VIII
Евсеин встретил гостей на пристани. Он, конечно, ждал прибытия парохода – Олег Иванович сам отсылал телеграмму; а вот присутствие консульского чиновника и двух матросов с ленточками Гвардейского флотского экипажа на бескозырках оказалось сюрпризом. Впрочем, всё быстро прояснилось – оставив моряков и забайкальцев разбираться с багажом под присмотром верного Антипа, новоприбывшие в обществе чиновника и Евсеина отправились в резиденцию русского консула. Тот принял их весьма любезно – и сразу вручил Олегу Ивановичу телеграмму Корфа с предупреждением – в Александрии путешественников могут ожидать неприятные сюрпризы. Барон писал намёками – хотя депеша и была зашифрована, но хозяйничали на телеграфе отнюдь не турки, а истинные правители Египта – англичане.
Известие оказалось, мягко говоря, тревожным. Как, скажите на милость, уберечься от британцев в самом сердце их владений? Предусмотрительный консул снял для путешественников особняк в "посольском квартале" Александрии, всего в минуте ходьбы от своей резиденции – но всё равно поглядывал на Семёнова с сомнением и засыпал его советами по части осмотрительного поведения. В этой заботе угадывалось нежелание вешать себе на шею обузу в виде гостей, способных поссориться с англичанами; официальная депеша обязывала чиновника содействовать гостям, но вот расхлёбывать неприятности Петербург ему ничем не поможет. Олег Иванович, тоже всё понимавший, с любезной миной выдержал вежливый натиск – и заверил, что будет соблюдать осторожность и сверх необходимости в городе не задержится. На том и распрощались; после лёгкого обеда (ланча, как называют его здесь на английский манер) Олег Иванович, Садыков и Евсеин отправились в свою новую резиденцию, где уже хозяйничал Антип. Матросики, прибывшие в Александрию год назад на борту клипера "Крейсер" и оставленные для охраны консульства, были откомандированы в распоряжение Семёнова. Олег Иванович хотел было отказаться, но, по совету Садыкова изменил решение – матросы, успевшие освоиться в Александрии, могли оказаться полезны. Один из них, сорокалетний кондуктор с георгиевской медалью на форменке, немедленно отправился с письмом во дворец хедива – послание надлежало вручить лично Бурхардту. А второй вместе с Антипом и одним из забайкальцев двинул за покупками. Евсеин и Семёнов тем временем уединились в одной из комнат, чтобы за чаем (расторопный Антип сразу извлёк из багажа самовар) обсудить последние новости – как петербуржские, так и местные, александрийские.
* * *
Из путевых записок О. И. Семёнова. "…Итак, вечером нас ждёт Бурхардт. Записку с уведомлением об этом принёс посланный унтер. Глаза у него бегали, и весь он был какой-то запыхавшийся. Я присмотрелся – так и есть: правая скула слегка припухла, а костяшки на правом кулаке содраны. Конечно, эка невидаль – следы свежего мордобоя у моряка; я позволил себе поинтересоваться, в чём дело? Выяснилась интересная деталь – возле самого дворца хедива Кондрат Филимоныч – так звали бравого кондуктора, – почуял за собой соглядатая. Туда он добрался без помех, вызвал знакомого служителя, дождался немца-архивариуса и, как и было велено, передал депешу. А вот обратно… поначалу следом за ним увязался тащился скрюченный араб в грязной полосатой абе. Кондуктор сперва не обратил на него внимания; публика на улицах Александрии – сплошь арабы, абы которых не знали не мыла, ни стиральной доски с того момента, когда впервые были надеты. И при том – половина этих одеяний имели полосатую расцветку. Подозрительный араб шёл за русским моряком не скрываясь, и Кондрат Филимоныч решил принять меры: дождаться шпика за углом и начистить ему наглую арабскую рожу. Что и было немедленно проделано; на вопли единоверца сбежалось ещё пяток соплеменников. Численный перевес не помог: – разогнав магометан кстати подвернувшейся оглобелькой от арбы, унтер отправился по своим делам – к снятому для экспедиции особняку. Куда и прибыл через полчаса, но уж не в одиночку – по пятам за ним следовала толпа арабов. Сопровождающие орали не по-русски, угрожали и швырялись всякой дрянью, не рискуя, впрочем, приближаться.
