- Да ты спишь еще, полно чепуху молоть. Сапожки как лапти, курица как гагара, - Параша отошла от кровати на негромкий стук в двустворчатые двери, приоткрыв немного, приняла поднос, воротилась, бережно неся за края. На подносе источала пар чашка шоколада и золотились булочки, похожие на улиток. Их теснил ворох газетных листков.
- Ничего не чепуху! - Елена порывисто села на кровати и обхватила руками укрытые простынею колени. - Пошиты так, что все едино, на правую ногу или на левую. То есть стоптались немножко по ступням-то, не новые уже, а с иголочки-то были одинаковы! Видала б ты, как забавно!
- Говоришь, как не говорила с той поры, как ларцом тешилась, - впервые за годы Параша упомянула о том, на что наложен был неоговоренный запрет. Четырнадцати-пятнадцати годов Нелли жестоко страдала от того, что родовые камни ее замолчали. Но страдала таясь. Потому ли Параша нарушила запрет, что после гибели Филиппа и похищения Романа давняя боль сделалась не так важна? Либо другая, смутная еще причина шепнула ей, что она не огорчит подругу?
- Нето, - Елена в самом деле не опечалилась. - Когда камни говорили, я наверное все знала, кто да как. Много знала и сверх того, что виделось. А тут словно ветер чужие слова донес, либо картинку увидала. А кто на картинке, Бог весть. Просто сон. Что тут, газеты? Поглядим, что санкюлоты вытворяют. Тьфу ты, экая гадость!
От одного прикосновения к листу пальцы подернул черный налет. Вот уж, что значит в столице быть, не в глуши! До Сабурова покуда газетный листок из Петербурга доедет, так уж краска вся высохла. А тут нате вам.
- Надо ж, театры у них представляют, и хоть бы хны, - сообщила Нелли, отхлебывая шоколад, покуда Параша возилась с ее платьем. - Что дают? В театре Республики, это что еще за театр взялся такой? Новейшая пиеса товарища Марешаля "Страшный суд над королями"… В роли царицы русской Екатерины Второй публику позабавит непревзойденная комическая актриса Анжельбер… Ах, негодники! Ты подумай, Парашка, они тут смеют фарсу разыгрывать про нашу Государыню!
- Катька б сказала цыганское присловье, - Параша прилаживала к унылому платью свежие рюши. - Карла далеким плевком удал. Своего-то царя, убойцы, жизни лишили, а до нашей Матушки дотянуться руки коротки. Пусть их гогочут, от злости все. Что ты читаешь дрянь-то всякую?
- Не от безделья, - Елена нахмурилась. - По новостному листку лучше всего поймешь, где оказался.
- А что за картинки? - Параша указала вооруженной иголкою рукой.
- Где? - Елена заглянула на тыльную страницу. - Ужо сейчас поглядим… А, пустое, прожекты архитектурные… Городские ворота зодчего Блуа, да домы частные зодчего Леду… Господи, помилуй! Да сие же Финикия! Ну, где Хомутабал жил, помнишь? Погляди, ты только погляди!
Тяжелые, приземистые громады злобно взирали на подруг с бумажного листа глазками слепых, несоразмерно малых окон. Мысль зодчих, казалось, не могла высвободиться из плена прямых углов. Один из домов, сужающий по всем сторонам этажи свои, был особо безобразен, образуя нечто наподобие ступеней для ног исполина.
- Ладно б один такой больной сыскался, так вить тут же пятеро их, архитекторов-то, и все на одно лицо! Господи, и таковые-то уроды родилися в стране готической! Неужто вправду Париж эдакой гадостью застроят?
- Касатка, неужто до сей поры нам не явно, что уж мы угодили хуже не бывает? - Параша решительно вытащила газету из пальцев подруги. - Чего зря душу-то травить? С чего начнем мы в Париже в этом?
- Мы должны прознать, жив ли мой свекор. Как бы хорошо, коли вдруг жив. Уж он-то объяснил бы, для чего ребенка выкрали. - Елена горько вздохнула. - Мало надежды, ну да вдруг Божией милостью…
- Сказать, чтоб карету подали?
- Незачем вниманье привлекать, торговому сословью пешком не зазорно.
