Генри надеялся, что они просто рухнут и заснут, но Эдвард зачем-то начал снимать с коня сумки, седло и упряжь, а потом намочил водой из фляги кусок ткани и принялся протирать коня.
– Воду лучше зря не расходовать. – Генри ткнул носком ботинка сухую, как пыль, землю. – Ручья поблизости точно нет.
– Снежок терпел тебя весь день. Еще немного хамства с твоей стороны, и, боюсь, к нам опять примчится Рой, на этот раз – из злобных коней, которых ты оскорбил в его лице, – невозмутимо ответил Эдвард.
Когда Генри, путаясь в ремнях, кое-как расседлал коня, Эдвард швырнул ему тряпку. Генри скрепя сердце полил ее водой и начал вытирать Снежка, стараясь держаться так, чтобы тот не смог дотянуться зубами до его руки. Но тот не пытался укусить – он понуро стоял, переминаясь с одной дрожащей ноги на другую, и Генри внезапно почувствовал что-то похожее на жалость. Он никогда не жалел взрослых зверей, только детенышей, оставшихся без родных, и, не зная, как это выразить, похлопал Снежка по носу. Тот посмотрел на Генри своим полубезумным взглядом и ткнулся носом в его ладонь.
– Есть просит, – сказал Эдвард. – Проверь свои богатые припасы, наверняка там что-нибудь для него найдется.
Сам он был занят тем, что скармливал черному коню яблоки, и Генри с трудом заставил себя сделать то же самое. Он с детства охотился на зверье и ел его. В том, чтобы кормить животное самому, было что-то неправильное.
– Ты что, на ночь его не привяжешь? – не поверил Генри, когда Эдвард расстелил на земле одеяло и сел, прислонившись спиной к дереву.
– Он уже привязан. Ко мне, – лениво ответил Эдвард, не открывая глаз. – Лошади – это друзья, не просто звери. Болдера я полжизни знаю. А Снежок младше, так что не уйдет, пока не ушел Болдер.
Речь его становилась все более невнятной, и под конец фразы Эдвард, кажется, просто вырубился от усталости – с тем же важным видом, с каким бодрствовал. Это было отлично: Генри наконец-то можно было не изображать, что ему все нипочем, и он со стоном растянулся во весь рост, уткнувшись лицом в землю. Вот только сон почему-то не шел – сколько Генри ни ворочался с одного бока на другой, сколько ни подкладывал под голову седло, узел с одеждой или куртку, ничего не помогало. Свет деревьев был мягким, убаюкивающим, даже кони уснули прямо стоя, опасности не было, вокруг ни зверя, ни птицы, но впервые в жизни Генри не мог заставить себя уснуть. Потом ему пришло в голову переместиться в дом Тиса и поспать там, на удобной кровати, но он побоялся: время в облачном доме идет быстрее, наверняка он не успеет вернуться к утру.
Генри бессмысленно смотрел в подсвеченную золотым сиянием темноту, пока она не начала светлеть. Когда первый луч рассвета тронул небо, Генри показалось, что поблизости захлопали птичьи крылья, но он не успел оглядеться – сон обрушился на него, как удар.
Проснулся он от того, что на лицо ему лили воду. Она попала в нос, Генри вдохнул и закашлялся, отплевываясь.
– Я уж думал, ты ноги протянул, – сказал Эдвард, убирая флягу. – Хотя вряд ли я бы от этой новости заплакал.
– Нечего расходовать воду, – прохрипел Генри. Судя по солнцу, он проспал меньше часа. – Мог просто ткнуть меня сапогом.
– Да я все ноги об тебя отбил. И руки. И сорвал голос. В спячку тебя, видимо, медведи учили впадать, – проворчал Эдвард и отошел, довольный собственной шуткой.
Под деревом он уже успел разложить еду и посуду – так, словно думал, что он все еще во дворце. Генри достал из своей сумки вяленое мясо и начал жевать, изо всех сил пытаясь держать глаза открытыми.
– Не мог бы ты отсесть подальше? – спросил Эдвард. – А то такое чувство, будто у меня над ухом дикий зверь раздирает добычу.