Кондрат Филимоныч готов был голову дать на отсечение, что среди них есть тот самый, первый соглядатай – он-де узнал его по разорванной надвое абе и перекошенному битому рылу. С таким авторитетным заявлением спорить было трудно – память на лица у кондукторов парусного флота крепкая, поди иначе запомни в толпе матросиков провинившегося! Так что выводы получались неутешительные – едва мы успели ступить на улицы Александрии, как нас уже вычислили и выпасли – и наверняка не с добрыми намерениями. Но, делать нечего; оставив Антипа с казачками стеречь дом, мы втроём – ваш покорный слуга, доцент Евсеин и бдительный кондуктор – зашагали по направлению к дворцу хедива. Садыков отсутствовал, он отправился по делам службы к консулу, где и намеревался задержаться на пару часов. На всякий случай мы оставили записку: как только освободиться – пусть берёт вооружённых казаков и ждёт нас возле дворца хедива. Сам не знаю, зачем я отдал это распоряжение; после истории со слежкой за кондуктором меня стали грызть смутные предчувствия.
Хранитель собрания хедива встретил нас с распростёртыми объятиями. Он являл собой столь разительную картину с недоверчивым, язвительным учёным, которому нас представили почти год назад, что я даже усомнился – а не подменил ли кто-нибудь злонамеренный уважаемого герра Бурхардта? Руки у него крупно дрожали; глаза бегали, голос то срывался на визжащие нотки, то переходил в свистящий шёпот. Археолог был до смерти перепуган – и ни чуточки этого не скрывал.
Попетляв с полчаса по коридорам подземного лабиринта, немец привёл нас неприметной лестнице, скрывающейся в нише стены. Ниша оказалась заперта массивной железной решёткой с висячим замком. Открыв его, Бурхардт шустро – что говорило о долгой практике – заковылял вниз по ступеням.
Лестница уводила ниже уровня подземного хранилища и заканчивалась в небольшой круглой зале без дверей. Зала была оказалась завалена разнообразным хламом – кирки со сломанными ручками, деревянные, окованные бронзой рычаги, напоминающие корабельные гандшпуги, мотки вконец сгнивших верёвок, доски, рассыпавшиеся корзины, высоченные, в половину человеческого роста кувшины, все, как один, разбитые. Любой их этих предметов сам по себе являлся предметом старины – если судить по покрывавшему их слою пыли.
Бурхардт подошёл к стене, повозился. Что-то металлически щёлкнуло – и я увидел то, чего так и не дождался в прошлый раз. Кусок стены с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая узкий проход.
Мы вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с уклоном вниз, то с почти незаметным подъёмом. Тени от ламп метались по стенам; я не стал включать электрический фонарик – каждый из нас нёс маленькую масляную лампу, а сам Бурхардт обзавёлся большой, керосиновой. В ее ровном, сильном свете бледнели наши жалкие огоньки. Резких поворотов в тоннеле не имелось, как и прямых участков – любой кусок этого коридора имел плавный изгиб. Ответвления не попадались вовсе, а бесконечные дуги и изогнутые участки не позволяли судить, в каком направлении мы следуем. Ясно было одно – мы давно уже вышли не только за пределы дворца хедива, но, скорее всего, и за пределы соседних кварталов. Пожалуй, мы прошагали около двух миль, и я с трудом понимал, что находится над нашими головами.
Коридор закончился такой же круглой комнатой без дверей. Скрипнул скрытый в стене рычагов, и за отодвинувшимся блоком открылся еще один, на этот раз совсем короткий тоннель.
Вот теперь мы оказались в настоящем логове старого археолога – не то, что бутафория, предъявленная нам во время прошлого визита. То было предназначено морочить головы не в меру любопытным дворцовым слугам. А здесь…
Мы шли вдоль стеллажей уставленных книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью – и снова книгами. Я невеликий знаток палеографии, но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый "свежий" экземпляр из хранившихся в этом подземелье написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя. Что касается старых… тут фантазия мне отказывала. В любом случае – не менее трёх тысяч лет; более ранним сроком образцы клинописи, по моему, не датируются. Чем дольше мы вышагивали вдоль бесконечных полок, тем больше крепло у меня подозрение – а не та ли эта библиотека, соперничающая своей таинственностью с библиотекой Иоанна Грозного, а богатством фондов с любой из ныне существующих коллекций древних текстов… да и вообще, считающаяся сгоревшей уже более тысячи ста лет назад? Если та – тогда ясно, почему Бурхардт безвылазно просидел на этой должности столько лет, даже на время не выбираясь в Европу: не мог оторваться от своих сокровищ. И наверняка хедив понятия не имеет, что скрыто под его дворцом! Бурхард остаётся единственным хранителем – и владельцем, если уж на то пошло! – этого удивительного собрания.
