Капитан не ошибся. Через несколько минут в каюту поднялись трое смуглолицых суринамцев: седой, с выпирающим из брюк животом мистер Биерфлит, сухощавый, подвижный мистер Крони и пахнущий ромом и табаком мистер Дасс. Все трое - представители местной судоходной компании. Мистер Дасс сел в кресло и тотчас задремал, он был явно не в форме и не принимал в переговорах почти никакого участия. Лишь иногда открывал свои ласковые пьяные глаза и, оттопырив толстые губы, вежливо бормотал: "Йес, сэр… йес…" Биерфлит тоже все время молчал, лишь улыбался и согласно кивал тяжелой, мокрой от пота головой. Все переговоры вел мистер Крони.
Через час с вопросами снабжения все было решено: представитель фирмы мистер Биерфлит отпустит нам завтра горючее и воду, а шипшапдлер мистер Дасс снабдит продуктами. Биерфлит согласно кивнул головой, а мистер Дасс, с трудом разлепив тяжелые веки, нежно проворковал: "Йес, сэр… йес…"
Гости уже собрались уходить, как примчался катер капитана порта и молодой чиновник в мундире, поднявшись к капитану, сообщил, что "русским разрешено сходить на берег, но не более пяти человек в день". Валентин Николаевич вопросительно поглядел на смущенного мистера Крони, на переставшего качать головой Биерфлита и проснувшегося шипшандлера. По пять человек в день. Это значит, что если всем нам побывать на берегу, потребуется целая неделя! Как видно, кто-то там, в Парамарибо, уж очень хочет, чтобы мы ушли в другой порт.
- Господа, - сказал Валентин Николаевич, - я вынужден отказаться от ваших услуг. Такие условия нам не подходят. Мы снимаемся с якоря и уходим в Кайенну…
- Но, но, - воскликнул мистер Крони, - у фирмы есть связи в правительстве, и мы обо всем договоримся! Я гарантирую! Завтра люди "Олекмы" смогут выйти в город.
Мистер Биерфлит кивнул головой и вновь заулыбался, мистер Дасс икнул и произнес: "Йес, сэр… йес".
Катер унесся к темнеющему берегу. А мы спустились на палубу, где команда механиков уныло стукала костяшками по столу, соревнуясь с командой штурманской рубки.
…Минуя таможенника, внимательно осматривающего наши фигуры, и подозрительные глаза двух полицейских, приставленных к судну, мы проходим по гулкому пирсу и сразу за проходной порта оказываемся на одной из улиц Парамарибо. На мгновение мы останавливаемся, немного оторопев от ярких красок, от шума и гама улицы. Мимо нас спешат, торопятся люди. Кажется, что мы попали не в город, населенный обычными жителями, а в оживший этнографический музей: индийцы в белых одеждах и чалмах; индианки в красных, синих, желтых сари; маленькие японки в брючках из блестящей шелковой ткани; плосколицые китайцы, индонезийцы; высокие мускулистые негры в цветных накидках и босиком; европейцы в черных очках и пробковых шлемах; индейцы с длинными блестящими, черными как смоль волосами; мальчишки, всех цветов и оттенков, с криками гоняющие по асфальту консервную банку, - все это предстало нашим глазам, все это двигалось мимо нас, наполняя улицу разноголосым говором, смехом, криком погонщика, толкающего заупрямившегося, облепленного репьями ослика.
Трудно сказать, красив Парамарибо или нет. Пожалуй, все тропические города красивы. Они ярки своей богатой природой, растительностью. Таков же и Парамарибо; нам бросаются в глаза великолепные пальмы, рядами выстроившиеся вдоль домов; так же как и во многих африканских городах, на улицах столицы Суринама множество цветов, с любовью рассаженных в сквериках, вьющихся по деревянным решеткам, прибитым к стенам, свисающих гирляндами из распахнутых окон.