Генри уставился на него, не вынимая изо рта кусок мяса. Эдвард ел курицу ножом и вилкой, положив на колени тарелку и ткань с кружевным краем. Вот это действительно выглядело дико, и Генри сел с другой стороны дерева, чтобы не смотреть. Он догрыз мясо и заел его какими-то сушеными фруктами из дворца, поневоле прислушиваясь к тому, что происходит за спиной. Там было так тихо, что Генри высунул голову, чтобы убедиться, что Эдвард не сбежал, – но тот продолжал есть, только почему-то совершенно бесшумно. Увидев, что Генри таращится на него, Эдвард тут же скривился.
– Лицо вытри. Да не рукавом! – рявкнул он и, скомкав кружевную ткань у себя на коленях, швырнул ее в Генри.
Тот поймал ее на лету – и вдруг в голове его ярко, до боли, вспыхнуло слово, которого он никогда раньше не слышал.
– Салфетка, – выдохнул он.
Генри разглядел кусок ткани со всех сторон. Он никогда бы не поверил, что люди используют такую красоту за едой, но какое-то смутное воспоминание говорило ему: кружева – это не обязательно, салфетками пользуются не только богатые.
Забыв про еду, он крутил салфетку в руках, пока в голове не всплыло что-то еще. Он сложил ткань несколько раз, перегнул, вывернул – и получилось что-то вроде неуклюжего цветка с четырьмя лепестками.
– Вот это – зимняя звезда, – выдохнул он, поглаживая ткань.
Эдвард смотрел на него так, будто всерьез полагал, что Генри сошел с ума.
– Ну да, так складывают салфетки на Зимний день. В любом доме, насколько я знаю. Это традиция. Я понятия не имел, что у этого узла еще и название есть, – сдержанно проговорил Эдвард. – А теперь, может, перестанешь играть с салфеткой?
Генри не двинулся. У них с отцом не было салфеток, они не праздновали Зимний день, но он откуда-то знал то, чего не знал даже принц. "Тайна в твоем прошлом, – сказала Секретница. – Может быть, ты кого-то убил? Ты разрушитель, чего еще от тебя ждать?"
– Я не помню, – пробормотал Генри. – Но у меня же была мать, да? Ты ведь помнишь свою, а она давно пропала. Почему я не могу вспомнить?
Эдвард посмотрел на него с вежливым раздражением.
– Послушай, у нас, видимо, возникло недопонимание. Ты как будто думаешь, что мне есть дело до твоих проблем. Но мне – усвой это хорошо, я повторять не буду – наплевать. Мы не друзья и никогда ими не будем. Ты можешь оказаться полезен, но держи при себе душещипательные истории о пропавшей мамочке. Если ты закончил, поехали. Снежка я уже оседлал – ты бы с этим полдня возился.
Он встал, аккуратно собрал посуду и взял у Генри салфетку. Зимняя звезда сразу распалась, и Генри заморгал, будто просыпаясь. Он с трудом залез на коня, и Эдвард как будто случайно пропустил его вперед – видимо, не хотел снова сбиться с дороги.
За все утро они больше не сказали друг другу ни слова.
Было уже за полдень, когда Эдвард решил сделать привал. Сияющий лес давным-давно остался позади, вокруг тянулся обычный перелесок – то поляны, то скопления деревьев. Ничего волшебного и никакого человеческого жилья – скучная, однообразная местность, где ничто не отвлекало Генри от мыслей о том, как у него невыносимо болит все, что только можно.
– Ты никогда не сидел в седле, верно? – спросил Эдвард, легко спрыгивая на землю.
– Однажды, когда мы убегали от черной армии Освальда. Я научился сам.
– Я вижу.
Генри со всей силы дернул поводья – он уже понял, что это заставляет лошадь остановиться, – и, кряхтя, слез на влажную, едва пробившуюся сквозь палые листья траву. Ноги у него дрожали, как травяное желе, которым когда-то угощал его Тис.
Кони с хрустом принялись щипать траву, а Генри хотел было лечь на огромное поваленное дерево, чтобы унять ломоту в спине, но Эдвард велел встать.
