Мурашов сам дважды в бою расправлялся с трусами и никогда не имел по этому поводу никаких сожалений. Таков закон боя! Об одном из них, молоденьком солдате Рочеве, замполит сказал: "Эх, парень, парень! Мальчишка, из темной деревни, первый бой… вот и дал деру, дурак…" "Боец, находящийся в атаке и видящий в панике бегущего в тыл солдата, - тяжело отчеканил Мурашов, - не знает, мальчишка это или нет. Он только видит, что человек бежит. И думает: что такое? Атака сорвалась? Или передние ряды попали под кинжальный огонь? Может, пора уже падать, зарываться? Или тоже бежать обратно? И не смей больше жалеть их. Матери Рочева пусть сообщат: погиб там-то. Без "смертью героя". И без "смертью труса". А то затравят старуху… А в донесении укажи, как было".
Возвращаясь от летчиков, Перетятько подсаживался то к радисту, то к капитану и начинал "разряжать обстановку". Мурашову сказал, например: "Я все письма вам хранить буду. В сейфе! Так что ты не волнуйся, Паша". "А я не волнуюсь. Мне ведь никто, кроме матери, не пишет, да и та редко". "Да ну! - удивился майор. - Ты, слушай, не сочиняй! Чтобы по тебе, такому кудрявому, чернявому, не сохли бабы - это ты брось, пожалуйста. Неужели ты, почти разведенный, за всю войну так и ни с кем и не закрутил?"
Что делать - за всю войну у Мурашова была только одна женщина - сварщица Тася из города, где он лежал последний раз в госпитале. Их завод шефствовал над госпиталем, и однажды Тася появилась в мурашовской палате. Она и еще трое женщин. Принесли скудные подарки: каждому по пачке папирос и кулечку печенья. Младшую из четверки - сконфуженную, хихикающую девушку - сразу взяли в оборот два долечивающихся лейтенанта, тетки постарше сели к койкам лежачих раненых и завели с ними обстоятельные беседы; Тася сразу подошла к Мурашову. "У вас что, одни офицеры лежат?" "Да, это офицерская палата". "Я и гляжу - вроде почище, народу меньше… Все образованные, наверно?" "Какое уж такое особенное образование… Потери среди офицерского состава большие, училища не возмещают, иных готовят на курсах прямо при дивизиях, а там образование большой роли не играет. Отбирают просто смышленых солдат, чаще сержантов, тех, кто сможет, по мнению комплектующих курсы и непосредственного начальства, принять взвод и командовать им". "А если не сможет, все-таки?" "Совсем тупых отчисляют; зато уж когда шлепнули на плечи по звездочке, тогда спрос другой. Спросят и за себя, и за солдат, и как воюешь, если что не так - могут взять в такой оборот, что и костей не соберешь…" "Объясняете мне, словно путной, - закокетничала Тася. - Будто я что-то понимаю… Вы тоже из таких будете, да?" "Нет, я кадровый, окончил училище еще до войны. Старший лейтенант Мурашов, командир роты". "Старший лейтенант? И воюете с самого начала? Все командиром?" "Даже больше - в такой же должности начал войну, в какой состою сейчас. Вы хотите сказать, что на фронте люди быстро растут? Кто ведь как. Тоже везение надо. Я вот шестой раз в госпитале - какой тут может быть рост? Живой - и то ладно". "Да, это главное! - согласилась Тася. - А жена, дети, родители есть у вас?" "Отец с матерью. Больше никого". "Не успел, что ли?" "Успел… да все как-то перекурочилось, ничего теперь не разберешь". "Ну ничего, - Тася погладила его по плечу. - Сейчас многим тяжело, время такое. Мне вот с пацаном легко, думаешь? Я сварщица, у меня работа тяжелая, в цехе с утра до вечера, а он один без меня целый день, пятилетний мальчишка. Вся душа, бывает, изболится за него. А то, бывает еще, кольнет сердце: что-то с ним в этот миг случилось! Возьмешь держак и шва не видишь, глаза слезы застилают…" "Он еще не сирота, - сказал Мурашов. - Вот сирот-то военных я повидал - это уж да… От их вида хочется бить врага еще крепче". "Давай хоть познакомимся. А то калякаем, друг друга не зная. Тася. А тебя, значит, Павел. Вот и ладно. Ты давно лежишь-то?" "Порядочно наберется. Через неделю, наверно, выписывать будут. И - опять вперед". "Если хочешь - загляни перед отъездом, я оставлю адрес. Только после девяти, раньше я с работы не бываю". Мурашов обвел взглядом палату - никто не обращал на них, сидящих рядом на койке, внимания, оно отвлечено было девчушкой и пожилыми тетками. "Ты… что, серьезно?" "А что? Я ведь в свои двадцать пять лет не собираюсь в монашки записываться. Ты мне понравился, ну вот и ладно. Сколько разговариваем, я от тебя ни одной глупости, ни одной шуточки пакостной не услышала. Вот и приходи". "Завтра! Я уйду отсюда вечером, постараюсь". "Завтра так завтра".
