Мошляк весело засмеялся, хлопнул пятернёй меня по груди.
- Погоди, скоро она узнает из газет, как по-геройски ты дрался с самураями, станет гордиться дружбой с тобой!..
Я усмехнулся. В детстве, помнится, ребятишек я и сам таким способом успокаивал.
- Вот и хорошо, - сказал лейтенант. - Улыбка тебе больше к лицу. Ладно, спи, - и ушёл, оставив меня наедине с моими мыслями.
Когда выпадало свободное время, я отправлялся в конюшню, к Дутому. Чистил его, расчёсывал гриву. И только ему одному поверял свои сердечные тайны. Он прядал ушами - чёрными треугольничками, внимательно слушал. Тёплыми бархатистыми губами прикасался ко мне, словно успокаивал. В его умных фиолетовых глазах я искал сочувствия. Порой он тихонечко ржал, будто собирался мне что-то сказать. Видать, чувствовал, бедняга, что мы вскоре расстанемся с ним. А я расчёсывал пальцами ему гриву и тихонечко пел песенку, вставляя в неё слова, которые сами собой приходили в голову:
О тоске джигита по дому ли
У Хасана камыши шелестят?
Испытаний у судьбы ещё много ли
Припасено для джигита и коня?..
Вскоре получили приказ направить меня и нескольких моих товарищей в Хабаровск, на курсы миномётчиков. В армии не откладывают решения в долгий ящик. Мы покинули заставу в тот же день.
Мы рады, что именно нас послали учиться на миномётчиков. Значит, мы у командиров не на плохом счету. Ведь миномётчику надо действовать очень быстро. Если не научишься молниеносно производить расчёты, тебя самого скоренько накроют огнём. Здесь сила не нужна: кто быстрее соображает, тот и побеждает, - простая арифметика.
А ещё мы отдавали себе отчёт в том, что, будь у нас побольше миномётов и бравых миномётчиков, не полегло бы на озере Хасан столько наших товарищей…
Каждый день на рассвете мы выходили на полигон. Мы там учились стрельбе по цели, маневрировать, то отступали, то переходили в наступление. Затемно возвращались к нашему жилью - артиллерийскому складу. Было очень холодно. Ночью вскочишь с нар и начинаешь подпрыгивать, хлопать себя по плечам.
Я слегка простудился, но виду не подал. Думал: товарищи будут накапливать опыт, а я стану валяться в лазарете? Не для того я приехал в Хабаровск, покинул родную заставу. Вот закончим курсы, тогда и о здоровье подумаем.
Не напрасно я старался: курсы закончил с отличием.
Двадцать седьмого октября мы наполнили рюкзаки продуктами, выданными нам на дорогу, и направились на вокзал. Выяснилось, что наш поезд будет только к вечеру, а впереди целый свободный день. Мы даже растерялись слегка: давно у нас не было столько времени, которым мы могли бы распоряжаться по своему усмотрению.
Одни пошли бродить по городу, другие заспешили в кино.
Я подумал: "Хорошо бы сейчас махнуть во Владивосток, в госпиталь к Ивану! А может, даже вместе возвратились бы на родную заставу. Он писал, что его собираются со дня на день выписать…"
Группа моих товарищей обступила витрину с газетой. Слышу, как переговариваются:
- Глядите-ка, опять про события на озере Хасан написали!
- Уже три месяца об этом пишут.
- Ребята! Указ!
Я тоже подошёл. С трудом протиснулся к витрине. И верно, в газете помещён правительственный указ о награждении наших парней орденами и медалями. Самим Михаилом Ивановичем Калининым подписан. Фамилии в списке все знакомые. Сердце моё забилось вдруг, как бьёт землю копытами необъезженный конь. Пробежал я по списку взглядом, втайне надеясь и свою фамилию увидеть. Мне хоть бы медаль - чтобы родителей порадовать. Они, наверное, тоже знают о событиях на озере Хасан, знают и то, что я в них принимал участие. А Рахиля?..