– Ты уже прекрасно усвоил, как нельзя сидеть на коне, но я покажу еще раз, – сказал Эдвард, перекидывая ногу через ствол лежащего на земле дерева. Затем он, согнувшись в три погибели и втянув голову в плечи, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Если бы Снежок умел говорить, поверь, ты бы много о себе услышал. Думаешь, приятно, когда тебя колотят пятками в бока и дергают за голову? А вот так сидят верхом нормальные люди. – Он расправил плечи, прижал локти к бокам и осторожно тронул пятками дерево. – Повторяй. А то ты так тащишься, что мы никогда до места не доберемся.
Следующие полчаса Генри, чувствуя себя глупее некуда, безропотно делал вид, что поваленное дерево – это конь, а две тонкие ветки – поводья. Эдвард ходил вокруг и сыпал указаниями.
– Заскакивай рывком, не копайся. Седло сползет, пока ты на нем болтаешься. Управляй бедрами, а не руками. Держи спину. Представь, что вы с деревом, то есть с конем, одно целое.
Возможно, эти унижения продолжались бы еще долго, если бы Генри не заметил вдалеке кое-что очень странное. Не слушая окриков Эдварда, он встал и пошел к лесу. Ботинки с чавканьем вдавливались в землю, колючки цеплялись за одежду, но Генри упрямо пробирался вперед – в заросли можжевельника, туда, где высился куст, непохожий на остальные.
Он был подстрижен в форме сужающейся спирали, – как улиточный панцирь, вытянутый вверх. Генри сперва подумал, что можжевельник вырос таким сам – хотя это было странно, потому что его собратья были самыми обычными – но, подойдя вплотную, он увидел сладко пахнущие хвоей срезы на конце каждой ветки. В чаще, далеко от человеческого жилья, кто-то неизвестно как (и, главное, неизвестно зачем) потратил уйму времени, чтобы придать кусту такую замысловатую форму.
Услышав восхищенный стон, Генри обернулся. Эдвард все-таки пошел за ним и теперь смотрел на куст, как голодный на мясо. А потом судорожно вытащил из кармана карту, какое-то время таращился в нее и бросился назад, отпихивая ветки с дороги. Генри молча поплелся следом. Эдвард несся к своему коню с таким видом, будто сейчас ускачет, даже не вспомнив про то, что приехал не один.
Пока Генри вскочил в седло (рывком, не копаясь), Эдвард уже почти доскакал до леса, ловко объезжая колючие кусты.
– Приподнимись в стременах, а то весь зад себе отобьешь, – крикнул Эдвард и скрылся за деревьями прежде, чем Генри успел ему сказать, что он опять едет не на восток.
Генри привык учиться быстро – отец терпеть не мог тупость. Оказалось, что советы Эдварда были не так уж плохи, и Снежок словно почувствовал разницу – воспрял духом, стал держать голову выше, а когда Генри послал его вперед, послушно перешел на рысь.
Редкие деревья замелькали быстрее, полтора оставшихся эполета Эдварда ярко сверкали на солнце, и Генри, стараясь не терять их из виду, вгляделся в ближайшие островки можжевельника. Фигурно вырезанных кустов попадалось все больше – шары, спирали, пирамиды и даже целая можжевеловая стена с башенками и выступами, как стена королевского дворца. Ветер приносил волны хвойного запаха, а потом к нему стал примешиваться запах воды, и скоро впереди замелькала полоса серебристых бликов – река.
Генри долетел до берега на всем скаку и остановил Снежка только у самой воды – аккуратно, по всем правилам. Как бы ни было обидно это признавать, он ждал похвалы, но Эдвард даже не оглянулся.
– Фарфоровая беседка еще стоит, – тихо сказал он. – Но это, кажется, ненадолго. Вдруг мы последние, кто ее видит?
Посреди узкой, в пару десятков шагов, речушки был остров, а на нем – маленький дом из блестящего белого материала с синими украшениями, который напомнил Генри чашки и тарелки, которые он видел во дворце. Ни двери, ни окон не было, внутрь вел широкий проем – через него было видно, что в домике совершенно пусто, если не считать песка и полусгнивших листьев, которые, наверное, занесло туда ветром еще в прошлом году.