Подготовку к визиту Мурашов начал еще днем: насобирал денег, уговорил особо доверенную нянечку сходить за вином и провизией на рынок, договорился насчет формы, два-три комплекта которой постоянно имели хождение среди выздоравливающих офицеров. Вечером оделся в палате. "Мужики! У кого есть погоны?" Ему принесли лейтенантские, артиллерийские. "Сойдут!" Руку еще кололо в раненом предплечье, когда он взбирался на забор, отгораживающий госпиталь от городской улицы.
Тася жила в одноэтажном заводском бараке, с длинным коридором. Открыла на стук: "Ой, здравствуй. Как нашел-то?" "Да вот, нашел…" Он снял у порога сапоги и прошел в комнату. Там, за столом, сидел мальчик и ел картошку, макая в соль. "Вкусная картошка-то? - спросил Мурашов. - Ведь свежая!" "Ага. Мы с мамкой недавно копали". "Павел! - донеслось из кухни. - Ты чего-нибудь принес?" "Ну, как же!" - он поставил на стол вынутые из карманов галифе бутылку вина, банку рыбных консервов и крохотный круг колбасы. "Вот что, - Тася взяла банку. - Это я отнесу соседке - старушке, у которой Сашка будет сегодня ночевать. Бабка голодает, двух сыновей у нее убили, а снохи не помогают, у самих семьи большие. Пускай перед сном с Сашкой полакомятся. Мы с тобой и без этого не пропадем, верно?" "Нет разговоров", - ответил Мурашов.
Тася отвела мальчика, и они сели за стол. Она часто терла глаза, они у нее были красные, слезились. "Нахватаешься за день от сварки, - объяснила она, - вот и болят".
"Ну что ж, первый тост, - сказал Мурашов, - положено за женщин. За них! За тебя, Тася". Они чокнулись и выпили. У нее было курносое скуластенькое лицо, нос в веснушках, мягкий круглый подбородок. Покачала головой: "Как метель эта война. Поднялась и крутит, крутит, холод, голод, все перемешалось. Иная баба за двух человек ломает, а иной мужик хуже бабы - устроился, окопался и ни черта работать не хочет. Еще и утащить норовит. У вас там, на фронте, Паша, нашего брата тоже, поди, хватает?" "Да есть… Вот уж кому не надо бы там быть, так не надо. Они с одними мыслями на войну идут, а к ним совсем с другими стараются подлезть. Мужик ведь дичает, бесшабашным становится. Но есть которые и приспосабливаются, и себя отстаивают, и воюют неплохо…" "Как-то после войны снова привыкать ко всему станем? От многого ведь отвыкли". "После войны… Во-первых, дожить еще надо. Мне, во всяком случае. Во-вторых, если на гражданку пойду, тогда жизнь снова, как мальчику, начинать придется". "Что, боишься? Ничего не умеешь, кроме как стрелять да командовать?" "Ну, почему же? У меня специальность хорошая есть, до армии я на пневмомолоте работал, в кузнечном. Ничего, как-нибудь пристроюсь". "А как с семьей быть? Отец с матерью невесту еще не ищут?" "Семья - это тяжелая для меня дума. Первая жена не стала со мной жить, почему - не знаю, пропала вместе с дочкой. С тех пор как-то… не очень я к вашему брату. Вот если бы ты дождалась меня, Тася! Какое у тебя лицо хорошее. Я бы на тебе женился, ей-богу! На одном заводе будем работать. А, Тась?"
