Я рассчитал расстояние так, чтобы нам сподручнее было стрелять, а самураи не могли добросить до наших окопов гранаты. И едва враги ринулись вперёд, отстёгивая от поясов гранаты, я закричал:
- Залпом! Огонь!
Мой голос потонул в грохоте стрельбы. Точно швейная машина, застрочил пулемёт, прошивая первые шеренги врагов. А те, как набежавший на берег прибой, отхлынули назад, перепрыгивая через убитых. Коротконогий офицер размахивает саблей, пытается увлечь солдат вперёд. Я прицелился и выстрелил. Офицер всплеснул руками, сабля отлетела в сторону. Он грузно осел на колени, упёрся руками в землю, пытаясь встать. Двое солдат подхватили его под мышки, уволокли назад, за сплошную завесу дождя.
- Прекратить огонь! - сказал Чернопятко.
- Прекратить огонь! - повторил я его приказ. - Экономить патроны. Самураи ещё вернутся.
- Видать, водка делает память короткой: получают по зубам и тут же забывают, - пошутил кто-то из солдат.
Бойцы засмеялись.
Не прошло и четверти часа, японцы опять пошли в атаку…
Трижды самураи лезли на возвышенность, и трижды мы их сбрасывали вниз. Особенно ожесточённой была их третья попытка овладеть сопкой.
Решив, что они нас порядком измотали и нервы у нас на пределе, они бросили на высоту свежие силы. Они шли развёрнутым строем, за рядом ряд. Шли в ногу под барабанную дробь, винтовки несли на плече. Как на параде. Шли легко и пружинисто, всё убыстряя шаг. Все по команде взяли оружие наизготовку - их ряды ощетинились штыками.
Недаром эта атака называется "психической". Она парализует психику обороняющихся, внушает неодолимый страх, заставляет бежать без оглядки тех, кто слаб духом.
Всё ближе вражеские штыки. От их блеска по спине пробегают мурашки. А ритмичная барабанная дробь, оказывается, может быть оглушительнее, чем разрывы снарядов, и в ушах вот-вот лопнут барабанные перепонки.
Оглядываю своих бойцов. Они неподвижны, замерли. Приникли к винтовкам. Приклады прижаты к плечу, пальцы сжимают курки. На скулах вздулись желваки. Сквозь прищур смотрят на приближающихся врагов.
- Спокойно, ребята! - говорю я. - Внимание! Приготовить гранаты!.. Огонь!
Взрывы взметнулись в самой гуще самураев, рассеяв их ряды. Наши залпы срезали их первые группы. Весь склон сопки заволокло дымом. Из-за его пелены, выравниваясь на ходу, выступают новые ряды. Перешагивают через убитых, идут на нас. Вот офицер вырвался вперёд, взмахнул саблей и побежал. Остальные с криками "банзай" бросились за ним.
Кабушкин быстро, но не суетливо закладывает в магазин винтовки новую обойму, шарит у себя в карманах. Досадливо сплюнув, начинает старательно целиться.
- Вот тебе "банзай"! - приговаривает он после каждого выстрела. - Вот тебе "банзай"!
- Молодец, Кабушкин! - говорю я ему. - Глаз у тебя верный!
Обернувшись, он грустно усмехается.
- Последние патроны, - говорит он. - Жаль, если хоть одна пуля даром пропадёт.
- Видать, они тебя испугались, Кабушкин, вон как удирают, - с ухмылкой заметил его сосед с перебинтованной головой.
Кабушкин его шутку оставил без внимания.
- Чует моё сердце, опять полезут, - продолжает он. - А гранаты ни одной. Чем будем отбиваться?
Я думаю о том, что положение у нас действительно критическое, и метнулся к телефону. На бруствере разорвалась граната. Меня швырнуло на дно окопа, засыпало землёй. Пробую пошевелить рукой, потом ногой. Кажется, жив! Но что-то жжёт голень, будто раскалённый утюг приложили. С трудом выбираюсь из-под груды земли. Хватаюсь за телефон - за последнюю мою надежду. Срывающимся голосом вызываю заставу. Прошу подбросить боеприпасов. Но и оттуда мне сообщают вести неутешительные. Японцы, оказывается, напали и на другие наши посты. Все резервы брошены в бой. Помощи пока ждать неоткуда. Пополнение из тыла может подоспеть только к завтрашнему дню. От ближайшей железнодорожной станции до нас шестнадцать - восемнадцать часов пути.