Куда больше Генри заинтересовало то, что он увидел в воде: здоровенные рыбы с большими ртами и толстыми загнутыми усиками. Он никогда еще не видел такого количества рыбы в одном месте, и в голове невольно замелькали картинки: вот он вручную, как делают медведи, ловит несколько рыбин, вот разводит костер и жарит их. Запах жареной рыбы вспыхнул в его воображении так ярко, что Генри спрыгнул на землю и потянул руки к воде, – но Эдвард тут же его оттолкнул.
– Что? – разозлился Генри. – Они быстро поджарятся!
Эдвард со стоном закатил глаза и вдруг рухнул на колени у кромки воды, прижавшись головой к мокрому песку, который тут же набился ему в волосы.
– Простите его за неудачную шутку, духи реки. Не сердитесь и позвольте нам и нашим коням испить из вашего священного источника.
Эдвард зачерпнул руками воды, втянул ее в себя и поднялся. На Генри он взглянул так, что тот сразу бухнулся на колени и уткнулся лбом в песок. Он слишком хорошо помнил рой бабочек и не хотел проверять, на какую месть способны рыбы.
Пробормотав все слова приветствия, извинения и благодарности, какие только знал, Генри зачерпнул воды. Он думал, что мелкие серебряные искры в ней были отсветами солнца, но даже сейчас, когда на воду падала тень от его головы, они не исчезли. На вкус вода оказалась не хуже, чем из горных рек около Хейверхилла, и на секунду Генри почувствовал себя как дома. Он пил, пока не промокла вся рубашка, и усталость потускнела, отступила, будто и не было ни бессонной ночи, ни мучительных часов в седле. Рядом, всхрапывая и роняя с морды крупные капли, пил Снежок, поодаль – Болдер, так тихо, будто его тоже обучали во дворце. Рыбы проплывали мимо, сурово глядя на них выпученными глазами.
Когда Генри наконец упал на берег и отвел со лба мокрую челку, он увидел, что Эдвард ходит вокруг фарфорового дома, вглядываясь в полосу украшений у самой крыши. С этим берегом остров соединяла каменная насыпь, узкая, как бревно. Подойдя к дому, Генри даже не решился прикоснуться к стене – она была покрыта сеткой мелких трещин, и казалось, что вот-вот разлетится на осколки.
Украшения на стене тоже были из фарфора, только синего: странные существа, похожие разом и на людей, и на каких-то мелких мохнатых зверьков. Все они держали в лапах скрепленные лезвия, и Генри вспомнил, как называется такой предмет: ножницы. Ему внезапно почудилось, что эти фарфоровые изваяния, проступающие из стены, чуть повернули головы ему вслед, но когда он обернулся, все было таким же неподвижным, как раньше.
– Это обезьяны, легендарные существа, символ мудрости и разумного устройства мира, – сказал Эдвард, проводя рукой по выпуклым изображениям зверьков.
– Они что, стригут кусты? – чувствуя себя ужасно глупо, спросил Генри.
Эдвард кивнул, как будто нет ничего более обычного, чем фарфоровые создания, оживающие, когда никто не видит.
– Да уж, со сказками у тебя совсем беда, – хмыкнул он. – Чем ты все детство занимался, кроликов ловил?
– Не только. Еще белок, горностаев и…
– Мне неинтересно. Так вот, путешественники древних времен приходили сюда, чтобы беседка их одарила, – сказал Эдвард, когда они обошли дом и встали у входа. Голос у него подрагивал от предвкушения. – Она дает каждому тот предмет, который больше всего ему нужен. В сказках говорится, что на сокровища и золото здесь рассчитывать нечего, но Славному Джонасу из "Песни героев севера" она дала кинжал из черной стали, которым он победил лютую тварь из Хамайна. Стой тут, я первый.
Эдвард зашел внутрь, снова опустился на колени и надавил на изображение серебристой рыбины посреди пола. Под домиком что-то щелкнуло, и край плитки с рыбой приподнялся – она была не толще тарелки. Эдвард убрал ее в сторону и заглянул в отверстие в полу.
– Значок? – простонал он. – Не примите это за неуважение, но вы что, издеваетесь?!
Он вытащил что-то из углубления в полу, мрачно вернул квадрат фарфора на место и пошел к выходу. Взгляд, который он бросил на Генри, ясно говорил, что если тот посмеет вытащить что-нибудь ценное, то очень об этом пожалеет.