"Да что ты, чудачок! - она расхохоталась. - Ой, ну и чепуха! Пригласила мужика, называется. Ты, думаешь, ко мне первый из госпиталя прибежал? Вот так-то… Но это бог с ним, можно забыть, можно замыть. Главное - я своего мужика жду и буду ждать. Если ему тут на меня не наплетут и не откажется, станем жить, как раньше". "Вон что… А вдруг не вернется?" "Вернется. Он на Северном флоте служит, шофером на базе. В атаки не ходит, так что есть верная надежда". "Может, хоть напишешь мне?" "Нет, не надо, Паша. Пока здесь - приходи, привечу. А дальше - не надо". Она встала со стула, подошла к Мурашову, прижалась мягкой щекой к его щеке. "Вообще ты очень хороший мужик. Ну, давай любовничать, наше время короткое…" Они провели вместе ночь и больше не виделись.
…Легкий Як-6 нырял в ямы, дребезжал моторами. Мурашов наклонился к майору:
- Я не пойму только, откуда такая уверенность, что именно наша армия будет брать этот городишко? Сделают перегруппировку, нарежут другую полосу, и - все.
- Ты кончай эти настроения. Что там начальство решит - нас не касается. Мы делаем свое. Кому бы что ни нарезали - все равно наше будет.
Он подошел к кабине, о чем-то потолковал и обернулся к радисту и капитану:
- Давай готовься, ребята. Кажется, подъезжаем.
29
Мурашов проснулся и насторожился. Сквозь толщу земли ему послышались тяжелые шаги по полу, грубые мужские голоса. Кто-то ходил в доме бэдицы и разговаривал. И ее голос доносился в подвал, только не слышно было слов. Он вылез в ведущий к погребу ход, толкнул закрывающую отверстие дощатую заслонку. Бесполезно. Заперто. Прислушался. Говор слышался, но слов нельзя было разобрать. Внезапно все стуки исчезли и стало тихо.
Мурашов пробрался обратно в конуру, отведенную ему для ночлега, и попытался выбраться наверх. Однако и верхний люк не поддавался, его придавили чем-то сверху. Вот так оказия! Капитан опустился на лежанку и стал обдумывать положение. Может быть, тетка донесла властям, что у нее скрывается неизвестный человек? Но тогда до него добрались бы уже, а тут - тишина…
Часа четыре прошло, прежде чем стукнула заслонка, и теткин голос долетел из подвала:
- Эй, ундэ рэтэчешть а тыта, слышишь меня?
- Это ты приперла меня сверху, бэдица?
- Что же мне было делать! Сегодня утром в город вошло большое войско. Румынские солдаты. Их отправили жить по домам. Ко мне поселили двоих. Я испугалась и поставила сверху бочку, чтобы ты не стал вылезать у всех на глазах.
- Где они сейчас?
- Куда-то ушли. Поспали немного и ушли.
- Войско идет к фронту, к Днестру?
- Я не знаю. Они только что из Румынии.
- Оружие у них есть?
- Да, такие короткие ружья, что часто стреляют. Сиди тихо и никуда не шляйся. Они уйдут завтра утром.
- Солдаты сказали, когда вернутся?
- Да. Часам к пяти. Будут отдыхать, а вечером пойдут, в кино.
- Сколько сейчас времени?
- Двадцать минут пятого.
- Мне надо выйти, бэдица.
- Не смей и думать! Сиди тихо. Я принесла тебе поесть, возьми.
Ногами вперед Мурашов нырнул в лаз. Отжал стенку вертящегося шкафа и оказался в подвале, перед испуганной теткой Анной.
- Зачем ты сюда пришел?! - злобно завопила она.
- Тихо! - капитан достал из-под ремня пистолет и показал ей. - Только вздумай пикнуть.
- Ты хочешь их ограбить? - глаза бэдицы сверкнули в темноте. - Не делай этого. Ведь они солдаты, у них ничего нет. Грабить солдата - большой грех, разве ты не знаешь? Потом, ты ограбишь и уйдешь, а я что скажу им? Меня отведут в тюрьму. Не надо меня подводить, ведь я помогла тебе.
- Будешь слушаться, все обойдется хорошо. Лезь туда! - Мурашов подтолкнул тетку к лазу, ведущему в конуру, где он провел ночь. - Не упрямься, я не шучу с тобой!