Значит, надеяться только на себя! А сопку во что бы то ни стало надо удержать до прихода подкрепления. Потом смести японцев с этих высот будет во сто крат труднее. Это будет стоить жизни многим нашим ребятам. Да, надо держаться до последнего…
Но тревоги командира не должны заметить подчинённые. Стараюсь подбодрить бойцов.
- Подмога придёт, ребята! - говорю им. - А сейчас нам не мешало бы свои запасы пополнить трофеями! Как думаете? Пока самураи зализывают раны, не будем сидеть сложа руки. Кто не ранен, ко мне!
Здоровых оказалось четверо. Я поручил им собрать брошенные японцами винтовки и снять с убитых патронташи.
Тяжелораненых снесли на безопасную сторону сопки. А те, кто мог ещё держать оружие и не желал уходить с позиции, спрашивают:
- А вы?
Нога у меня действительно распухла, в сапоге хлюпала кровь. Видно, засел в голени осколок гранаты. Осматривать рану недосуг. Обмотал её потуже бинтом поверх брюк - вроде полегчало.
Наконец приползли двое из бойцов, посланных собирать трофеи, бросили в окоп связанные ремнями японские винтовки, патронташи, набитые патронами, несколько гранат. И тут же уползли назад.
Склон сопки просматривается плохо. По ней стелется пар, исходящий от тёплой земли после дождя, и сизоватый дым. Вдруг в клочковатом тумане показался наш боец, несущий товарища. Казалось, он шёл по пояс в молоке и оттого продвигался с трудом. Кабушкин заспешил ему навстречу, помог спуститься в окоп. Он осторожно положил товарища на землю и, сев около него на корточки, обнажил голову. По его закопчённому лицу, оставляя следы, текли слёзы. Кто-то ему протянул фляжку, предлагая отпить глоток воды. Он отстранил её рукой. Закусив губы, он с трудом сдерживал себя, чтобы не расплакаться навзрыд. Сидел и держал друга за руку, будто не хотел его отпускать.
- Да-а, дружка потерял. Они из одной деревни. С малолетства дружили, - вздохнув, произнёс кто-то рядом.
Вернувшийся с трофеями боец вытер лицо рукавом, глубоко вздохнул и рассказал, как было дело.
Друг его стал с самурая снимать патронташ. Не проверил, жив тот или мёртв. А самурай недобитым оказался: выстрелил в упор в грудь. Наши парни поблизости были, кинулись к своему на помощь, у самурая пистолет выбили. А тот выхватил нож, вонзил в себя - весь живот располосовал…
Положили мы ещё одного бойца рядом с убитыми товарищами, накрыли плащ-палаткой. Как-то руки не поднимаются предать земле людей, с которыми всего несколько минут назад разговаривал, которые шутили, рассказывали о сестрёнках, о невестах, признавались в том, как соскучились по ним, вздыхали, что давненько нет из дому писем, беспокоились об отце и матери. И этих ребят предстояло нам похоронить. Из жизни они ушли, а в душе у нас живут. Живыми остались. Они навеки запомнятся такими, какими были при жизни.
Возвратились бойцы с трофеями и опять ушли. Третий боец минуту стоял, не в силах оторвать взгляд от друга, накрытого плащ-палаткой, потом тоже ушёл.
Запас патронов у нас был невелик. Я приказал все патроны отдать Кабушкину и ещё двум бойцам, которые отличались меткостью. Они свои пули понапрасну не израсходуют.
Остальные бойцы начали знакомиться с японским оружием, примериваться, как им пользоваться. Своё оружие, конечно, лучше. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба…
- Что-то на этот раз самураи заставляют себя ждать, - сказал Кабушкин, пристраивая на бруствере винтовку.
- У них обеденный перерыв, - заметил кто-то.
Ребята засмеялись.
Вернулись бойцы с разведки. Все трое. Приволокли несколько ранцев, набитых патронами.