– Такие значки когда-то выдавали простым людям за особые заслуги, – пробормотал Эдвард, разглядывая круглый металлический предмет с выпуклым изображением короны и надписью: "Верный друг короля". – Это, конечно, старинная волшебная вещь и все такое, но одолеть куроеда она точно не поможет. Ну, вперед, что встал? Посмотрим, что достанется тебе.
Генри вынул из тайника в полу нечто такое, что настроение у Эдварда сразу исправилось: металлический шар, на который сверху была прилеплена ушастая голова из такого же тусклого металла. Эдвард поставил эту штуку на землю, наклонил – и она стала раскачиваться, а из глубины ее шарообразного тела раздался громкий скрипучий голос:
– Прыг-скок, – повторял он каждый раз, когда игрушка доставала головой до земли. – Прыг-скок.
– Никогда не видел игрушки глупее, – с облегчением сказал Эдвард и полез на коня. – Это место триста лет не работало, думаю, оно просто сломалось. Все, поехали, нам пора.
Генри оглядел заросшие можжевельником берега реки. Все кусты здесь были пострижены в форме рыб, кроликов и прочих животных. Ему не очень хотелось думать о том, что синие фарфоровые существа оживают и зачем-то стригут кусты, но если это так, то это место вовсе не сломано. Металлическая игрушка была хоть и тяжелая, зато крошечная, можно в кулаке сжать. И Генри убрал ее в карман – мало ли, вдруг и правда пригодится?
Он как раз собирался переехать через реку на коне – она выглядела довольно мелкой, – когда Эдвард его окликнул:
– Не вздумай. Это священный ручей, его нельзя попирать ногами – ни зверю, ни человеку. Судя по карте, тут был навесной мост, но он, видимо, сгнил пару сотен лет назад. Будем прыгать.
– Это запросто, – сказал Генри и направился в ту сторону, где речка сужалась до трех шагов. Бесконечные правила этого мира начинали его утомлять. – Только что делать с конями?
– На них мы и будем прыгать.
– Что? Это невозможно, они так далеко не…
Эдвард отъехал от берега, заставил Болдера разбежаться, и они точным прыжком перелетели через ручей. Генри завистливо поморщился. Он не мог не признать, что это было красиво.
– Ладно, без проблем, – с куда большей уверенностью, чем чувствовал, сказал он. В конце концов, Снежок вчера тоже перепрыгнул через валежник. – Я один раз так уже делал.
– Звучит многообещающе, – фыркнул Эдвард.
Генри разогнал Снежка и думал, что тот, как в прошлый раз, перепрыгнет сам, но конь остановился у воды и опять начал пить. Генри попробовал еще раз, но Снежок снова не понял, чего от него хотят.
– Все лошади в нашей конюшне любят прыгать, их с детства этому учат, – пожал плечами Эдвард. – Просто Снежок устал, ты ему не нравишься, и он никогда еще не был так далеко от дома. У него нет настроения.
– И что мне теперь, песню ему спеть? – огрызнулся Генри, с силой оттягивая Снежка от воды и стараясь не думать о том, как глупо он выглядит.
– Он тебе не враг, – неожиданно спокойно сказал Эдвард. – Уважение, звереныш. С этим у тебя так себе. Ты должен сам хотеть прыгнуть и всем своим существом поощрять его к прыжку. И не делай такое лицо, будто сейчас открутишь бедному коню голову. Сможете прыгнуть вместе – значит, сможете подружиться.
Генри отъехал от реки и попытался представить, каково это – учить лошадь прыгать. Каково это, когда конь слушается тебя с удовольствием, и хоть он и животное, ты не убегаешь от него, а он не убегает от тебя, вы друг другу не враги и не добыча.
Он медленно выдохнул, пригнулся к холке и всем телом вообразил прыжок, почувствовал, как напрягаются мышцы, – и тут Снежок побежал вперед. Генри так удивился, что не успел испугаться, когда Снежок, сам выбрав момент, оттолкнулся и распластался в воздухе. Приземление было не самое мягкое, но Генри не обратил внимания – он был в таком восторге от ощущения полета, что засмеялся взахлеб.
– Неплохо, да? – взбудораженно спросил он.
– Какой же ты молодец, возьми яблоко.