Однако не нашёл я своей фамилии в газете. Что ж, ненаграждённых на земле гораздо больше, чем награждённых. Там лучше знают, кого отметить, а кого нет.
Отошёл от газеты, стараясь себя успокоить. А сердце защемило, вроде бы обидно сделалось. Не за себя обидно - за Ивана. Ему-то уж следовало орден приколоть на грудь. Я же сам видел, как он сражался, себя не жалел. Где всего опаснее, он там и был. Такое нельзя забывать.
Вдруг ребята окружили меня, по плечам хлопают, по спине, лица у всех сияют от восторга. Им-то есть отчего радоваться, но никак не пойму, чего ради они ко мне пристали да ещё и магарыч требуют.
- С тебя сегодня магарыч, Гильфан! А завтра Ивана потрясём!
- С какой стати? - спрашиваю у них. - Вы награды получаете, а с нас магарыч причитается? Не наоборот ли должно быть?
- Не скупись, парень! У героя и душа должна быть щедрая!
- Поздравляем, Гильфан!
- Кто герой? - недоумеваю я.
- Ты - герой! Кто же ещё! И друг твой Чернопятко! Вы оба герои!
- Откуда вы взяли? - вконец растерялся я.
Заметив, как я побледнел, товарищи поняли, что я не притворяюсь, а в самом деле ещё ни о чём не ведаю. Схватив под руки, они подтащили меня к витрине, ткнули пальцем в газету.
Не мерещится ли? Я не поверил своим глазам.
В указе после фамилии начальника погранотряда полковника Гребенника Кузьмы Евдокимовича значился я, а потом выведена фамилия Ивана. Как же я не заметил? Впрочем, я не собирался искать ни себя, ни своего друга в списке тех, кому присвоено звание Героя Советского Союза. Потому, видно, и не заметил.
Ребята громко смеялись, что-то говорили. Но меня теперь одолевали другие сомнения: "Постой-ка, что за героический поступок я совершил? Я, как и всё, делал что мог. Как все! Значит, мы все герои!.."
Я побежал на Главпочтамт, позвонил оттуда Ивану. Хотел было я первым сообщить ему радостную весть, но не успел раскрыть рот, чтобы поприветствовать, он меня уже поздравил. Иван сказал, что сегодня его выпишут. На заставу он прибудет всего на несколько часов позже нас.
- До встречи, Иван! - закричал я в трубку.
- До встречи, Гильфан!
На заставе нам устроили торжественную встречу. Выдали новое обмундирование. Потом пограничники собрались на митинг, на котором зачитали все поздравительные телеграммы, прибывшие на имя награждённых. А вечером должен был состояться торжественный ужин.
Как обычно бывало по торжественным праздникам, на кухне хлопотали жёны наших командиров. Они готовили вкусные домашние блюда, пекли пироги. Каждая старалась показать своё искусство в кулинарном деле.
Когда стол был накрыт, нас пригласили в зал.
Мы пили фруктовую воду, ели пироги, пели наши любимые песни, крутили на патефоне заигранные пластинки и танцевали. А тех, кто застенчив и не решается пригласить на танец даму, жёны наших командиров приглашали сами, не давали скучать.
А у нашего врача Александры Петровны, жены лейтенанта Терешкина, был двойной праздник: её мужу присвоили звание Героя Советского Союза, а саму Александру Петровну наградили орденом Красной Звезды.
Часам к десяти, когда наш вечер был в самом разгаре, приехал Иван Чернопятко. Он посвежел, поправился. И прежде-то Иван был видный из себя, а нынче и вовсе красавцем выглядел. Ребята потеснились, посадили его рядом со мной. Я вынул из кармана целый ворох телеграмм, положил их на стол перед Иваном. Наши друзья шахтёры приглашали в гости в Донбасс. Из Казани тоже приглашений не меньше. Сразу и не решишь, куда поехать вначале.
- Сперва поедем в Москву, - сказал Иван. - Мне полковник Гребенник говорил, что собирается послать нас учиться в военную академию.
- Не трудно ли нам будет, Иван? Как думаешь?
- Трудно навсегда расстаться с профессией шахтёра… - задумчиво проговорил Иван.
