на поездку с господами офицерами? - спросил Жан Саранина. - Здесь же за столом, за выпивкой.
- Попробуй.
Жан зашагал к пристройке - в ресторанчик, похожий на распивочную. Но его не только сидеть за столом, даже за порог не пустили.
- Вшивый сабака! - поднялся пьяный немец. - Век!
- Прогнали.
Нечего было и думать о поездке на грузовике. Жан подошёл к Саранину.
- Касатики, пожертвуйте на храм божий, - послышался жалобный голос. - Утварь с самой Казани привезла.
Жан оглянулся. Опираясь на палку, к ним подошла старушка лет шестидесяти с острыми, как у ястреба, глазами, в очках.
- А если надо горло промочить, найду вам покрепче, только не скупитесь.
"Глафира Аполлоновна! - чуть не вскрикнул Кабушкин. - Так вот почему сундук с золотом, что стоял у Пелагеи Андреевны, оказался тогда пустым, - молнией мелькнула мысль. - Сплавили кресты и чаши. Сплавили… Теперь на храм собирает…" Жан достал из нагрудного кармана две немецких марки и, сторонясь, протянул их старухе.
Глафира Аполлоновна, быстро хапнув деньги, вытащила из-под фартука поллитровку.
- Пейте, голубчики, на здоровье.
- Пошли, Христофор, тут господа, - сказал Жан своему спутнику.
Они зашагали по шоссе к шлагбауму, где находился контрольный пункт.
- Успеем ли? - шепнул Саранин.
- Должны успеть, - ответил Кабушкин.
День клонился к вечеру. Навстречу дул резкий ветер. Это на руку. Будет предлог отогреваться около будки, прислонившись к стенке, и ждать машину. А раздумья о Глафире не покидали. Хитрая тётка. Фанатичка… Какой была раньше, такой осталась и теперь…
Молча дошли до контрольного пункта. Здесь навстречу им вышли двое с автоматами. Третий остался в будке.
- Многовато… - подумал Жан.