Я вспоминаю широченные авениды Ресифи, белые небоскребы Дакара, просторные площади Конакри, каменные улицы-щели Гибралтара… Нет, все не то. Здесь все другое. Здесь нет широких улиц. Улицы Парамарибо узкие; здесь нет небоскребов - одноэтажные и двухэтажные дома, деревянные, с маленькими окнами, прикрытыми от жары жалюзи. Дома ярко раскрашены: уж если дом красный, то он ярко-красный, если зеленый, то уж он зелен, словно молодая трава. В Парамарибо нет просторных площадей - площади города малы настолько, что кажется, будто бронзовым и мраморным памятником тесно на них… Улицы Парамарибо не кружатся, не вьются спиралями, как в некоторых южных городах, а ровные и тянутся параллельно друг другу: любую улицу можно окинуть взглядом из одного конца в другой. Одни из них обсажены пальмами, другие - ветвистыми деревьями различных пород, в густых кронах которых гнездятся различные птицы.
Словом, Парамарибо очень уютен.
- Ну, куда? - спрашивает Жаров.
- Пойдемте прямо, - предлагает Николай.
- Нет, отчего же… лучше налево, - говорит Брянцев.
С Хлыстовым он дружит уже четырнадцать лет, но редко бывают случаи, когда мнения и предложения Николая совпадают с мнениями и предложениями Брянцева.
- Тогда пойдем прямо, - решает Виктор.
Мы неторопливо идем по улице, а она так же неторопливо и неназойливо показывает себя, открывая нам свои маленькие уличные тайны. Вот на приступке дома сидит маленькая кукольная старушка и, приветливо улыбаясь нам всеми своими морщинами, дымит толстой сигарой, прихватив ее двумя оставшимися во рту зубами. Чуть дальше дремлет, прислонившись к шершавому пальмовому стволу, ушастый ослик. Увидев нас, он раскрывает рот и, как бы зевая, громко и скрипуче произносит: "И-ааа!.." - похлопав ушами, он снова открывает рот, но передумывает: уж больно жарко… Передумывает и, сомкнув мягкие пушистые губы, прикрывает глаза длинными ресницами… Тут же, у ног осла, дремлет и его хозяин - угловатый узкоплечий мужчина. Человек уткнулся носом в колени. В глаза бросается сопревшая от пота синяя рубаха с красной надписью на спине "кока-кола" и большие, потрескавшиеся от жаркого асфальта ступни, заботливо поставленные на смятую газету… Из дверей небольшого магазинчика с сумятицей иероглифов на вывеске выглядывает лобастая собачья башка. Собака лежит поперек двери, свесив голову и лапу с порога… Лежит и чуть морщит нос - наверное, видит во сне противную соседскую кошку. А посетители входят в магазин, переступая через пса, как через бревно, ничуть не опасаясь за свои ноги.
Сзади гремит, грохочет консервная банка. Это догоняет нас стайка мальчишек, встретившихся нам около самого порта. Забежав вперед, они кричат нам: "Ребята, смотрите! Бородачи, бородачи идут!" Оказывается, в Парамарибо никто из мужчин не отращивает бороды. И поэтому наши бороды производят на суринамцев большое впечатление. Мы идем по улице словно знаменитые киноартисты - нас всюду встречают любопытные взгляды. Мы все время на виду… От того первого крика "баба-мен" из маленькой парикмахерской, как черти из шкатулки, выскочили трое цирюльников. Они загородили нам дорогу и, звонко щелкая ножницами, предложили свои услуги. Мы отказались, но брадобреи не хотели лишить себя хорошего заработка, который сулили им наши бороды, и шли за нами, щелкая ножницами, два квартала. Эта история повторялась несколько раз. От одного слишком настойчивого парикмахера, тащившего за нами кресло, зеркало и все свои принадлежности, мы с полчаса прятались в универсальном магазине, а потом отсиживались в общественном туалете, осторожно выглядывая в окно - ушел или нет? К счастью, на него обратил внимание полицейский. И настойчивый цирюльник покинул свою позицию, погрозив на прощание в сторону туалета сухим черным кулачком, в котором были зажаты машинка для стрижки волос, две гребенки, кисточка и ножницы…
Так бродим мы по городу, заходим в некоторые магазины, где нам предлагают всевозможные товары, поставляемые в основном из Японии и Голландии; читаем забавные вывески над барами и кафе: "Гонконг", "Аллигатор", "Под пальмами", "Копенгаген" (два столика, покрытых мухами, четыре стула, в углу - стойка, за которой дремлет, положив голову на ладони, пожилой негр), "Синяя птица", ресторанчик "Иван", в котором нет ни одного русского блюда. В сквериках мы рассматриваем памятники: гипсовый - какому-то голландскому миссионеру, мраморный - усатому мужчине, на голом, плохо отшлифованном черепе которого превосходно устроилась крупная изумрудная ящерица. А вот бронзовый бюст человека, имя которого известно в Южной Америке не менее, чем Петр Первый или Суворов - в России. Это знаменитый полководец, снискавший себе громкую славу подвигами в борьбе угнетенных народов Америки против испанцев и португальцев.