Пришёл лейтенант Терешкин. Взял японскую винтовку, подбросив её на руках, заметил:
- Я из-за этого пришёл - хотел показать вам, как с ней обращаются. А вы, оказывается, и сами догадливы. Для нас хоть осталось там что-нибудь или все до последнего патрона собрали?
- Если надо, товарищ лейтенант, можем часть трофеев дать взаймы, - сказал я.
- Э, не-ет, - произнёс Терешкин. - Мои ребята не пойдут на это. Они уже сами отправились добывать трофеи.
Поговорив с бойцами, осмотрев позиции, Терешкин ушёл.
Справа от нас возвышались две скалы причудливой формы. Они постепенно расширялись кверху и походили на два огромных белых гриба. Края их ровных, как стол, шляпок почти соприкасались. Терешкин остановился около скал, задрав голову, посмотрел наверх. Затем зашагал дальше. Его группа занимала окопы по ту сторону этих скал. Я понял, о чём подумал начальник заставы, оглядывая два огромных каменных гриба. Мы и сами собирались на их вершине устроить наблюдательный пункт и посадить пулемётчика. Но попробуй-ка вскарабкайся на высоту в семь метров по отполированной ветром стене…
Солнце село. Только шляпки каменных грибов ещё были розовы, словно светились изнутри. А мрак вокруг нас становился всё чернее. Вскоре стало не видно ни зги.
Японцы запускали в небо осветительные ракеты. У них происходило какое-то движение. Не собираются ли они нас атаковать ночью?
Опять пришёл лейтенант Терешкин. На этот раз с Иваном Чернопятко.
Посоветовавшись, мы решили выдвинуть перед позициями несколько засекреченных постов. Дистанцию они должны сохранить такую, чтобы никто между ними не мог проскользнуть.
Чернопятко попросил начальника заставы послать его в "секрет". Терешкин согласился.
Бойцы скрылись в темноте. Они прихватили с собой нашего общего любимца Рекса. Это была умная собака, которая помогла пограничникам задержать не одного нарушителя.
Минуты тянутся, как часы. А часы кажутся целыми сутками. С досадой думаешь: "Почему до сих пор не светает?" Машинально смотришь на светящийся циферблат часов - а прошло-то, оказывается, всего несколько минут…
Бойцы молчат. Даже разговаривать пропала охота. Напряжённо прислушиваются. Но доносится только кваканье лягушек с озера и свиристят кузнечики.
Вдруг лягушки смолкли. Все разом. Их кто-то потревожил, не иначе… Не минуло и четверти часа, послышался шорох посыпавшегося со склона галечника. Вскоре из темноты послышался отчаянный крик, слившийся с рычанием Рекса. И тут весь склон сопки огласился воплями: "Банзай!.. Банзай!.."
В такую темень пуля - плохая помощница. Она слепа - может и в своего угодить.
Терешкин выпустил ракету, осветив на мгновение склон. Силуэты японцев, похожие на призраки, приближались с трёх сторон. Наши бойцы, сидевшие в "секрете", уже открыли по ним стрельбу.
Лейтенант Терешкин выскочил на бруствер и, вскинув руку с наганом, крикнул:
- Взво-о-од! За мной в атаку!
Я бросился за ним. Справа, слева, позади слышался топот бегущих товарищей. "Ур-р-ра-а-а!" - загремело над сопками. Мы понеслись под уклон, сшиблись, сминая ряды самураев.
"Ур-р-ра-а-а!" - откликались сопки многократным эхом.
До самого рассвета японцы больше не осмеливались нас беспокоить. Но победа в ночной схватке нам обошлась дорого. Многих товарищей мы недосчитались.
Перед рассветом вернулись двое бойцов, которых Чернопятко посылал на заставу за минами. Под покровом утреннего тумана мы заложили на подступах к нашим окопам около пятидесяти этих "гостинцев". Две оставили в окопе. Зарядили и оставили. Никто не спросил, для чего они здесь. И так ясно каждому, на какой случай они припасены. Но мы старались не думать об этом. Старались не терять надежду, что к нам всё-таки успеет прийти помощь…
На заре, когда первые лучи солнца упали на наше трепещущее на ветру пробитое пулями знамя, к нам подошла подмога.
