До Апакая уже было рукой подать.
У нас лопнула подпруга. Ребятишки, утомлённые дорогой и тряской, радовались вынужденной остановке. Мама сказала им:
- Идите, побегайте немного, разомнитесь.
Эмине кинулась собирать цветы. Мальчишки начали гоняться за бабочками. Мы с возницей стали ладить подпругу. Лошадь, привязанная к длинной вожже, паслась неподалёку, отгоняя от себя хвостом назойливых мух. Полуденное солнце ласково пригревало. И на сердце тоже светло и легко было. Сердце взволнованно билось, предвкушая встречу с незнакомым селением, с незнакомыми людьми.
Интересно, обрадуется ли Галимджан нашему прибытию?..
Наверно, лишь в таком радостном опьянении вдруг неожиданно замечаешь, как золотистая пчёлка, похожая на каплю мёда, перелетает с цветка на цветок. В поднебесье парит жаворонок и разливает с высоты свою песню. Среди густых кустарников и деревьев, разросшихся небольшими семейками-рощицами, где спрятались в этот час полусумрак и прохлада, ведут перекличку перепела.
Моя мама не из тех, кто легко поддаётся смятению. Она уверена, что если её сын взялся за дело, то вскоре всё будет налажено. Она заслонилась рукой от солнца, поглядела на степь, дивясь необозримому простору, среди которого её детство прошло. Легко и порывисто вошла она в гущу травы, достигавшей ей почти до пояса. Мама шла и ладонями шелковистой травы касалась, будто их гладила и ласкала. Эмине увидела её издали, побежала, схватила за руку. Они сели на межу - только головы из травы виднеются. Мама принялась заплетать распустившиеся волосы моей сестрёнки. И запела. Это была новая песня. Такой я ещё не слышал. Мне особенно понравилось, как мама выводила припев её. Должно быть, поэтому я его запомнил на долгие годы и нередко пел про себя или насвистывал:
Надо тихо, надо чутко
Слушать песни соловья!
По дороге шёл в нашу сторону человек. Я давно его заметил. Когда он приблизился, я увидел, что это худощавый, бледнолицый парень с блестящими карими глазами. Он поздоровался с нами и остановился, облокотясь о телегу. Я подумал, он смотрит, чем мы заняты. Но потом заметил, что он слушает мамину песню. Глядит куда-то мимо нас, через всю степь, то хмурится, то улыбается, то качает головой и еле приметно шевелит губами - повторяет про себя слова песни. Едва только мама умолкла, он торопливо вынул из нагрудного кармана блокнот, стал что-то быстро записывать. "Наверно, какой-нибудь учитель", - решил я.
Он направился к меже, на которой сидели мама и Эмине.
- Апа, какую вы песню пели? - спросил он.
Мама озадаченно поглядела на записную книжку, которую он всё ещё сжимал в руках, и с улыбкой спросила:
- А сам ты кто будешь, добрый человек? Не Тукай ли?
- Что вы! Тукай был великий поэт! А я всего-навсего студент, земляк Тукая и ученик.
Мама засмеялась.
- И так вижу, что ты земляк Тукая, братишка, - сказала она. - Тукай и нам всем земляк. Сама я родом из Ямаширмы, а от нас до Сосны, где родился Тукай, недалеко. В нашей деревне все знают стихи Тукая. И сама я люблю его песни. И сынок мой, слава богу, хоть и живёт вдалеке от родной стороны, читает его книги. Я научила…
- Где вы живёте? Наверно, и песня из тех мест?
- Я живу в Ессентуках. Но песня не оттуда. Эту песню я в Донбассе услышала.
Парень смущённо спросил у мамы, не может ли она повторить слова песни.
- Отчего же, повторю, - сказала мама.
Парень записал песню, поблагодарил её и быстро зашагал по дороге. Обернувшись, помахал нам рукой. Лицо его выражало такой восторг, будто он нашёл по дороге клад, а не обыкновенную песню. Вскоре джигит свернул с дороги и исчез среди зарослей, где пели перепёлки.
- Появился и исчез, как пророк Ильяс, - смеясь, сказала мама. - Даже имя своё назвать забыл.