- Да ты в окно выгляни, только вёдрышко стояло, а теперь тучи набежали! Вот ж и моросит! - Параша кинулась затворять рамы. - Право, скажу запрягать!
- Нам чего важней, не промокнуть или не погибнуть? - Елена сделалась сериозна. - Чай не сахарные, а я не с дурна ума сочиняю. За домом господина де Роскофа следить могут. Пешком две женщины хоть пять раз могут мимо дефилировать, мало ль, заболтались. Экипаж дважды проедет туда-сюда, уже подозрение, зачем. Прежде, чем в двери-то колотить, нам хорошенько приглядеться надобно.
- Тебе видней, - Параша перекинула через руку две накидки с капюшонами.
Будь Нелли с Парашей в самом деле сахарными, им недалеко б оказалось суждено отойти от отеля: дождь зарядил не в шутку. Тут же обнаружилось одно неудобство улиц знаменитой столицы, и неудобство изрядное. Проезжая часть их оказалась вымощена не ровно, но скатом с обеих сторон. По мигом наполнившейся канавке посередине забурлила грязная вода, влекущая щепки, ореховую скорлупу, мятые обрывки бумаги. Сперва подруги шли было тротуаром, но водопады из многочисленных дельфин грозили окатить их до нитки. Пришлось, с риском поскользнуться, неудобно ковылять мощеным склоном, лавируя между каскадами сверху и ручьем снизу. Одно ладно, в узкой расселине бурых черепичных крыш наметился впереди голубой просвет, бегущий за гонимыми резким ветром свинцовыми облаками. Стало быть и дождю скоро конец, нето эдак можно ковылять до места дня три.
- И хоть бы народишко разбежался, так куда, - ворчала Параша.
Вне сомнения, жителям столицы ливень ничуть не мешал. Парижане скакали по улицам подобно швейцарским горным козам, что могут опереться копытом о самую незначительную выемку. Но некоторые, особенно женщины, кутаясь кто во что, не спешили, но стояли под дождем, словно бы чего ожидая. И как чудно стояли! Носом в затылок друг дружке, одна за другой, словно игру какую затеяли. Простые женщины, без перчаток, некоторые даже простоволосы. Да сколько ж их?! Двадцать, пятьдесят? Ровно хвост вытянулся длиною во всю улицу. Э, да оне не просто стоят, держатся каждая одною рукой за длинную цепь! Неужто их кто приковал? Нето, женщины держатся сами, словно бы бояться выпустить металлические звенья из рук. Нелли прислушалась сквозь шум воды, не прояснит ли толк столь противное Натуре явление.
- Уж четыре часа стоим, а, тетка Пашот? - ежась от сырости, спрашивала молоденькая востролицая и худенькая женщина в таких рваных башмаках, что было странно, как они не сваливаются с ее ног вовсе. - Меньшой у меня один в доме, как бы крысы в колыбель не залезли!
- А что им, крысам, раз плюнуть, - отозвалась другая женщина, неряшливая и немолодая. - Очень даже могут залезть. Зря, мы, Жакотта, в эту очередь встали. У Людо полновесней будет, ей-же ей полновесней!
- Да как ты смеешь, негодница, обвинять Поля, что он не довешивает? - встряла старуха в черном чепце. - Вот я на тебя донесу куда следует, знаешь, чего за слухи нынче бывает? Кто слухи распускает, а? Не знаешь? Подлипалы жирондистские!
- От жирондистки слышу, про меня весь дистрикт знает, я самая что ни на есть "бешеная"! - подбоченилась та.
Назревала драка, это и без знанья языка поняла не хуже Нелли Параша. Подруги прибавили шагу.
Длинный строй оборвался входом в пышущий жаром подвалец, украшенный над входом чугунным кренделем. В его стену и было кое-как вбито кольцо, от коего вела начало цепь. Прикрывая шалью от воды свежеиспеченный хлеб, из подвала как раз вышла женщина. Хлеб походил на кирпич, некрасиво выпеченный и тяжелый даже на вид.
- Да они за хлебом стоят! - Елена содрогнулась. - Неужто так трудно здесь хлеба добыть? В отеле-то подают, и хорошие булки!
- Подают, за полновесные-то наши деньги, - горько уронила Параша. - Сама ж сказывала, тут людям пустыми бумажками платят.
