* * *
Дядя Филя и Костин отец, поговорив в избе, вышли в огород. Тимофей Кравченко выдернул два куста картошки, зачерпнул из колодца воды и, вымыв в ведре молодые, с нежной розовой кожицей клубни, высыпал их в зеленую корзинку.
- Так удобнее! - сказал он, добродушно усмехнувшись в усы.
Мужчины степенно ходили от грядки к грядке, рвали огурцы, морковь, горох.
- Угощайся, солдат, - говорил Кравченко, весело подмигивая, - набирайся сил! Пока сигнала ждем, надо оружие добывать. Одним словом, вот пойдут эшелоны чехов, не надо зевать… "Картошку" и "горох" раздадим по рукам, а что покрупнее - спрячем на кладбище… Видал, какой мы со старухой хмель вырастили? - похвалился он громко, настороженно оглядываясь по сторонам.
По высоким палкам вилась толстая живая нитка растения с маленькими листьями и плодами, похожими на шишечки лиственницы.
- Добрый хмель! - похвалил дядя Филя. - А Никифор Хохряков ловко сегодня приветствовал беляков.
- Больше так рисковать не следует, - строго наказал Кравченко. - Телеграмму Вани Лежанкина передайте в депо и путейским… И еще вот что! Сын мне сказал, что макаровская девка появилась. Надо полагать, не зря вынырнула!
- Зато папаша ее никогда не вынырнет! - засмеялся солдат.
- Того мы всерьез искупали! - У Кравченко смеялись одни глаза - озорные, выпуклые. - Ну, а за Конфоркой надо смотреть, она здесь всех знает и, если в папашу удалась, то нам худо будет…
…Шурка и Ленька хлопотали во дворе Лежанкиных, под навесом из сосновых драниц. Ленька на обрубке рельса выпрямлял гвозди, а Шурка, засучив рукава, разрубал зубилом толстый железный обруч. Здесь, под навесом, была его мастерская. На верстаке валялись куски жести, костыли, клещи, старые банки. Подражая брату Ивану, Шурка увлекался слесарным делом. Дома он все старался делать сам: прибьет где надо гвоздь, посуду запаяет, ножи наточит. Он даже пытался сделать ведро, но у него получилась какая-то конусная труба. Приделать дно он не сумел, а спрашивать совета у знающих не стал из гордости. "Все равно сам сделаю". Сейчас эта труба была надета на винтовочный штык, вонзенный в стену сарая. Зато хорошо получались у Шурки сабли из железных обручей. Все приятели в Заречье были вооружены его саблями. Шурка пробовал даже изобретать. Ему так часто приходилось поливать в огороде, что, наконец, надоело возиться с лейкой. Тогда он поставил на тележку кадку с водой, вывел из нее железную трубку, а на конце ее закрепил лейку. Он заехал прямо на грядку с капустой, чтобы испробовать свою машину. Попытка кончилась тем, что более половины гряды оказалось перепаханной вдоль и поперек, а молодые побеги были затоптаны колесами в землю. Мать отлупила Шурку ремнем, а части его поливальной машины разбросала по двору.
- А я все равно что-нибудь сделаю! - заявил Шурка сквозь слезы.
Брат Ваня, узнав об этом, долго смеялся и сказал изобретателю-неудачнику:
- Эх ты, Томас Эдисон!
С тех пор за Шуркой и закрепилось имя знаменитого американца.
Шурка, действительно, не бросил мысли облегчить поливку овощей. Он целыми днями пропадал на огороде, даже перестал ходить на рыбалку, и к концу лета все-таки сам, без посторонней помощи, протянул трубу от колодца вдоль забора и установил два крана для воды.
- Доказал свое, упрямец! - похвалил Шурку старший брат.
Была у изобретателя еще одна страсть: любил он читать приключенческие книги иностранных писателей. Из них он выхватывал отдельные слова и щеголял ими. Мать называл графиней, брата - лордом или бароном, а соседей - синьорами. Однажды Шурка назвал бабушку Аничиху маркизой. Она, решив, что ее обругали, побежала к его матери жаловаться. Шурка опять получил хорошую трепку.
В школе его знали как очень хорошего математика. Шурка учился в седьмом классе, а к нему за помощью бегали и восьмиклассники.