На второй день поезд "Владивосток - Москва" уже мчал нас в столицу. Правда, тогда поезда ходили не так быстро, как теперь. Но мы с Иваном были рады, что наконец-то опять вместе и можем спокойно обо всём поговорить. Мы вспомнили Донбасс, восстанавливали в памяти подробности недавних боёв, старались вообразить предстоящую встречу с Москвой. Незаметно промелькнуло несколько дней. В пути мы отметили двадцать первую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции…
Я не могу припомнить эпизода ярче нашей первой поездки в Москву.
До столицы ещё оставалось более ста километров, а мы уже прильнули к окнам и не отходили. Мимо проплывали заснеженные поля Подмосковья, притихшие леса в пушистом зимнем уборе. Кое-где виднелись высокие дымящиеся трубы фабрик и заводов. Окутываясь паром и пыхтя, бегали по рельсам юркие паровозики с вагонами. Среди лохматых елей и сосен мелькали красивые, будто кукольные, деревянные домики с резными наличниками и карнизами.
Это уже были дачные посёлки…
Наконец по репродуктору торжественно объявили: "Внимание! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины - Москву!" Столько дней я ожидал этого мгновения, и всё же от волнения у меня приостановилось дыхание - будто изо всей силы кто-то сдавил грудь.
Я удивлялся и радовался, что всё это происходит не во сне, а наяву.
Грянула по радио песня:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
В эту минуту мне казалось, что, не будь у нас этой песни, я бы сам её придумал. Потому что, проведя столько дней в пути, я своими глазами увидел, как широка наша страна и как много в ней лесов, полей и рек.
Мы с Иваном стояли, обняв друг друга за плечи и глядя в окно. Не заметили, как подхватили эту песню, К нам присоединились товарищи.
Наш поезд замер у перрона. К нашему вагону хлынула толпа встречающих. За всё время, которое провёл на службе, я не видел так много девушек. И все красавицы. Я не мог глаз от них оторвать. И даже яркие цветы, которые они держали в руках, я заметил не сразу. Цветы среди зимы! Прямо как в сказке. "Знать, встречают они своих близких, кто им люб и дорог", - подумал я, продвигаясь к выходу. Мне хотелось увидеть тех, кого так встречают. Подталкивая меня чемоданом, за мной шёл Иван. Глаза его сверкают. И другие наши парни чему-то радостно улыбаются, перемигиваются.
Едва мы ступили на перрон, заиграл духовой оркестр. Только сейчас я заметил флаги, транспаранты, плакаты. Я подумал, что их ещё не успели снять после Октябрьских праздников. Но кто-то среди встречающих крикнул:
- Слава героям-дальневосточникам!
- Ура-а! Ура-а! - послышалось со всех сторон. Выстроившийся вдоль перрона почётный караул стал по стойке "смирно".
"Да ведь это же нас встречают! - догадался я наконец. - И все эти цветы и радостные девичьи улыбки предназначены, оказывается, нам!" Здесь же была сколочена небольшая трибуна и обита красной материей. На неё поочерёдно поднимались знатные рабочие столицы, партийные и комсомольские работники, представители Московского гарнизона и произносили приветственные речи. От нашего имени приветствовал и поблагодарил москвичей лейтенант Терешкин. Девушки преподнесли нам цветы.
После митинга нас посадили в легковые автомобили и повезли в Кремль. Впереди двумя ровными шеренгами двигался эскорт мотоциклистов. Несмотря на двадцатиградусный мороз, по обеим сторонам улиц стояли толпы людей. Они махали нам руками, флажками, букетами цветов, что-то кричали.
С низкого белёсого неба сыпала мелкая крупа. Мне казалось, не крупа, а сама благодать сыплется с неба. Хотелось выйти из машины и отправиться пешком, пожимать руки каждому москвичу, благодарить за приветливость. Сказать, что мы ничем особенным ещё не проявили себя. Но мы всей своей жизнью докажем любовь свою к людям и Родине.
