– Копченая лососина, если быть точным, – раздался у них за спиной знакомый голос.
Генри показалось, что от страха у него заледенели кости. Он медленно повернулся и уставился на отца, стоявшего в дверях. Пока они пробирались через темные комнаты, Генри представлял себе, что если уж отец их и застигнет, то будет в доспехах и с оружием. Но тот выглядел совершенно спокойным, в простой темной одежде, какую всегда носил дома. На ногах у него была бесшумная обувь из мягкой ткани. "Тапочки", подсказала Генри все та же смутная, давняя память, которая выдавала ему слова, когда хотела.
– В тайниках внутри внешних стен дома очень удобно хранить рыбу, – как ни в чем не бывало продолжал Освальд, не сводя глаз с Генри. – Каменная кладка хорошо удерживает холод.
Генри молчал. Он ждал, когда из воздуха появится Джоанна и прикончит их всех. Ждал, когда отец начнет вести себя так, как положено Освальду, который жег дома и угонял жителей. Эдвард, не подозревавший о том, кто перед ним, убрал кусок рыбы на место и поклонился, одновременно дернув Лотту за рукав, чтобы она сделала то же самое.
– Добрый вечер. Примите мои глубочайшие извинения за то, что рылся в вашем тайнике. – Он развернулся к Генри: – Может быть, представишь нас друг другу?
Отец улыбнулся, внимательно глядя на Генри. Этот взгляд не обещал смерть, не обещал наказание, в нем был только вопрос: "И как ты из этого будешь выпутываться?" Он точно знал, что Генри не рассказал бы никому, кто на самом деле его отец, и от того, что они все еще понимали друг друга без слов, Генри стало не по себе.
– Это мои друзья, – выдавил Генри. Речь он на такой случай не заготовил и теперь сильно об этом жалел. – Давно ты понял, что мы здесь?
– Когда вы поднимались по холму. Заведи привычку оглядываться, когда идешь из одной комнаты в другую. Учишь тебя, учишь, – пожал плечами отец. – Генри, поверь, я рад видеть тебя, но, может, объяснишь, что ты тут забыл?
– Мне нужен меч. Тот меч. Ты знаешь.
– Надеюсь, ты не думал, что я украсил им каминную полку на случай, если ты заглянешь?
– Что ты хочешь в обмен на то, чтобы дать его мне на один день? – выдавил Генри, морщась от того, как жалко, по-детски звучит его голос.
– Сейчас уже ночь, вы все мокрые насквозь, юная леди, кажется, долго плакала, а твой друг еле стоит на ногах. Оставайтесь ночевать, а утром поговорим.
– Ни за что, – отрезал Генри.
Спать в доме самого опасного человека в королевстве – уж точно плохая идея. Но отец вдруг улыбнулся такой невеселой, усталой улыбкой, что у Генри кольнуло в груди.
– Ты ведь знаешь: я делаю только то, что мне выгодно, Генри. Вы бродили по моему дому, как три болвана, неспособных заметить слежку. Прошу прощения у юной красавицы за такие слова, но уж что правда, то правда. Если бы я хотел вам зла, вы бы и через подоконник не успели перебраться – поверь, в этом доме намного больше сюрпризов, чем ты успел увидеть. Я вас не трону.
– А она? – спросил Генри, так и не решившись произнести имя Джоанны.
– Ее здесь нет. И знаешь что? Раз уж ты пришел ко мне, дитя мое, это значит, что ты в отчаянии. Если у тебя имеются другие планы на вечер, можешь вылезти из того же окна, в которое влез. Но поскольку у тебя их нет, разреши мне проводить вас в гостевые спальни – на первом этаже кое-какая мебель еще осталась.
Эта речь была так хороша, что Генри почувствовал непрошеную зависть. Что бы ни творилось вокруг, отец тут же приспосабливался. Конечно, он был прав: Генри явился без всякого запасного плана, ни минуты не подумав о том, что будет делать дальше.
Еще до того, как Генри открыл рот, отец понял, что тот скажет "да", и зашагал в сторону лестницы. Оробевшие Эдвард и Лотта потянулись за ним, и Генри оставалось только присоединиться. Он старался не думать о том, что делает: раз не подумал до этого, теперь-то уж поздно.
Первый этаж выглядел так же грустно, как второй, но когда отец распахнул скрипучую дверь одной из комнат, оказалось, что внутри все неплохо: кровать, очаг и даже ковер на стене, узор на котором вызвал у Эдварда приступ многословного восхищения и похвал хозяину и его дому. Отец любезно его поблагодарил, и Генри некстати задумался, почему отец не учил его всем этим вежливым словечкам, если так хорошо их знал.
Мысли становились ленивыми, сонными – осторожность сдалась под натиском усталости, тем более что Джоанна ниоткуда так и не выскочила, а отец ничего ужасного так и не сделал. Эдвард важно рассказывал Лотте про особенности плетения старинных ковров, отец разводил огонь из сложенных около камина поленьев, и Генри сел на пол рядом с ним.