- "Симон Боливар, - читает Валентин надпись на гранитном цоколе. - Гроза португальцев и испанцев… совершивший со своей освободительной армией героический переход через Американские Кордильеры…"
Мы переходим улицу, чтобы взглянуть на дом правительства, упрятавшийся в тени пальм. Вступив на проезжую часть, дружно поворачиваем головы налево… Д-зззы!.. Резкий визг тормозов: около нас замирает длинный, приплюснутый к асфальту "форд", в машине негодует шофер с усиками. Ах да! Простите; ведь здесь же левостороннее движение… Мы вежливо раскланиваемся с успокоившимся шофером и идем дальше. Доходим до середины улицы и дружно поворачиваем головы направо… В то же мгновение раздается отчаянный сигнал - мы отскакиваем, но все же мотоциклист-японец налетает на Колю Хлыстова. Тот каким-то чудом успевает одной рукой подхватить падающий мотоцикл, другой - летящего носом на асфальт мотоциклиста, а потом, прихрамывая, спешит за нами - черт бы побрал это непривычное движение!
Вечереет. Все тише на улицах. Закрываются магазины. С тротуаров исчезают прохожие, собаки, ослики. Все меньше и меньше автомобилей. В восемь часов улицы мертвы. Лишь из окон ресторанов доносятся приглушенные голоса, чуть слышна музыка да около кинотеатров прогуливается молодежь, дожидающаяся начала сеанса.
У нас еще есть время, и мы идем в кино. Сегодня в крупнейшом кинозале города показывают американский кинофильм "Мистер Тарас Бульба". Купив билеты, мы входим в прохладный полупустой зал, устраиваемся в удобных креслах и с интересом глядим на экран, готовясь встретиться с хорошо знакомыми, близкими сердцу героями. Мелькают кадры, играет музыка. На экране появляются то рекламно-красивые мужчины и женщины, то звероподобные физиономии одетых в невероятнейшие костюмы казаков. Пьяные оргии сменяются кровавыми стычками, стычки и пьянки сменяются "народными" украинскими плясками, более похожими на соревнования танцоров по буги-вуги или твисту. И снова пьяные дебоши, и снова натуралистически кровавые сечи… Сечи, во время съемок которых, пожалуй, было больше искалечено статистов, нежели во время настоящих битв запорожцев с поляками. Ну, а каков же сам "мистер" Тарас Бульба? В фильме он пьет литровыми кружками вино, купая в нем свои полуметровые усы, да в моменты протрезвления с кровожадным выражением рубит длиннющей кривой саблей "проклятых ляхов", которые словно снопы валятся под ноги взбесившихся коней. Почти весь фильм посвящен трагической любви американоподобного (черные блестящие волосы, высокий рост, ослепительно белые зубы, стопроцентная американская улыбка) Андрея к красавице польке. Мы покидаем кинозал и с полчаса молча идем по тихой улице, пытаясь изгнать из своей памяти душераздирающие крики истязуемых и умирающих людей, вытаращенные от ужаса глаза, раны, плещущие кровью.
К порту проходим по одной из старинных городских улиц, застроенных более двухсот лет типичными голландскими домами с окнами в частых переплетах, с высокими кирпичными крылечками, бронзовым молотком, чтобы стучать в дверь, и зарешеченным фонарем, освещающим подъезд.