- Ваня, - говорю я, тихонько толкнув друга локтем, - мне кажется, любой на нашем месте сделал бы то же самое. Какие же мы с тобой герои? Мы обычные люди. За что же нас так величают?
- Наверно, за то, что мы - обычные советские люди и показали на деле, что достойны так называться, - сказал Иван и улыбнулся.
Через несколько минут мы были в Большом Кремлёвском дворце. Широкая мраморная лестница, устланная красной дорожкой, вела кверху, к Георгиевскому залу. На стене за колоннами я увидел большую картину. На ней была изображена знаменитая Куликовская битва.
Поворот вправо - и мы оказались в Георгиевском зале. Паркетный пол блестит как зеркало. Стены белы, будто вымыты молоком. Потолок украшен нежными и лёгкими, как кружево, узорами и множеством прекрасных картин. Под его высокими сводами мерцает целая гирлянда массивных люстр, сделанных будто из чистого льда. От них кажется светлее в зале, даже когда они не горят.
Я верчу головой вправо-влево, уподобясь мальчишке, который попал в магазин детских игрушек. Иван дёрнул меня за рукав. Я машинально поправил пояс, одёрнул гимнастёрку. Мы с Иваном приблизились к стене, на которой золотом сияли надписи. Я знал и раньше, что этот роскошный дворец воздвигнут в стародавние времена. Выдающиеся подвиги как отдельных героев, так и целых воинских подразделений Российской империи записывались на его стенах золотыми буквами. Высшая боевая награда по тем временам - Георгиевские кресты вручались в этом знаменитом зале.
Вот отворилась массивная боковая дверь, и в зал в окружении группы людей вошёл Михаил Иванович Калинин. Мы его узнали сразу по седоватому клинышку бородки и доброму прищуру глаз. Он направился прямо к нам, приветливо улыбаясь. Мы без всякой команды мгновенно встали в шеренгу, вытянулись и замерли. Михаил Иванович поздоровался. Затем человек, исполняющий обязанности секретаря, зачитал указ о награждении пограничников, отличившихся в сражении на озере Хасан. А Михаил Иванович вручал ордена, грамоты Героев и пожимал каждому руку. Товарищи аплодировали, поздравляли.
После вручения наград в одном из таких же великолепных залов дворца состоялся банкет. Столы были заставлены всевозможными яствами, фруктами, бутылками различных вин. В другое время, может, и не бросилось бы в глаза это изобилие. Но за годы пограничной службы нам редко приходилось посидеть за празднично накрытым столом.
Ещё не было приглашения сесть к столу. Мы с Иваном решили пройтись по залу. Рассматривали картины, любовались лепкой, орнаментом стен. Под сводами зала лилась тихая музыка.
В зале было многолюдно. Наших бойцов обступили ветераны, расспрашивали о подробностях боёв на озере Хасан.
К нам присоединился Иван Мошляк. Мы втроём отправились осматривать дворец. Здесь мы были впервые, поэтому хотелось увидеть всё. Мы переходили от картины к картине. Их было множество - как в музее.
Я заметил, что Чернопятко внимательно смотрит куда-то в сторону. Я оглянулся и увидел седого, но ещё статного мужчину с кучерявой бородой. Под руку с ним стояла молодая и очень привлекательная женщина. Они рассматривали какую-то картину и тихо разговаривали. Уверенный, что Иван залюбовался женщиной, я усмехнулся и задумчиво проговорил:
- Интересно, кто она этому старику - жена или дочь?
- Кто? - спросил Иван и, тут же догадавшись, улыбнулся: - А-а… Этот старик - не просто старик, а один из покорителей Северного Ледовитого океана, академик Отто Юльевич Шмидт. Вспомни "Челюскин", дрейф папанинцев…
- В самом деле! - вырвалось у меня. - Сейчас и я его узнал! А кто с ним, не знаешь?
- Вижу, тебя это интересует больше всего. Что ж, узнать это предоставляю тебе, - сказал Иван и с усмешкой добавил: - Если, конечно, ты настоящий герой…
- Если будешь насмешничать, то назло тебе познакомлюсь с этой женщиной. Чтобы ты потом позавидовал мне!.. Всё же интересно, кто она Шмидту? Похоже, не жена - молода очень. А может, дочь?