Я получил задание: с несколькими бойцами моего отделения переправить раненых с сопки Заозёрной в тыл.
Носилок не хватало. Нескольких тяжелораненых решили поочерёдно нести на спине. А тех, кто мог ещё передвигаться сам, поддерживали, помогали идти.
У подножия скал, похожих на грибы, остановились. Около них лежали наши погибшие товарищи. Мы минуту постояли безмолвно, обнажив головы. Затем спешно стали спускаться с сопки.
Я на минуту задержался и оглядел в бинокль вражескую сторону. У деревни Хомуку остановилась колонна автомашин. Из неё стало выгружаться вновь прибывшее пополнение японцев. А по реке Тюмень-Ула, серебристо мерцающей вдали, плыли две чёрные баржи, битком набитые японскими солдатами. Третья баржа стояла уже у причала, и с неё сходила на берег воинская часть.
Я посмотрел на своих товарищей, остающихся в окопах. Да, жаркий им предстоит день.
Спустившись с сопки, мы стали пробираться через болото, сплошь заросшее камышами. Под ногами хлюпала жижа. Шли гуськом, след в след. Тот, кто шёл первым, нащупывал дорогу палкой. Легко было оступиться и увязнуть по пояс.
Вдруг над головой с воем и шипением пролетел снаряд и упал неподалёку, взметнув чёрный веер болотной грязи. Зашуршал тростник. Отдельные камышинки, вздрогнув, падали, будто кто-то невидимый скашивал их.
- Ложись! - крикнул я и не успел броситься на землю, как сильным ударом выбило из моих рук винтовку.
Когда мы распластались между кочек и притихли, стало слышно, что где-то неподалёку строчит вражеский пулемёт. Вдруг в той стороне что-то оглушительно захрюкало, послышался шум.
Кабушкин чуть привстал и огляделся. Лицо его покрылось мертвенной бледностью.
- Товарищ отделком, бронетранспортёр! - проговорил он сдавленным голосом, еле шевеля побелевшими губами. - На нём пять или шесть солдат с пулемётом. Кажется, нас заметили и направляются прямо на нас.
Рокочущий шум мотора нарастает. Что делать? От моего решения зависит жизнь товарищей. Я должен выполнить приказ: спасти раненых. Гулко бьётся сердце, отсчитывая мгновения. Вот когда узнаёшь цену каждой секунды.
Бронетранспортёр стремительно приближается. Теперь нет сомнений, что на нём заметили, где мы залегли.
- Уложить раненых на плащ-палатки! Ползком к озеру! Быстро! Кабушкин, ко мне!
Вдвоём с Кабушкиным устанавливаем в четырёх местах мины. Если бронетранспортёр не свернёт, то на какую-нибудь из них непременно наскочит. А надо, чтобы не свернул. Он уже близко. Я вскакиваю, делаю по нему два выстрела из винтовки и бросаюсь плашмя прямо в лужу прежде, чем прожужжали надо мной пули. Поспешно уползаем с Кабушкиным в сторону, тянем за собой шнур. Вот она, воронка, взрытая снарядом. До половины залитая водой. Скатываемся в неё. И вовремя! Бронетранспортёр уже на том месте, где мы только что были. Он даже приостановился, словно в недоумении, теряясь в догадках, куда это мы могли подеваться. Бронетранспортёр начал медленно разворачиваться. И в этот момент Кабушкин изо всей силы дёрнул за шнур. Земля покачнулась. Мне показалось, она встала на дыбы. Нас с Кабушкиным взрывной волной швырнуло на дно воронки, сверху привалило комками грязи и песком. Отплёвываясь, стряхивая стекающую с нас грязь, мы с трудом выползли из воронки. В нос тут же ударил горький, удушливый запах тола, и дышать стало тяжело.
Бронетранспортёр стоял, неуклюже завалившись набок. Он был окутан клубами чёрного дыма.
Мы с Кабушкиным обнялись, похлопали друг друга по лопаткам. А потом стали с опаской подкрадываться к поверженному чудовищу.