Угомонился, успокоился город; где-то стукнули закрывшиеся на ночь рамы - по ночам здесь температура падает на шесть-семь градусов. Успокоились, заснули люди, но город не спит - в черном ночном небе мелькают небольшие летучие мыши, напоминающие маленьких ушастых собачонок; тревожно и нежно покрикивают какие-то ночные птицы, и оглушительно, самозабвенно заливаются цикады.
Под нашими ногами гудят, упруго прогибаясь, доски пирса.
Из-под самых ног разбегаются в разные стороны громадные, в палец величиной, портовые тропические тараканы. Днем они сидят, забившись в щели, а вечером вылезают на пирс и бегают по доскам, грозно шевеля длиннющими усами. Неприятные, отвратительные и небезопасные насекомые - от их укусов па теле образуются долго не заживающие нарывы.
Рано утром лоцман переводи г наше судно в другое место - на несколько миль выше по течению, к топливной базе. Напротив нее, почти посредине роки, виднеется корпус двухтрубного немецкого грузо-пассажирского теплохода, затопленного командой в последние дни второй мировой войны. Около самого пирса растет громадное баньяновое дерево, покрытое светло-серой, какой-то морщинистой корой. На его ветвях сидят несколько бурых орлов. То одна, то другая птица иногда слетает с дерева и долго кружит над берегом - там, в вязкой серой тине, копошатся небольшие рыбы-верхогляды. Они названы так за свои глаза, которые разделены каждый как бы на две половинки. Двумя половинками глаз рыбы видят, что делается под водой, а двумя другими - что происходит над водой. Рыбы отлично видят большущие черные тени, мелькающие около самой поверхности роки, и при появлении орлов затаиваются в иле.
После обеда мы с Валентином отправляемся в городской ботанический сад, а Николай с Жаровым уходят в центр города кое-что купить. Мы же еще накануне потратили свои гульдены и теперь обходим магазины стороной.
Ботанический сад расположен на окраине города. Это обыкновенный тропический парк, кусок леса, отвоеванный у джунглей. Проложены дорожки, поставлены скамейки и посажены характерные для Южной Америки виды деревьев и пальм.
При входе в сад стоят высокие, с редкими ветвями, но все усыпанные красными цветами деревья, называемые местными жителями "кофелито". В их прозрачных кронах суетятся крикливые желтые и зеленые птицы, гоняющиеся друг за другом. Между цветущими деревьями красуются стройные кокосовые пальмы. Тут же пальмы с густой шапкой как бы расчесанных листьев и бутылкообразными стволами; очень красивы веерные пальмы, панайи и банановые деревья с широкими, длиной в полтора-два метра листьями, спускающимися к самой земле… Дальше - плантация кустов с орехами кола. Орехи кола, содержащие в себе возбуждающие, наркотические вещества, заключены в фиолетовые дынеобразные отростки, висящие на тонких стволах. Эти орехи сделали знаменитым американский напиток кока-кола: раньше в него добавлялись орехи - кола. Но в последниe годы американцы придумали заменитель, и от орехов кола в напитке сохранилось лишь одно название.
Рядом с плантацией кола виднеется плантация риса, а чуть дальше - помидоров. На помидоровой плантации работают школьники - они окапывают растения небольшими лопатками. Завидев нас, они бросают лопатки и, окружив, начинают гадать - кто мы? Шведы? Норвежцы? Датчане?.. Когда же говорим, что мы русские, мальчишки поднимают восторженный крик: русских они еще никогда не видели. Особенно их удивляет то, что мы коммунисты. Мальчишки рассматривают нас со всех сторон, трогают руками и задают разные наивные вопросы. А потом просят сфотографироваться с ними и прислать фотографии в школу номер 100 имени графа Цинзендорфа, во второй класс "Д"… Один из мальчиков объясняет, что в соседней школе есть фотография, на которой ученики одного из старших классов сфотографированы с американцами. Но, если они получат снимки из России, соседи, которые страшно дерут носы вверх, просто лопнут от зависти…
Вечером мы с Жаровым и капитаном оказываемся в гостях у владельца фирмы, обслуживающей нас, - мистера Лихтфельда. Он приехал за нами на прекрасном немецком автомобиле "оппель-капитан" и отвез в свою виллу на окраине города. В небольшой, но очень уютной вилле приятная прохлада - работают охладительные калориферы.