- Что же ты не спросила? - упрекнул я её.
- Если бы хотел, и сам назвался бы, - ответила мама. - Говорит, что земляком Тукаю доводится. Может, и стихи умеет слагать, как Тукай, а только из скромности себя поэтом назвать не решился?..
Много лет спустя мне привелось убедиться, что мама тогда не ошиблась. Сердцем почувствовала, что на пути нам повстречался настоящий поэт. Мама узнала его, увидев во второй раз в 1938 году. Он со сцены Татарского драматического театра читал стихи. Это происходило в Казани. Если вам интересно, о том, как это случилось, я расскажу попозже…
Хозяин дома, низенький шустрый старичок, в честь нашего приезда барашка зарезал. А вечером набился полный дом гостей. Чтобы повидаться с нами, пришли близкие и дальние родственники.
В доме у Галимджана, оказывается, гостила девочка из Казани. На каникулы приехала. Красивая. Лицо у неё нежное, розоватое. А глазищи большие, чёрные-пречёрные. И волосы, волнистые, густые, под стать глазам - тёмные. Галимджан сказал, что она учится в пятом классе. Значит, года на два моложе меня. Рахилёй зовут.
Я её разглядывал украдкой. Может, я этого и не делал бы вовсе, но некуда было глаза деть: за столом, вокруг которого сидели гости, мы оказались друг против дружки. Лучше бы мы сидели подальше друг от друга! Я взглянул на неё, а в этот миг она тоже на меня смотрела. Я мгновенно отвёл взгляд. Шумно дуя в чашку и обжигаясь, торопливо допил свой чай и убежал во двор.
Однажды я заметил, что Рахиля взяла вёдра и направилась к роднику по воду. Я пошёл за ней. Она меня не видела. Но мне почему-то было приятно идти следом за ней. Мне казалось, если сейчас из кустов на неё нападут разбойники, я один разгоню всех. Если сейчас с дерева на неё прыгнет рысь, я поймаю её на лету и задушу. В эту минуту мне даже хотелось, чтобы всё это произошло. Потом она намочила бы свой платочек в ключевой воде и прикладывала бы к моим ранам… Размечтавшись, я не заметил, как она набрала воды и пошла обратно. Неожиданно увидев Рахилю перед собой, я сделал вид, что не заметил её и вообще оказался здесь случайно…
Второй раз я увидел Рахилю на берегу Ушны среди продрогших и плачущих девчонок. Оказывается, мальчишки выследили, где девочки купаются, и спрятали их платья. А сами сидят в кустах и давятся от смеха. В другое время, может, и я присоединился бы к ним и нахохотался вдоволь. Но я заметил Рахилю. Она тёрла кулаками заплаканные глаза и застенчиво пряталась от меня за камни.
Я отобрал у мальчишек платья и небрежно швырнул девчонкам.
С нашим приездом в Апакай между Галимджаном и Рахилёй, которые всегда были дружны, произошла размолвка. Разлад произошёл из-за пустяка. Из-за старой корзины, сплетённой из ивовых прутьев. Пока Галимджан её не заметил, она спокойно лежала у забора за поленницей дров. Но у них во дворе не было ничего такого, что рано или поздно не попадалось бы ему на глаза. Заметив корзину, он решил, что она - самое подходящее место, где можно хранить всякие свои вещички и взрывчатку, которую мы привезли. Но тут, откуда ни возьмись, появилась Рахиля и тоже вцепилась в корзину.
- Не отдам! - кричит. - Она мне самой нужна! Я в ней буду больных гусят выхаживать! Не отдам!
Помню, в день нашего приезда я видел во дворе двух серо-жёлтых гусят. Они возились в земле около завалинки. Оказывается, им на лапки наступила корова. Они не могли ходить. Рахиля сжалилась над ними. Она сажала их в корзину и носила на речку поплавать.
Я подошёл к Галимджану, пытавшемуся вырвать из её рук корзину, и сказал небрежно:
- Ладно уж, уступи ей. И вообще, с девчонками лучше не связываться. Они чуть что - бегут взрослым жаловаться.