Пыхтя и ругаясь, Анна втиснулась в отверстие. Капитан последовал за ней. Надо было торопиться. В убежище он отрезал своим острым ножом кусок кожи от подушки, плотно свернул его и засунул тетке в рот - вместо кляпа. Связал ей руки. Наказав еще раз сидеть тихо, если хочет остаться живой, капитан вернулся в подвал и задраил люк, задвинул его шкафчиком. Вылез в горницу, опустил подвальную крышку. В сенях убрал дверь с засова. Сам покинул дом и притаился за старой сарайкой в саду.
Скоро прогрохотали ботинки - солдаты вошли в дом. Мурашов слышал сквозь открытую дверь, как они переговаривались между собой.
- У этих молдаван никогда не было порядка. Оставила дом открытым, а сама куда-то ушла. Долго ли до беды!
- Наверно, она ушла куда-нибудь недалеко. К соседям.
- Если к соседям, она бы увидела, как мы вернулись, и прибежала домой. Скорее всего, она в саду. Я схожу за ней.
- Не вздумай баловать с ней там под деревьями. Она старая, это можно делать только ночью.
- Ха-ха-а…
Раздались шаги, и тотчас рядом с углом, за которым притаился Мурашов, возник профиль молодого солдата. Он не успел увидеть капитана, даже сада, где собирался искать хозяйку, - Мурашов молниеносно схватил его за горло, и тот забился в его руках, пуская пену. Затем втащил труп в сарайчик, сдернул с него китель, натянул на себя; тихо двинулся в дом. Второй солдат, почувствовав движение неподалеку, крикнул:
- Это ты, Киореску? Нашел хозяйку?
Он стоял за столом, спиной к двери, и что-то чистил. Капитан ударил его ножом под лопатку. Пачкая кровью половицы, вытянул из дома и тоже положил в сарае. Сходил, закрыл на засов дверь.
Теперь надо было решать с теткой. Мурашов отодвинул бочку, стоящую на щите верхнего лаза, спустился вниз. Бэдица задыхалась от ярости, ворочала глазами. Он вынул кляп из ее рта, развязал руки. "Давай за мной, тетка!" Она вскарабкалась наверх, пожмурилась от света.
- Чтобы тебя разорвало на мелкие части! - шипела она. - Я думала, ты ограбил меня, пока не было солдат. Но тебе не найти моих денег. И хоть что со мной делай, я не дам тебе их, не покажу. Что ты задумал еще, отвечай, разбойник, пакостник!
- Не шуми, - сказал ей Мурашов. - Ведь тебе же было сказано.
Он привел ее к сараю и открыл дверь. Бэдица охнула, захватила лицо. Ноги перестали ее держать, она грузно опустилась на землю.
- Что ты наделал… Что ты наделал… О-о, беда, беда-а-а!..
- Тебе надо уходить, тетка Анна.
- Куда, куда я уйду? Разве тут можно скрыться?
- Уходи, куда хочешь. Я должен был их убить.
На крыльце послышались шаги, и кто-то постучал в дверь. Тетка вздрогнула, лицо ее обтянулось, руки обреченно повисли. Мурашов больно ткнул ее в спину, сделал повелительный жест.
- Кто там стучит? - визгливо крикнула бэдица.
- Открой, хозяйка, - раздался мужской голос. - Мне нужны твои постояльцы. Они ведь дома?
Капитан мотнул головой, указал в сторону города. Анна закивала, лицо ее приняло осмысленное выражение.
- Их нет, они ушли!
- Куда? - удивился мужчина. - И когда они успели? Ведь договорились, что я приду к ним, мы условимся насчет вечера и тронемся вместе!
- Ничего не знаю. Господа солдаты вернулись и сказали мне, что уходят в город дотемна. Они только выпили немножко вина.
Солдат выругался и затопал с крыльца.
- Вот видишь, - сказал Мурашов бэдице. - Все будет хорошо, как сейчас, только не надо трусить.
Она встала, криво усмехнулась, хоть кисти рук ее по-прежнему тряслись, и пошла в дом.
В горнице, где было свалено в углу солдатское снаряжение, капитан обнаружил два автомата, в каждом подсумке - по паре снаряженных запасных рожков; четыре противопехотных гранаты с длинными ручками. "Вот это хле-еб!" - обрадовался он. Бэдица стояла в проходе между горницей и кухней и смотрела, как он укладывает гранаты и рожки в солдатскую сумку.
- Сожги этот дом, - вдруг сказала она. - Когда я уйду, ты сожги его. Лучше ночью, чтобы я успела спрятаться.