Мистер Лихтфельд, пожилой, но очень подвижный, энергичный мужчина, рассказывает, что его предки - французы - приехали в Гвиану более ста лет назад. Прадед его имел фамилию Леже, но во время всесуринамской переписи населения голландцы переделали все иностранные фамилии на свой манер. И Леже получил новую фамилию - Лихтфельд… Прадед, дед и отец хозяина дома женились на местных женщинах, и теперь, как выразился мистер Лихтфельд, он "почти чистокровный суринамец"…
Пока Виктор расспрашивает Лихтфельда о его фирме, я роюсь па книжных полках и встречаю много знакомых фамилий: Лев Толстой, Чехов, полное собрание сочинений Тургенева, "Тихий дон" Шолохова. Тут же много книг о шахматах и среди них - сборник избранных партий Ботвинника, Смыслова и Кереса.
Через полчаса Лихтфельд везет нас к своему другу, старому моряку Шеппарду, который очень просил познакомить его с русскими.
Шеппард, невысокий полнеющий мужчина в очках, встречает нас на пороге своего дома и долго трясет наши руки.
Во время второй мировой войны он, будучи капитаном минного заградителя, был спасен советскими военными моряками…
Из прихожей, па стенах которой висят картины, изображающие парусные корабли, мы, как по трапу, поднимаемся на второй этаж в "ходовую рубку".
"Ходовой мостик" весьма уютен: здесь есть все, что напоминает о море, - секстант, компас, карты, подзорные трубы, флаги и коллекция старинных револьверов, развешанные по стенам секундомеры, циркули и приборы для определения силы ветра. И вместе с тем сделано все так, чтобы в "рубке" можно было хорошо отдохнуть: вместо узких жестких морских диванчиков вдоль стен поставлены широкие мягкие кушетки; направо шкафчик с книгами и журналами, налево телевизор, а чуть в сторонке стойка, как в любом баре. С той только разницей, что перед ней есть еще рулевое колесо. Но рулевое колесо отличается тем, что оно состоит из винных бутылок. И, потянув за любую из ручек, можно вытащить либо бутылку джина, либо бутылку виски. Мы же вытащили бутыль холодного пива и с удовольствием выпили за оригинального хозяина "ходовой рубки", за тех, кто погиб в прошедшую войну, и за то, чтобы больше никогда люди разных наций не стреляли друг в друга…
Потом я листал журналы и разглядывал револьверы, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении поддельными, а капитан, Жаров и Лихтфельд философствовали о жизни.
Новый день был очень суматошным.
Мы получили воду, горючее, но не обеспечили себя продуктами: у мистера Дасса еще не прошел запой, начавшийся в день нашей встречи, и всеми делами по закупке продуктов занималась его крикливая, скандальная супруга, метавшаяся между магазинами, рынком и своим непутевым мужем, господином Дассом, который все время пытался, прихватив две бутылки джина, сбежать в джунгли.
С самого утра на "Олекме" опять появилось множество чиновников, которым требовалось оформить кипу всевозможнейших бумаг. А тут еще эта беспокойная супруга мистера Дасса. Продукты на судно она привозила по частям и все время почти вдвое-втрое увеличивала на них цены. Словом, вместо того чтобы идти в город, наши судовые знатоки английского языка Виктор Леонтьевич Жаров и Валентин Брянцев вынуждены были потеть над различными справками и актами. А мы с Николаем сошли на берег.
- И я хочу!.. - крикнул нам Валентин из иллюминатора капитанской каюты.
Выглядел он плохо: ночью побаливала ушибленная накануне нога и Валентин сомкнул глаза лишь под утро.
- "Ты не хмурь печальные глаза!" - сказал ему в ответ Николай текстом известной пиратской песни. - Мы тебе из джунглей костыль из красного дерева привезем…
Слова о костыле не взбодрили Брянцева: он вздохнул и отвернулся от иллюминатора. Наверное, опять склонился над очередным актом…