Галимджан послушался моего совета. Но через день всё-таки не удержался и стащил корзину. Впрочем, никто не знал, кто её стащил. Корзина исчезла, и всё. Рахиля догадывалась, куда она могла деться, но помалкивала. Только недружелюбно поглядывала в нашу сторону. Знала, что подобру не заполучить обратно свою корзину. Следить за нами вздумала. Очень уж её, видать, заинтересовало, зачем нам эта старая корзина понадобилась. Мы в сад играть идём - и она в сад: травку для телёночка рвёт. Мы на речку купаться - и она на речку. Вроде своими делами озабочена, а сама с нас глаз не спускает.
А мы-то не дураки, знаем, что она ищет. Тоже делаем вид, что не замечаем её. Купаемся, валяемся на горячем песке, боремся. Рахиля первая теряет терпение. Какое может быть терпение у девчонок? Никакого у них нет терпения. Швырнёт она в нашу сторону камнем и… бежать домой, только пятки мелькают.
В полдень мы идём домой обедать. Едва мы на порог, Рахиля пристаёт к Галимджану:
- Открой мне ваш секрет! Что вы от меня скрываете? Думаете, я ничего не вижу? Скажи, что вы собираетесь делать?
Но Галимджан будто в рот воды набрал. Это раньше - что она ни попросит, он сразу же делал. А теперь Галимджан зарядку по утрам делает, он стойкий. К тому же он зол на Рахилю: из-за неё наши заряды лежат без дела. А покажи ей - тотчас взрослые узнают.
Рахиля видит, что Галимджана упрашивать бесполезно, стала ко мне приставать, а я и не слушаю её. Если выдам ей тайну, мальчишки со мной знаться перестанут. И так начали было меня называть "девчачьим пастухом" за то, что в прошлый раз на речке за продрогших девчат заступился.
Рахиля надулась, что мы не желаем с ней знаться, и вышла в другую комнату. Обиделась. Не понимает, что у ребят могут быть такие дела, о которых девчонкам лучше не знать. И так она знает не меньше любого мальчишки. На земле нет, наверно, ничего такого, чего бы она не умела. Особенно любит хитрые загадки загадывать и задачки решать. Я как-то рассердился и хотел посрамить хвастунью, предложив ей решить примеры с иксами и игреками. Ничего у меня не вышло: пощёлкала она их, как орешки.
С самого начала нашего знакомства я не собирался равнять Рахилю с другими девчонками. Она казалась близкой мне, как моя сестрёнка Эмине. Только почему-то очень часто у меня появлялось желание её подразнить. Порой мне от этого и самому не по себе. Иной раз хочется просто поиграть с ней, побаловаться, а получается, что дразнюсь. Она отворачивается и уходит. Мне становится скучно и тоскливо. Ругаю себя втайне и проклинаю. Сколько раз давал слово не обижать девчонку! Ведь потом самому неловко смотреть в её заплаканные глаза.
Но стоит Рахиле появиться во дворе, опять извожу её. Видимо, так уж водится, что мальчишки всегда обижают девочек. Лучше убежать на Ушну и пропадать там весь день с дружками. Так спокойнее и мне, и Рахиле, и деду Галимджана, который очень сердится, когда обижают его внучку.
Мы и по правде большую часть времени проводили на берегу Ушны. Совсем распустились. Не то чтобы помочь по дому - обедать ходить перестали. Печём в золе картошку и прихваченные в курятнике яички. Рыбалка, правда, никудышная. В этих местах почти не клюёт. Провели столько дней на берегу речки и всё ещё не попробовали стоящей рыбки. Придётся всё же вытащить нашу корзину с зарядами. Тогда у нас рыбы будет полным-полно.
Однако Рахиля, кажется, что-то учуяла. Сколько мальчики её ни прогоняют, у неё всегда находится причина, чтобы поблизости вертеться. Мальчишница! Мы её так и прозвали - мальчишницей.
Однажды, только Рахиля появилась на берегу, я подошёл к ней. Она опустила голову. Беззвучно шевеля губами, обрывает лепестки у ромашки.
- Рахиля, почему ты за нами по пятам ходишь? - спрашиваю.