Небо прояснилось, а узкие улицы отступили перед могучими аркбутанами собора Богоматери Парижской. Будто бы не в первый раз проходит Нелли под платанами с их словно неумело слепленными из теста смешными стволами, не в первый раз задирает голову перед летящим ввысь храмом. Да и дорога ей известна, еще бы нет! Сколько раз Филипп чертил пересечения этих улиц тростью на песке, перчаткою по снегу, сколько рисовал, задумавшись, на крахмальной салфетке за обедом!
И теперь беззвучный голос мужа вел Нелли мимо маленькой часовни святой Геновефы, приземистой, возведенной "еще в ту пору, когда камни не умели летать". Округлые очертания храма были нечетки, полустерты рукою времени, напоминая те сооружения из мокрого песка, что Роман иногда еще снисходил лепить, а Платон с восторгом разрушал. Да и цвет был похож. В этой часовне Филипп поклялся некогда навсегда покинуть родину. Отец знал все, еще тогда знал.
Нелли не заметила сама, что впервые мысленно назвала господина де Роскофа отцом: здесь, на улице, где текли первые невеселые годы жизни Филиппа, семья его сделалась ей много родней, чем казалось издалека. Она не сомневалась, что сразу признает свекра и свекровь, хоть не видала даже портретов.
- Да не беги ты, уж люди оборачиваются! - Параша потянула подругу за рукав. - Остановимся, купим, что ли, у той бабы, чего она там продает.
Нелли слабо кивнула. Вне сомнения, Параша права. Вправду имеет резон задержаться возле необъятной женщины в бурой шали и сером чепце, рассевшейся на складном стульчике рядом с чугунною жаровней.
- Самый раз в сырую погодку подкрепиться горячими каштанами! - Торговка поворошила тлеющие угли железным совком, служившим ей и кочергою, и порционною ложкой. - Всего по пятьдесят франков горсть!
Нелли слышала такое не впервой, но привыкнуть было трудно. Примерно столько давали Филиппу на месяц, когда тот был студентом. Самое же дешевое угощенье в городе не может стоить больше нескольких су.
Каштаны с веселым треском прыгали на каленой решетке.
- Твоя правда, добрая женщина, дай нам по горсти, - приветливо сказала Нелли. Оставалось лишь понадеяться, что в лице ее ничего не выдает смущения: видал бы кто из знакомых Елену Роскову, стянувшую на улице перчатки и щелкающую зубами скорлупу!
Нутро каштана походило видом и вкусом на марципан, в который забыли положить сахару, если, конечно, можно представить себе горячие марципаны.
- Первые в сезоне, а уж идут лучше не надо, - усмехнулась торговка. - В старое время кто в Париже каштаны ел? Ребятишки да молодежь на вечерней гулянке, вот и все мои покупатели. А теперь все берут, даже из бывших господ. Небось каштан не хлеб, пахать-сеять не надо. Сам растет, сам в руки падает. Хотя и его нынче добывать трудней. Теперь многие собирают для себя, дома пекут. Выйдешь чуть позже, улицы ровно метлой подмели. Да и я не проста! Тут рядом дом заколочен, с большим садом. Мои младшие, Поль и Андре, еще прошлым октябрем нашли лазейку в ограде. За день мешок набирают, сорванцы!
Нелли заставила себя смотреть в направлении, указанной вооруженной совком рукой. Чугунная ограда, узор которой являл копья, соединенные гербовыми щитками - поболе в нижнем ряду, помене в верхнем, не могли скрыть высоких зарослей сорной травы. Каменные ворота никто не перебеливал по весне, по столбам змеились потеки растаявшего снега.
- Дом с таким большим садом и пустует с осени! - Нелли заставила себя раскусить еще один каштан.
- Ясное дело, что с осени! - важно кивнула торговка. - В Париже нынче пустых домов больше, чем покупателей на них. Рано иль поздно кто-нибудь приберет к рукам, а по мне бы не сейчас!
- А кто тут жил, аристократ?
Зачем и выспрашивать, зачем самой колотиться сердцем о клинок? И без того же ясно. Нет, выспросить надо, все одно надо.
- Знамо дело, аристократ, старый старик, вдовец. Вроде и тихо жил, а все ж сентябрин не пережил. Гильотина-то щелкала от зари до зари, а с четвертого числа на пятое так даже ночью при факелах. Вот молодчина, Пополь, давай сюда!