- Тебе всегда везло в разведке. Испытай и на этот раз своё счастье, - смеётся Чернопятко.
Пригласили садиться за стол. Я оказался рядом с известным писателем. А Отто Юльевич со своей спутницей сел ближе к середине по другую сторону стола. Они были совсем недалеко от нас, и я мог разглядеть женщину получше. Она была ещё красивее, чем показалась мне вначале. Белолица. Чуть выдаются скулы. Глаза большие и чёрные, выгнутые брови оттеняют их ещё больше. От её длинных ресниц на худые щёки падают колеблющиеся тени. Она с улыбкой поглядывала по сторонам, но я в её взгляде заприметил какую-то грусть. В глубине её глаз порой вспыхивали яркие искорки и тут же гасли. Она снова становилась задумчивой. В изломе её губ мне почему-то почудилась скорбь.
За столом произносились тосты. До меня почти не доходил их смысл. Я их попросту не слушал, то и дело поворачиваясь в сторону Отто Юльевича Шмидта и его молодой спутницы.
Я не выдержал и, подавляя в себе смущение, спросил у соседа:
- Вы не знаете, кто сидит с Отто Юльевичем? Это его дочь или жена?
- И не дочь, и не жена, - сказал сосед, улыбнувшись, и изучающе поглядел на меня. - Это Маргарита Ивановна Михайлова. Она близкая подруга моей сестрёнки. Если хотите, я вас познакомлю с ней…
- Тогда уж нас обоих, - вмешался в разговор Иван.
В это время из-за стола поднялся член нашего правительства. Он внимательно оглядел присутствующих, как бы отыскивая среди них тех, в честь кого собрались сегодня все на торжество. Спокойным глуховатым голосом он начал говорить о том, какое важное значение имела наша победа на озере Хасан, о том, что империалистам хотелось прощупать прочность нашей государственной границы, определить, сильна ли наша Красная Армия. Благодаря стойкости и героизму советских пограничников врагам нашей Родины удалось дать достойный отпор…
Известные генералы произносили тосты, в которых упоминали имена моих боевых товарищей.
Скованность прошла. Присутствующие стали чувствовать себя более свободно, когда встали из-за стола. Разговаривали, шутили, смеялись.
Однако ни мне, ни Ивану никак не удавалось скрыть смущения, когда к нам подходили заслуженные седовласые военачальники, грудь которых была вся увешана орденами, и поздравляли нас, высказывали свои пожелания. Невольно хотелось вытянуться перед ними и отчеканить рапорт. Но их приветливые, добродушные улыбки говорили о том, что сегодня на какой-то короткий срок можно и забыть о воинских званиях, что наше присутствие под сводами Большого Кремлёвского дворца и нынешнее торжество как бы делает всех нас равными…
После банкета, когда гости стали расходиться, я потерял из виду Отто Юльевича и Маргариту Ивановну.
Все последующие дни у нас были настолько заняты, что не удавалось выкроить и часа свободного времени, чтобы пройтись по городу, осмотреть достопримечательности Москвы. Нам устраивали официальные приёмы, звали на встречу с рабочими на заводы и фабрики. Но где бы я ни был, предо мною неотступно стояли большие, чёрные, чуть задумчивые глаза…
Спустя три дня мы с Иваном расстались. Он поехал в Первомайку проведать отца, я отправился в Казань по приглашению правительства Татарстана.
Я был переполнен радостью, что еду в отчий край, й одновременно меня не покидало ни на минуту беспокойство. Казалось бы, грустить не о чем. Земляки и родственники ждут меня, готовят торжественную встречу. А главное - я с чистой совестью могу сказать им: "Надежды ваши оправдал, наказы выполнил!" Словом, глаза могу не прятать при встрече со знакомыми. В сердце не должно бы остаться места для печали. Но меня что-то тревожит. Будто потерял что-то дорогое мне. Сам не пойму.