– Зачем ты оставил дурацкий ковер, если переплавил почти все остальное? – пробормотал он, с наслаждением втягивая смолянистый запах дров.
– Не мог же я совершенно разорить дом.
– Где Джоанна?
– Когда ты нашел корону и остановил бунт, она меня покинула. Сказала, что потратила на меня слишком много времени, а я не оправдал ее ожиданий. Дескать, из-за тебя я потерял боевую хватку и ни на что уже не способен, – без выражения сказал отец и сильнее раздул огонь.
– А где Хью?
Отец рассмеялся так, будто это был невероятно смешной вопрос.
– После того как ты вернул Сердце, Джоанна перенесла меня и доблестного Хьюго сюда. Надеюсь, ты не думал, что я приковал его цепью в подвале и морил голодом. Это не мой метод. Мы дали ему кучу золота, красивую одежду, меч, и дурачок быстро утешился. Во время твоих приключений во дворце он сидел тут, подъедал мои запасы и размахивал мечом перед зеркалом. Я надеялся, что он для чего-нибудь мне пригодится, но Джоанна произвела на него такое неизгладимое впечатление, что, когда мы с ней расстались, Хью немедленно ушел с ней. Не могу их винить – юноша впервые в жизни увидел великолепную женщину, а ей приятно, что такое бесхитростное создание смотрит ей в рот и считает любое ее слово великой истиной. Мы с ней уже лет двести не осуждаем друг друга за маленькие причуды.
– Его ждут дома, – сказал Генри, едва смолчав о том, что на его вкус Джоанна не великолепная женщина, а злобное чудовище.
– Думаешь, за всю неделю, что Хью тут провел, он хоть раз попытался сбежать? Нет. Он из тех людей, которых легко отвлечь от любой печали едой и деньгами, так что не волнуйся. Каждый сам выбирает себе судьбу.
Генри крепче прижался виском к нагревшемуся боку очага. Раньше они вот так же сидели у огня, вырезали стрелы или чистили шкуры, и эти воспоминания были такими хорошими и занимали внутри него так много места, что он ничего не мог с ними поделать.
– Мы раньше жили здесь? До Хейверхилла? – вырвалось у него.
Лицо отца изменилось, как будто его ударили под дых, и Генри стало не по себе.
– С чего ты взял, что до Хейверхилла мы жили где-то еще? – хрипло спросил он.
Генри растерялся. Он не привык, что отца можно застать врасплох.
– Я иногда вспоминаю вещи, которые вроде знал раньше, но забыл.
На секунду ему показалось, что отец сейчас выругается, как и не снилось Эдварду с его библиотечными проклятиями.
– Пора спать, все устали, – сказал отец и встал на ноги прежде, чем Генри успел прибавить хоть слово.
В следующие полчаса отец был настолько радушным хозяином, что Генри от этого даже устал. Для всех гостей были найдены подушки, одеяла, сухая одежда, вода для мытья и хлеб с холодным мясом. Потрясенную таким уходом Лотту оставили отдыхать в спальне с ковром, а им с Эдвардом отец выделил вторую гостевую комнату, где немедленно развел огонь, застелил две кровати, промыл и перевязал Эдварду руку, после чего, три раза пожелав гостям спокойной ночи, скрылся.
– Он славный. Просто загадка, как ты ухитрился вырасти дикарем, – пробормотал Эдвард, забравшись под одеяло, и уснул быстрее, чем Генри сумел выдумать достойный ответ.
В очаге уютно трещал огонь, кости ломило от усталости, кровать была мягкой, проклятие дрозда-разбудильника больше не мешало, но Генри изо всех сил старался держать глаза открытыми, оглядывал комнату, пытаясь вспомнить, бывал ли он здесь раньше. Его взгляд переходил с одной вещи на другую, пока не упал на предмет, от которого Генри меньше всего ждал открытий.
Он встал и подошел к камину, рядом с которым Эдвард посадил насквозь промокшего от дождя господина Теодора. Генри повертел в руках жалкого, мокрого медведя. Ощущение мягкого брюшка, набитого тряпками, было странно знакомым.
– Положи на место, – пробормотал Эдвард, словно и во сне следил за своим имуществом.
– Кажется, у меня тоже когда-то был тряпичный зверь, – рассеянно ответил Генри, возвращая игрушку на место. – Заяц или сова. Или лиса, не могу вспомнить.
– Повезло. – Эдвард заворочался и отвернулся к стене. – Вот бы и мне все забыть.
В комнате воцарилась тишина, и Генри, так ничего и не вспомнив, лег в постель. На этот раз ему ничего не снилось, будто даже сон о перепачканных землей руках растворился и исчез, чтобы не дать ни одной подсказки, не вернуть ему ни одного потерянного слова.