Торговка, взявши у босоногого мальчишки небольшой мешок, фунтов на двенадцать, погромыхивающий содержимым, вручила ему такой же пустой.
Подруги медленно прошли мимо ворот, запертых, с проржавевшими замками, мимо заколоченной досками калитки.
- Убили его?
- Да, господина де Роскофа больше нету, - Нелли с печальной жадностью вглядывалась вдаль, сквозь ограду. Крытый черепицею дом, штукатуренный в цвет спелой брусники, еле виднелся сквозь купы каштанов и платанов. - Здесь Филиппушка вырос. Как-то бы пробраться туда? Вдруг отец хоть весточку оставил перед смертью. Эй, погоди-ка!
Мальчишка торговки, размахивающий на бегу пустым мешком, с разбегу остановился.
- Хочешь десять франков?
- Хочу тридцать! За десять даже не почешусь! - Ничто в курносом черноглазом личике не говорило о детстве: это было лицо десятилетнего взрослого.
- Хорошо, получишь тридцать. Мать твоя говорила, будто вы с братом знаете ход в сей запертый сад.
- А на что тебе? - Мальчишка отпрыгнул на шаг. - Коли тож за каштанами, так себе дороже без твоих денег.
- Мне нужно в дом, я не зарюсь на твою добычу, успокойся.
- А почем мне знать? Дай сто, тогда поверю!
- Проведешь нас в сад, получишь пятьдесят.
- Ну ладно, ступайте за мной!
Пробежав шагов тридцать, мальчишка остановился, с подозрительностью озираясь по сторонам. Улица оставалась пуста.
- Вроде как такая ж ограда, как везде, да? - Мальчишка взялся за железный чугунный прут, подозрительно легко покинувший свое гнездо в камне. Подчиняясь маленьким грязным кулакам, три прута, скрежеща, скользнули через удерживающие их кольца кверху, объединенные малым щитком. Образовался лаз, в который мальчик уже скользнул.
- Тут в сентябре начали было ломать ограду на пики, - хвастливо пояснил он. - Расшатать расшатали, а доламывать не стали. В соседнем доме как раз оружие нашли, так все туда кинулись.
Подобрав юбки, Елена пригнулась и ступила внутрь. Потревоженная сорная трава побежала волнами. Как буйно разрослись розы, никто не подрезает ветвей. Седые одуванчики пробиваются меж камней мощеной к дому дорожки.
- Эй, деньги-то!
- Возьми. Постой-ка! Ты что, сам видал, как ломали ограду? Иначе откуда б тебе знать, что прутья расшатаны!
- А то не видал! - Мальчишка нагнулся за лопнувшим зеленым ежиком каштана. - Я ж местный, такого в дистрикте сроду не случалось, что б без меня обошлось.
- А как здешнего хозяина арестовывали? Видал?
Дом, теперь видный во всем своем уютном необычьи, наполовину барочный, наполовину просто старый, верно не раз перестроенный, приближался к ней со скоростью ее шагов.
- Да что арестовывали, я близко стоял, когда он в мешок чихнул! - Мальчишка не забывал на ходу умножать свою ношу. - Уж я знаю, как к гильотине подобраться на десять шагов! Иногда занятно бывает, страсть. Но в тот раз зря бежал со всеми. Старик помер глядеть не на что. Молчком поднялся, только перекрестился покуда рук не связали. Никто его не провожал, да и некому было. Один он жил, почти все слуги разбежались со страху. Во всем дому один старый слуга оставался, ходить за ним. Да вот смех, вышло наоборот! Как арестовывать пришли, слуга неделю в горячке лежал в своей каморке. Приходилось барину за рабом ухаживать. Сюда, на это крыльцо, вышел в эдаком атласном халате на беличьем меху да в туфлях. "Не шумите, - говорит, - мой слуга тяжело болен".
- Как звали слугу? Что с ним потом сталось? - быстро спросила Елена.
Старый добрый дом уже нависал над ними двумя с половиною своими этажами. Стекла окон были грязны, некоторые - разбиты.