Когда ребята пришли во двор, Ленька усиленно дул на палец, по которому ударил молотком.
- Эх ты, лорд неуклюжий! - смеялся Шурка. Он стоял около верстака. Щеки и нос изобретателя были запачканы ржавчиной от обруча. Даже белые, как лен, немного вьющиеся волосы были припудрены коричневой пылью. Увидев, что вместе с другими явился и Витька, он выкатил из-под навеса маленькую тележку на железных колесах.
- Поезжай, синьор, вон туда! - Шурка показал в конец двора.
Ленька забрался на верстак, Костя устроился на перевернутом ящике, Васюрка примостился на чурбачке, Кузя и Пронька - на курятнике.
- Вот что, маркизы! - сказал Шурка, оглядывая товарищей. - Никто не должен знать про наш разговор. Пускай отсохнет язык, но ты молчи. Согласны?
Все закивали.
- А клятву будем давать? - тихо спросил Кузя и снял с головы капустный лист.
Пронька сбил щелчком с его стриженой головы две черемуховые косточки.
- Без клятвы нельзя, - отозвался Шурка, - но это потом. Значит, так… Сегодня во время схватки с белым отрядом отважный Лешка Индеец спас красное знамя.
Ленька перестал рассматривать посиневший ноготь и пятерней поправил волосы. Мать дома называла его индейцем, а отец - головешкой за то, что он летом сильно загорал. Среди ребят он был самым черным, белели только зубы.
- Расскажи-ка нам об этом, сэр! - попросил его Шурка.
Ленька соскочил с верстака и с упоением заговорил, махая руками:
- Я пробиваюсь в самую гущу, а тут какой-то беляк ка-ак толканет меня, а я ка-ак шарахнусь о Жердева-Бревнова, чуть не свалил его. От Жердева я мячиком отскочил прямо под ноги мировому судье. А уж потом начал локтями всех распихивать…
В другой раз Костя не дал бы ему много хвастаться, но тут мешать было нельзя: очень важное событие случилось.
- Иду и чувствую, что наступил на что-то, - задыхаясь от волнения, продолжал Ленька. - Ну, думаю, жертва! Нагнулся, а это флаг. Схватил его, но, вижу - кругом солдаты. Офицер этот высокий с меня глаз не сводит. Я, конечно, не растерялся, спрятал флаг за пазуху - и удирать. Длинноногий офицерик за мной, да где тут! А флаг, ребята, вот он!
Ленька, трепеща от гордости, выхватил из поленницы свернутое полотнище. Завороженные мальчишки почтительно развернули его. Оно было сшито из десятка ярко-красных флажков, какими пользовались на железной дороге кондукторы, стрелочники, дежурные по станции.
- Ну и отчаянный же человек повесил это знамя! - сказал Пронька, не зная, что восхищается своим отцом.
- Это сделал настоящий революционер! - пояснил Костя. - Таких людей знаете, как называют? Большевиками! Это мне папа рассказал.
- Ребята, - вмешался Кузя, - давайте узнаем, кто это сделал, и напишем ему письмо!
Васюрка радостно ударил Кузю по плечу.
- Ты у нас молодец! А что мы напишем?
- Что? - загорелся Кузя. - А вот что!.. "Дорогой герой, ты не сомневайся и не печалься! Мы нашли твое знамя и спрятали. Мы его принесем на станцию и укрепим на том же месте…"
- Когда, Кузя? - перебил друга Пронька.
- Не мешай! Конечно, тогда, когда вернутся красные! Слушайте дальше… "Мы с этим флагом будем встречать Сергея Лазо и всю Красную гвардию. Ваню Лежанкина - тоже. Ура!" и подпишемся так: "Молодые тайные революционеры". Здорово, ребята?
- Здорово! - за всех сказал Васюрка. - Ты молодец, Кузя, только тебе ума не хватает! Сам подумай, как мы найдем того человека?
Пока ребята спорили, Шурка свернул полотнище.
- Не надо его искать, - сказал он твердо. - Тот человек сам найдется, когда наши придут… Николай Григорьевич сколько лет молчал! Теперь так… Куда мы спрячем знамя?