- Где же ты станешь жить, бэдица, когда сюда придут наши осташи?
- Сожги! - она упрямо топнула ногой. - Чтобы от него и от тех солдат в сарае остался только пепел.
- Тоже правильно. При наших тебе дадут другой дом. Я постараюсь, если останусь живой. Да тебе и так дадут. Ты уже заслужила.
- Не надо. Лучше буду остаток жизни нищей, свободной бродягой. Может быть, ваши осташи не станут стрелять их на дорогах, как немцы? Черт с ним, с этим домом! Прощай, ундэ рэтэчешть а тыта! Ты храбрый воин и правильно делаешь свое дело. Настоящий разбойник, эх!
В окно Мурашов видел, как она с небольшим узлом, переваливаясь, шла по улице. Надо было тоже поторапливаться.
Мурашов переоделся в солдатскую форму, привычно надел ботинки с обмотками. Все не так страшно! Особенно когда при тебе целый арсенал. Главное - не обратить на себя внимание, а в больших скоплениях народа это нетрудно. Ведь тетка сказала, что в город вошло большое войско. Документы и деньги из обоих кителей Мурашов сунул к себе, в один карман.
Так. Пора идти. Он надел пилотку, глянул в зеркало. Нормально. Автомат за спиной, солдатская сумка на боку. Надо только запереть изнутри дом, чтобы кто-нибудь любопытный не зашел и не поднял шума раньше времени. Мурашов укрепил засовом дверь, перелез через садовый забор и оказался на улице. По ней издалека, приближаясь к капитану, двигались трое солдат, и он поспешил от них в другую сторону: мало ли, может, здесь разместили один взвод, и все солдаты знают друг друга. Тогда недолго вызвать подозрение. Нет, скорее в центр, где больше народа!
Точного, определенного плана действий у Мурашова не было. Он рассчитывал, что обстановка сама подскажет, когда автомату стрелять и убивать врагов, гранатам рваться и тоже убивать. Сегодня никто не останется неотомщенным: ни летчики, ни расстрелянные жители, ни цыганенок с бабкой, ни радист Гриша.
"Я им умою рожи-то!" - думал Мурашов по дороге.
30
Наверно, окажись капитан профессиональным разведчиком, с обширной специальной подготовкой, рассчитанной на длительное обживание в месте заброски, он вел бы себя иначе. На грани разумного риска, но с ясным осознанием того, что в любой момент может оказаться в гестапо или сигуранце; он ходил бы среди людей, изучал их, слушал разговоры, выделял недовольных, искал бы ниточки разгромленного некогда подполья, просчитывал тысячи ситуаций и, возможно, сумел бы и легализоваться, и найти верных помощников для действий в решительный период. Вряд ли это было так уж трудно, тем более что война катилась к одному концу, и исход ее не оставлял сомнений для мало-мальски соображающего человека. Беда в том, что такой гибкости и приспосабливаемоести мышления у Мурашова не было и не могло быть, по самой сути его предыдущего военного бытия. Суть командной, да и любой другой жизни на передовой - четко поставленная задача и столь же четкое ее выполнение. Если можешь - перехитри врага, только подумай сначала, не дороже ли это тебе обойдется, чем открытый бой. И главное - убей противника столько, сколько сможешь. Этим ты приблизишь победу.
Ни тени, ни отзвука прежних тревог, неуверенности не осталось на душе у капитана Мурашова, лишь только он ощутил, что хорошо вооружен для боя и может выполнять прежнюю свою солдатскую задачу - убивать врагов. И тем приближать победу.
"Я им умою рожи-то…"
Первое, что он увидел, вступив на городскую площадь, - качающийся на виселице труп старого цыгана. Седая кудрявая борода веялась на ветру. Старые пальцы босых ног изогнуты последним невероятным напряжением. Фанерка на груди: "Он покушался на жизнь стража порядка". Не ускоряя и не замедляя шаг, чтобы не обратили внимания, капитан прошел мимо и почувствовал, как тысячи мелких иголок впились в самое сердце. Мош, мош! На чью же это жизнь ты покушался, старый человек? Не на своего ли лучшего друга, домнуле надзирателя? Только вот - не хватило, видно, уже силенок… Где бьется и тоскует теперь твоя душа? Пусть она успокоится, мош, хоть немного, посчитаемся и за ее тоску, и за многое еще другое…