- Эмиль, а может и не Эмиль. Может и Батист. Он небось все одно помер, в горячке без воды лежать - последнее дело. А сам подняться не мог, патриоты наши хотели его заодно отволочь, да первое заразы побоялись, второе решили и так в два дни загнется! Эй, гражданка, а чего в доме-то забыла? Там живого места не осталось, все вывезено да ободрано!
- Так он же заперт, - Елена держалась уже за потемневшую бронзовую ручку.
- Заперт, да не для всех! - Мальчишка скорчил рожу. - По нашей улице право на вывоз из домов казненных мебели да книг выкупил товарищ Тюваш, повар самого гражданина Дантона.
- Зачем повару книги? - Елена уже не в силах была владеть собою. Еще немного, и она себя выдаст. Глупый вопрос задан был единственно лишь бы что сказать, а не завыть волком.
- Как то есть зачем? Он всю зиму ими потихонечку на топливо торговал. И уж свои руки погрел неплохо, так сам шутил.
Махнув мальчишке рукою, чтобы отстал, Нелли устремилась в затхлый но благодетельный полумрак дома. Филипп, какое щастье, что ты тебе сего никогда не узнать! Батюшка, Ваша благородная голова упала в корзину, а драгоценные тени витавших в ней мыслей - тысячи страниц - горели зимою в жалких очагах, и плебс варил на сем огне свой луковый суп!
ГЛАВА IX
Вбежавшая следом Параша застала Нелли уткнувшейся лицом в стену темной передней. Рука ее гладила сырую штукатурку, кое-где сохранившую лоскуты некогда обтягивавшей стены кордовской кожи: казалось, она утешала дом, словно больное живое существо.
- Ты чего это скисла, как вчерашние сливки? - Параша с силою обняла подругу за плечи. - Дома горевать будем, слышишь? Опасность по дому бродит, половичками скрипит.
- Да какая тут опасность? - Нелли прошла в покосившийся высокий проем, ощетинившийся петлями от сбитых дверей. Кто только сказал, что вещи не живут и не умирают? Мертвые клавикорды у высокого окна стояли под слоем пыли, как в саване. Грязные стекла над ними, там, где не были разбиты, казались незрячими глазами. Не болен, мертв сей дом, отлетевшей его душой был убиенный хозяин. Можно настелить новые паркеты, можно обтянуть стены сверкающими драпировками, обновить роспись потолков, начистить бронзу, можно разжечь в каминах веселый огонь. Но звенящая тоскливая пустота останется звучать в комнатах и залах, по которым прошли сперва убийцы, а за ними грабители.
- Какая тут опасность? - повторила Елена. - Покойно, как на кладбище.
- Какая не знаю, а половички скрипят, - Параша словно вправду к чему-то прислушивалась. - Шли бы мы восвояси, а, касаточка моя? Нету здесь свекра-батюшки, да и искать нечего.
- Погоди, - Нелли переходила из комнаты в комнату: картины запустения сменялись перед нею как в страшном сне. Что за ящик валяется на боку посередь небольшой комнаты, отапливаемой зимою не камином, а теплою изразцовой печью? Нет, то не ящик с отломанною стенкой, как сперва показалось!
- Кукольной дом! - Елена присела рядом с игрушечными руинами среди руин настоящих. - Парашка, это ж домик Филипповых сестер сводных, тех, что умерли до его рождения! Как же он уцелел, как не пошел на дрова?
Неуклюжая игрушка сделана была с любовью, верно ладил ее не кукольник, а кто-то из домашних слуг. Боле тридцати лет тому рука маленькой Николетт де Роскоф снимала ставенки, затепляла в оловянных канделябрах крошечные свечки, рассаживала фарфоровых кукол за обеденным столом. А после грациозная, не маленькой Нелли чета, девочка обходила домик с другой стороны, подглядывала в окошки и верила в жизнь самой же сотворенных картин.
- Идут сюда!
- Небось мальчишки каштановые, - Елена все не могла оторваться от жалкого домика.
- Как бы, мальчишки, сапожищами-то! Решай скорей, как отбрехиваться станем?
Елена, все еще сидя на полу, подняла голову: округлое лицо Параши, обыкновенно приятно румяное, сделалось бледно. Приближающиеся шаги впрямь казались грубы.
Однако ж почти тут же она облегченно перевела дух: вбежал не кто-нибудь, а как раз давешний Поль со своим мешком на плече.
- Ну вот ви…