- Я знаю, куда! - Костя вскочил с ящика. - Революционеры все закапывают в землю. Давайте возьмем старую посудину, положим туда знамя…
- Верно! - поддержал Шурка. - Закопаем в нашем огороде. Отсчитаем от сарая восемнадцать шагов…
- Почему восемнадцать? - удивился Кузя.
- А год у нас какой? 1918-й!
Шурка взял с верстака большую железную коробку с крышкой. На стенках коробки среди нарисованных цветов еще можно было прочесть: "Печенье Эйнем".
- Граф Кузя, тащи-ка с крыльца вон ту холщовую тряпку! - распорядился Шурка.
Кузя живо сбегал.
- А не попадет тебе от бабушки? - встревожился Ленька.
- Не попадет! - Шурка завернул знамя в тряпку, положил сверток в коробку и захлопнул крышку.
- Милорды, кто знает клятву?
- Я знаю! - выступил вперед Костя.
- Ты говори, а мы будем повторять за тобой! - предложил Шурка.
Костя взял коробку и прижал ее к груди.
- Клянусь! - произнес он, оглядывая товарищей.
- Клянусь! - негромко, но разом повторили все.
- Никто не будет знать!
- Никто не будет знать! - гудели за Костей парнишки.
Высоко подняв голову и зажмурившись, Костя продолжал клятву:
- Ни мать, ни отец! Ни дядя, ни тетя! Ни брат, ни сестра! Ни живой, ни мертвый! Провалиться мне на этом месте! Утонуть в трех речках! Сгореть в семи огнях! Никто не будет знать! Клянусь!
Костя передал Шурке коробку, и все направились в огород. Остался один Васюрка, он начал катать Витьку в тележке, чтобы братишка не побежал за ребятами. Но никто не заметил, что в узкие щели забора во двор Лежанкиных давно уже смотрела пара чьих-то глаз…
В огороде Шурка отмерил от сарая восемнадцать шагов, провел пяткой черту против старого столба.
- Копайте здесь!
Копали по очереди.
- Еще хорошо бы клятву кровью написать! - сказал вдруг Кузя, поглядывая на коробку.
- Мы не разбойники и не индейцы! - сухо обрезал его Костя и взял у Леньки лопату.
Яма скоро была готова и коробка зарыта. Шурка вырезал перочинным ножом на столбе: "23/VIII 1918 г.".
Вернулись под навес. Два глаза по-прежнему наблюдали в щель за всем, что делали "молодые тайные революционеры"…
Перед тем, как разойтись, Костя сказал:
- Тут часто собираться нельзя. Как бы кто-нибудь не подглядел. Я думаю… Вот у Васюрки в огороде есть баня заброшенная. Туда можно приходить через заборы… Ты, Васюрка, не против?
- Не!
- Так! - сказал Шурка. - Это хорошо, джентльмены. А Витька не выдаст?
- Ему надо что-нибудь давать, и он никому ничего не скажет, хоть тресни!
- Я ему саблю с ручкой сделаю… Как шпага будет!.. Теперь выходите по одному! У нас с Костей военный совет.
А тот, кто смотрел в щель, имел и уши…
Когда Костя пришел домой, семья обедала. Дяди Фили не было. У порога стоял отцовский сундучок. Костя приподнял его. "Легче стал… Раздал папа подарки от зайчика".
Глава шестая
Ноченька темная
"Компашка", как называл машинист Храпчук свой маневровый паровоз с широкой трубой в виде шляпы, стоял на последнем станционном пути. В круглых фонарях около трубы и над буферами горели керосиновые лампы, они мигали в ночной тьме, слабо освещая рельсы. В ожидании маневровой работы "компашка" (это название пошло от старинной марки локомотива Компаунд) попыхивал дымом и чуть-чуть посвистывал паром.
Храпчук сидел в паровозной будке у окошечка и пил чай из большой железной кружки. Тускло светила коптилка. Тряпочный фитиль слабо потрескивал. Маленький огонек то совсем прятался в жестянке, то, как бы пытаясь подпрыгнуть, высовывал над ее краями свой бледно-красный язычок и еще больше коптил.