Она залилась вдруг краской, кончики ушей даже покраснели.
- Меня послали, чтобы я вас обедать позвала, - отвечает, глядя под ноги, и носом - шмыг-шмыг. Концом башмака песок ковыряет.
Я стою, как оболтус. Забыл, что хотел сказать. Смотрю на её башмаки, в которые набилось песку, на её шоколадные от загара ноги. А в лицо почему-то боязно смотреть. Я часто слышал, как мама говорит: "Друг смотрит в лицо, а недруг - в ноги". Я нисколечко не враг Рахиле. А в глаза её взглянуть не смею. Отчего так?
Рахиля всё же посмелее оказалась. Отвела со лба упавший локон и, взглянув на меня, улыбнулась. Затем кивнула на мою книжку, валявшуюся неподалёку на песке, которую с шелестом перелистывал ветерок с реки, и спросила:
- Что читаешь?
- Стихи. Есенин.
- Про любовь, наверно, - предположила Рахиля, прыснув.
- Разные… - сказал я и насупился.
- Дашь прочитать?
- Дам.
- Тоже люблю стихи. Особенно Такташа. У меня есть его книжка. Хочешь почитать?
- Хочу.
До нас доносится хихиканье мальчишек. Чувствую, как моё лицо начинает гореть. Хочу повернуться и уйти, но ноги будто приросли к земле.
- Гильфан-абый, ты хорошо плаваешь? - неожиданно спрашивает Рахиля, почтительно назвав меня, как обычно обращаются к старшему брату.
Что ответить? С ними, с девчонками, надо держать ухо востро. Скажешь "хорошо" - подумает, что задаёшься. Скажешь "плохо" - насмешничать станет.
- Средне, - говорю.
- А я-то думала, хорошо. Хотела попросить, чтобы меня научил, - говорит Рахиля смеясь и, мельком взглянув на меня исподлобья, вприпрыжку убегает по тропке, ведущей к дому.
На этот раз Рахиля загадала мне трудную загадку. Теперь я всё время думаю, к чему ей было просить меня об этом. Ведь третьего дня я видел, как она плавала. Не хуже русалки плавала. И ныряла, и кувыркалась в воде. Девчонки затеяли в пятнашки играть. Ни одна не смогла её поймать. И вдруг просит научить её плавать. Поди-ка разберись…
Мальчишки у самой воды из влажного песка строят маленькие крепости. Некоторые неподвижно лежат на песке, загорают. Другие, отойдя немного вниз по реке, удят рыбу. Я обычно, обсохнув, пристраиваюсь в тени ракиты и читаю книгу. А нынче уже добрый час смотрю на одну и ту же страницу и ни словечка не запомнил из того, что прочитал. Со мной что-то приключилось по приезде в Апакай. А что, и сам не пойму.
В тени сделалось прохладно. Я отошёл от ракиты и лёг на горячий песок. Ко мне подошли Калимулла, Ибрагим и Галимджан. Вытянулись рядом со мной. Они вволю наплавались, дышат тяжело. От их мокрых тел веет холодом и запахом реки. Все трое переглядываются и помалкивают. Но я догадываюсь, что привело их ко мне. Сейчас станут меня уговаривать уйти вместе с ними подальше от деревни вниз по Ушне: там сподручнее глушить рыбу - никто не увидит. И Рахили как раз не видать поблизости.
Я не дожидаюсь их уговоров. Вскакиваю с места, командую:
- Пошли!
Мы разбросали сухие ветки под ракитой, где я только что сидел, вытащили корзину с нашими "боеприпасами".
Галимджан, раздвигая камыши, шёл первым, прокладывал дорогу. Мы двинулись за ним, слегка пригибаясь, оглядываясь по сторонам, чтобы нас никто не заметил. Река осталась позади. Я иду не прячась. В этом нет нужды. Я заметил, что Рахиля стоит и глядит нам вслед. Смешно смотреть, как мальчишки крадутся, с опаской озираясь. Никто не видел её, кроме меня. А мне почему-то приятно, что нам не удалось уйти от неё незамеченными. Осторожно прикасаясь рукой, я раздвигаю длинные стебли розовых цветов и углубляюсь всё дальше и дальше в заросли. Вскоре камыши поредели. Ушна, будто не желая с нами расстаться, круто прогнувшись, серебряной лентой опять легла перед нами. Здесь она пошире, а берега пологие. Вода на этом месте необычайно чистая. У самого берега, где нависают плакучие ивы, куда не попадают лучи солнца, Ушна задумчивая и таинственная - не поймёшь, глубоко здесь или мелко.