Самураев, находившихся в бронетранспортёре, отбросило далеко в сторону. Один из них, услышав наши шаги, зашевелился, хотел встать. Однако это ему никак не удавалось. Мундир на нём тлел. Это был офицер. Кабушкин щёлкнул затвором и направил на него винтовку. Офицер упал лицом на землю и затих, ожидая выстрела.
Я перевернул офицера на спину. У него был глубоко рассечён лоб между бровями, рябое лицо залито кровью. На левой руке оторван мизинец. Я расстегнул нагрудный карман его кителя, вытащил документы.
Самурай приподнял дрожащие веки, уставился на меня безжизненно-тусклым взглядом. Его распухшие губы шевельнулись.
- Сорен хейси! - выговорил он еле слышным голосом. - Не убивайт… Танака Рюкичи не убивайт!..
Я положил толстый запечатанный конверт с воинским штемпелем и его удостоверение в свой планшет.
- На кой чёрт тебе его бумажки? - недоуменно спрашивает Кабушкин.
- Пригодятся, - говорю ему. - Этот тип не пограничник, а из жандармерии. Значит, это всё не случайный пограничный инцидент.
Мы взяли удостоверения ещё у трёх солдат. Если целыми и невредимыми доберёмся до заставы, вручу их полковнику Гребеннику.
Нагнувшись, мы побежали по узкой просеке, протоптанной нашими товарищами. Со стороны сопки Заозёрной доносятся гулкие раскаты взрывов и частая стрельба. Там идёт бой. В его шум время от времени врываются короткие пулемётные очереди - будто дятел долбит дерево. Сейчас на наших позициях дорог каждый человек. Скорее бы выполнить задание и вернуться назад!..
Мы вышли к озеру, остановились и прислушались.
На сопке опять всё стихло. Её вершина окутана жёлтой пеленой. А вражеские снаряды почему-то ложатся на болото. Среди камышей изредка хлопают одиночные выстрелы.
Мы блуждали среди камышей около часа, то выходя к самой воде, то вновь удаляясь от озера. Наконец отыскали своих. Очень удивились, застав здесь и лейтенанта Терешкина с группой из семи человек. Все они были ранены, едва передвигали ноги.
- Товарищ лейтенант! А как же высота? - вырвалось у меня.
- Они обстреляли нас из тяжёлой артиллерии, - сказал Терешкин, с трудом переводя дыхание, и потупил взгляд, будто считал себя виноватым, что пришлось покинуть сопку. - Мы бы зубами вцепились в землю и не ушли! - закричал он вдруг, ударив кулаком о ладонь. - Но мы получили приказ оставить позиции!
- Почему?
- Полковник Гребенник сказал, что мы удерживали сопки ровно столько времени, сколько было нужно. Теперь, по его мнению, самураи всё равно не успеют углубиться к нам в тыл. На подходе наши части… А в зарослях неприятельские солдаты за нашими бойцами охотятся, как за зайцами!
- Полковник, наверно, не хотел, чтобы они нас всех перебили, - заметил один из бойцов, - у которого всё лицо было обмотано бинтами.
- А где Чернопятко, товарищ лейтенант? - спросил я.
Терешкин сидел, обхватив руками голову и не двигаясь.
Я коснулся его плеча и повторил вопрос. Лейтенант вскинул голову и опять уставился на мои губы. Я понял, что Терешкин оглох и догадывается о моём вопросе только по губам. Я снова спросил про Чернопятко.
- Чернопятко? - переспросил Терешкин и показал рукой в сторону сопки, где теперь уже хозяйничали самураи. Вдруг он резко встал и металлическим голосом распорядился: - Красноармеец Кабушкин! Приказываю раненых погрузить в лодку и переправить на тот берег! А те, кто ещё в состоянии драться с самураями, ко мне!
Лейтенанта покачивало из стороны в сторону. Было заметно, что ему стоит огромных усилий удержаться на ногах.
Бойцы обступили лейтенанта. Терешкин внимательно оглядел всех. У кого перевязана голова и из-под бинтов сочится кровь, у кого рука, обмотанная тряпьём, подвешена на тесёмке.
- Товарищи! - громко сказал Терешкин, словно стараясь услышать самого себя. - Необходимо задержать противника, не пропустить к озеру, пока не переправятся наши раненые товарищи!
Мы разделились на две группы и разошлись в разных направлениях.