Машинист медленно жевал что-то, поглядывая перед собой в окошечко и раздумывая над событиями прошедшего дня…
Дверь вокзала громко хлопнула, и на перроне показался человек с фонарем. Пересекая пути, он направился к "компашке". Раза два или три идущий переложил фонарь из одной руки в другую (должно быть, шарил на ходу в карманах). Храпчуку было видно, как металось по земле отражение зеленого и белого огонька. "Никифор идет проведать", - узнал машинист.
Хохряков легко поднялся в будку по редким железным ступенькам, поставил у двери фонарь и сам присел на толстое полено против закрытой дверки топки.
- Ну, как жизнь, старина? - спросил он и опять полез в карманы. Найдя, наконец, клочок бумажки, свернул цигарку.
Храпчук допил чай, спрятал кружку в небольшой ситцевый мешочек, затянул на нем петельку из тонкого шпагата, вытер бороду, поправил усы, смахнул с колен хлебные крошки и уже после этого повернулся к Хохрякову.
- Как видишь!
Старик покрутил мешочек, мол, сказать больше нечего. Хохряков поднялся с полена, прикурил от коптилки. В будке запахло махорочным дымом. Тонкой струйкой он потянулся в окошечко. Говорить как будто не о чем, все обоим известно…
После разгона жителей поселка с вокзала белые передвинули свой состав в тупик около товарного двора. Высокий поручик предложил Блохину немедленно отправить вспомогательный поезд к взорванному мосту. Блохин передал это распоряжение Хохрякову, а Хохряков Храпчуку. "Компашка" потянул вагон-мастерскую и несколько платформ, нагруженных шпалами, рельсами, песком и камнем. Ремонтная команда была составлена наспех из путейцев и деповских рабочих. Поехал с ними и поручик: под его надзором должно было начаться восстановление моста…
Возвращаясь к станции, Храпчук заметил из окошечка, что в классный вагон поезда белых вошли Блохин и Конкордия Макарова. Все это расстроило старика. "Зашевелились, вражьи дети", - думал он сейчас, затягивая еще туже и без того затянутый мешочек с кружкой.
Догадываясь о мрачных мыслях товарища и желая поднять его настроение, Хохряков сказал:
- Эшелон чехов застрял на разъезде!
Храпчук вскинул голову.
- Кто задержал?
- Стрелка была переведена вразрез. Паровоз и два передних вагона сошли с рельсов. Пусть теперь попляшут! Наш вспомогательный занят, придется им из Петровска вызывать… Стрелочник убежал в лес. Это Капустин, у него сын в Красной гвардии…
Храпчук оживился.
- А мы когда же начнем?
- Не торопись, старина! Начнем, когда Усатый скажет!
- Это еще что за Усатый? - насторожился машинист.
- Я и сам не знаю… Так по "цепочке" передали. От Усатого ниточки во все стороны тянутся. Мы его не видим, а он нас всех знает!
Хохряков сильно затянулся, огонек на миг осветил его сумрачное, озабоченное лицо и огрубевшие пальцы, державшие маленький остаток цигарки.
- Работать будем двойками, - говорил он, сдувая пепел с цигарки, - я тебя знаю, ты меня. Когда надо, из другой двойки придет связной.
- Усатый так придумал? - спросил Храпчук, видно, одобряя услышанное. - Усатый… Скажут тоже! Попробуй, отгадай его в поселке. У нас куда ни плюнь - в усатого попадешь. Даже эта контра Блохин и тот с усами!
- Да и ты усач порядочный! - засмеялся Хохряков. - Вон какие пики накрутил, того и гляди телеграфные столбы заденешь с паровоза.
Старик окончательно повеселел.
- Да уж вырастил! - Храпчук потрогал свои усы. - Не то что ты! Оставил под носом пучок щетины, да и тот закоптил табачищем…
Хохряков усмехнулся, подошел к узким дверям, бросил на землю окурок, посмотрел на усыпанное звездами небо и вдруг тихо запел:
Осыпаются листья осенние,
Хороша эта ночка в лесу.
Выручай меня ноченька темная,
Я неволи в тюрьме не снесу…
- А ты еще поешь! - Храпчук открыл дверку топки. - Подкормлю-ка я своего конягу!