Мне становится грустно, что Рахили нет с нами: мы видим эту красоту, а она не видит; нам легко и радостно, а она не испытывает нашего восторга. Но разве скажешь об этом мальчишкам? Не поймут. Смеяться станут. Странно, кто это выдумал, что девчонке нельзя дружить с мальчишками? Какая глупость!
Я стараюсь отогнать беспокойные мысли. Не рано ли думать обо всём этом? Тебе всего только пятнадцать, Гильфан! В сущности, ты ещё мальчишка. Играй со сверстниками в запуски, ходи на рыбалку. Погляди, какая красота вокруг. Можно ли грустить, когда кругом всё так хорошо!
Галимджан хорошо знал впадины и мели Ушны. Он, оказывается, заранее наметил, где можно забросить крючок с наживкой, а где лучше сачком половить. Он показал нам глубокий синий омут, в котором вода почти стояла.
- Здесь будем глушить, - сказал он.
- В деревне могут услышать, - усомнился кто-то.
Галимджан оглянулся вокруг, подумал и махнул рукой, приглашая следовать за ним. Мы долго шли не останавливаясь, всё отдаляясь и отдаляясь от Апакая. Со стороны мы, наверно, похожи на перекочёвывающее племя индейцев. Головы у всех покрыты зелёными, сделанными из лопухов, шляпами.
Наконец мы добрались до свалившегося в реку старого и высохшего дерева, которое и после смерти цепко держалось окостеневшими корнями за родной берег. Галимджан обернулся ко мне и спросил:
- Может, здесь остановимся, Гильфан-абый? Течение здесь было спокойное, почти незаметное. К ветвям поверженного дерева, погрузившегося в воду, пристали пучки травы, сучья, древесная труха и всякий мусор. В таких местах всегда много рыбы.
Галимджан бросил в воду заряд. Все кинулись в укрытие. В этот момент до меня явственно донёсся голос Рахили: "Отдайте мою корзину! Куда вы её дели?" Оглянувшись, я застыл на месте. Не сразу поверил своим глазам. По краю берега шла Рахиля. Она быстро приближалась к тому месту, откуда мы только что кинулись наутёк. Кажется, подумала, что мы убегаем от неё: ускорила шаги, в голосе дрожь - вот-вот заплачет. Она уже поравнялась с поверженным деревом, засохшие ветви которого лежали в воде. Сейчас громыхнёт взрыв, и тогда…
Я кинулся назад. Увидев меня, Рахиля замерла, вытаращив от удивления глаза. Наверно, вид у меня был страшный. Может, она подумала, что я собираюсь её ударить. Я схватил её за руку и рванулся вместе с ней в заросли. Но споткнулся, и мы кубарем скатились в глубокую канаву. Едва Рахиля раскрыла рот, чтобы гневно закричать на меня, голос её потонул в оглушительном раскате.
У нас над головой что-то тяжко ухнуло, и в канаву скатилось несколько увесистых мокрых камней, мне на голову, плечи упали ошмётки чёрного речного ила, похожего на мазут. Рахиля вскрикнула, рванулась, чтобы вырваться и убежать. Но я сильнее придавил её к земле, заставил лежать. Она всхлипнула и замерла. И в этот момент раздался второй взрыв, сильнее первого…
Мимо нас с топаньем пробежала к реке ватага ребят.
Рахиля сидя утирала слёзы и отряхивала с волос мусор.
- Откуда ты взялась? - грозно спросил Галимджан, появившись вдруг над нами.
Он стоял на краю канавы и, пригнувшись, рассматривал нас, облепленных грязью.
Рахиля окинула его презрительным взглядом.
- Взялась вот! Не твоё дело…