- Запоешь тут! - перешел Хохряков на серьезный тон. - Завтра нам с тобой придется хоронить кое-что на кладбище… Знаешь, офицерики уже в часовню заглядывали, может, нутро Николая-чудотворца проверяли, не завелось ли там чего. Не Конфорка ли сработала? Как думаешь?
И, не дожидаясь ответа, закончил почти шепотом:
- После вечернего гудка приходи к дамбе, острогу не забудь прихватить, рыбу будем лучить. Я в лодке жду… Пока, старина!
- Будь здоров! - ответил Храпчук, кидая очередное полено в открытую пасть топки. Отсветы пламени заиграли на его лице.
Хохряков взял фонарь и спустился с паровоза. На путях забегали зеленый и белый огоньки…
* * *
Невысокая, сутуловатая женщина открыла калитку во двор Храпчука. Был полдень, машинист доставал из колодца воду. Он только что проснулся после ночного дежурства и хотел умыться. Увидев женщину, старик поспешно отцепил ведро, прикрикнул на заворчавшую собаку и пошел к калитке.
- У вас, кажется, сдается комната? - спросила женщина.
- Сдается! - Храпчук держал в одной руке ведро с водой, а другой указывал на дверь в сени. - Пройдите, уважаемая…
В небольшой комнате Храпчук задернул занавески на двух, глядевших на улицу, окнах.
- Смотрите наш дворец!
Женщина оглядела комнату, улыбнулась сухими тонкими губами и сказала негромко:
- Здравствуйте, товарищ Храпчук! Вам посылка от Усатого!
Она сняла с головы сложенную вдвое черную шаль и развернула ее. Машинист увидел знакомое еще с 1905 года алое шелковое знамя. "Снова мне его прятать… Сберегу и на этот раз…"
Женщина взяла шаль и накинула ее на плечи. Храпчук побежал в другую комнату. Скоро он вернулся с большой, уже довольно потертой клеенкой и накрыл ею расстеленное на столе знамя. На клеенке были отпечатаны портреты царя Николая II, императрицы, наследника Алексея и всех царских дочерей.
- А я вас сразу-то не узнал, - сказал Храпчук, разглаживая клеенку широкими ладонями. - Моя дочка у вас прошлой зимой училась…
- Помню, помню… Лиза, кажется?
- Она самая… Умерла нынче от чахотки. Сын с войны не вернулся, старушка скончалась от горя…
Храпчук проводил женщину до калитки.
- Ну, что ж, - проговорил он громко, - не понравилась комнатка, другую поищите! Всего хорошего, уважаемая!
На крыльце макаровского дома сидели Кузя и Пронька.
- Здравствуйте, Лидия Ивановна! - крикнул первым Кузя и сорвался с крыльца навстречу учительнице.
- Здравствуйте! - вторил ему бежавший позади Пронька.
- Здравствуйте, ребята! - Лидия Ивановна кивнула на бутылку, которую держала в руках. - Вот зашла молочка купить, но…
- У дяди Николая корова еще летом в трясине утонула, около Кривого озера, - заторопился Кузя. - Бабушка Аничиха молоко продает!
- Пойдемте, мы покажем! - предложил Пронька.
Оба довольные, они повели учительницу к домику бабушки Аничихи.
Глава седьмая
Подпольщики
Проводив Лидию Ивановну, ребята свернули в узкий переулок. Кузя и Пронька были неразлучны. В Заречье многие удивлялись их дружбе, настолько они были разными. Пронька молчаливый, а Кузя балагур. Пронька кивнет головой и сделает что надо, а Кузя всем расскажет о своих планах, но не выполнит их. Одинаковы они только ростом…
- Скоро уже в школу идти, а ты так и не снял свои космы! - Кузя дернул товарища за отросшие на затылке волосы.
Пронька втянул голову в плечи.
- Отец ножницами поправит, и ладно. Нельзя мне наголо стричься - шрам на макушке. Помнишь, прыгали с сарая на картофельную ботву и я на кирпич угодил?
- А я, Проха, боюсь расти… Как с рыжей бородой ходить?
- Борода ничего! - сказал Пронька. - Ты бы лучше пятнышки с лица смыл, а то будто мухи засидели. На носу-то вон сколько!
Кузя потер переносицу.
- Опилками тер, песком - не помогает! Надо еще керосином попробовать… Здесь перемахнем?