Будто уловив мои мысли, немец остановился, и я чуть не налетел на него. Учёный смотрел вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Только руки по прежнему дрожали, и страх смешанный с безумием мутной водицей плескался в старческих глазах.
– Да-да, герр Семёнофф, вы не ошиблись! Перед вами Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды её объявляли погибшей; сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в 48-м году до нашей эры, потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды – когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейлн. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова, когда и была придумана одна древняя но, увы, неубедительная байка Рассказывают, что арабский полководец Амра ибн аль-Аса, взяв Александрию, послал спросить халифа Омара, что ему делать с огромной библиотекой. Суровый Омар дал ответ: "Если в этих книгах написано то же, что есть в Коране, то они не нужны, а если в них заключается то, чего нет в Коране, то они вредны, – следовательно, их надо сжечь".
И толпа поверила что бесценное собрание погибло в огне – и верит до сих пор, прошу отметить! Но нашлись, герр Семёнофф, мудрецы, которые скрыли бесценные сокровища от черни, и, главное, от бесчисленных гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось за последнее тысячелетие! Дай волю этим стервятникам – и они запустят свои высохшие от алчности, скрюченные пальцы в бесценные тома – чтобы выдрать в мясом, опошлить, подогнать под свои заблуждения, исказить до неузнаваемости. Лишённые знаний, скрытых на этих полках – немец величаво обвёл рукой вокруг себя, – они не более чем подражатели, собиратели крох, обреченные всю жизнь составлять головоломку, не зная, что большая часть её кусочков попросту отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся…
Лицо Бурхардта перекосилось; даже руки перестали дрожать, с такой ненавистью он произнёс эти слова.
– Так что, вы, герр Семёнофф, и вы, герр Евсеин, теперь единственные в мире люди, посвященные в эту тайну!
Я был так поражён, что на минуту забыл о том, зачем мы явились в Александрию. Пол под ногами качался, вокруг всё плыло… пот заливал лицо, а перед глазами тянулись полки, полки, полки, уставленные бесценными томами.
– Но как же… – голос мой доносился будто из колодца; я слышал себя со стороны и не вполне понимал, что это говорю я сам, наяву, не во сне, – …но как же вы решились открыть нам такую тайну, герр Бурхардт?
– Я сделал это потому что знания, заключённые в этих рукописях яйца выеденного не стоят по сравнению с тайной, которую поведали мне вы.
Голос учёного был трескуч и рассыпчат, будто на каменный пол уронили горсть глиняных черепков.
– Эти манускрипты рассказывают о давно ушедшем, мёртвом мире – а то, что открыли мы с герром Евсеиным, в состоянии перевернуть мир нынешний, подарить людям такое могущество… и Бурхардт мелко закашлялся.
Я поймал взгляд Евсеина – тот слегка пожал плечами – "мол, а я-то что мог сделать?" Я его понимал – эта тайна не относится к числу тех, что доверяют почте. Если Бурхардт решился посвятить Евсеина в свой секрет – то уж наверняка взял с него все возможные клятвы молчания. рассказывать об этом мне иначе, как в личной беседе. Вообще-то доцент мог поделиться информацией – данные, хранящиеся на флешке, будет недоступны местным шпионам и перлюстраторам ещё лет сто. Но бережёного бог бережёт; к тому же, в памяти у Евсеина наверняка свежо похищение, подстроенное бельгийским авантюристом. Как и опасения насчёт Геннадия и его подельников – и где гарантия, что цифровое послание не попадёт к ним? Да, я на его месте тоже не рискнул бы; одно дело невнятные намёки насчёт содержимого "картотеки", а другое – такая тайна! Просочись сведения о Библиотеке наружу, и англичане сроют дворец по кирпичику, наплевав и на хедива, и на формальную независимость Египта и вообще на всё на свете. Уж не знаю, прав ли Бурхардт насчёт оккультистов и прочих масонов – но стоимость её, выраженная в денежном эквиваленте, наверняка колоссальна. Подобными призами не разбрасываются.
Но и оккультистов не стоит сбрасывать со счетов. Масонские и розенкрейцерские ложи обладают в Европе немалым весом. При желании они могут оказаться серьёзными противниками; если масоны узнают о библиотеке – могу представить, какая поднимется буча!
Как там сказал старик-археолог? "Все сокровища библиотеки яйца выеденного не стоят по сравнению с нашей тайной?" А вот с этого места, герр Бурхардт, если можно, подробнее…
Олег Иванович откашлялся и привычно потёр переносицу.
– Позвольте заверить, профессор, мы понимаем, какая на нас теперь лежит ответственность. И приложим все усилия, чтобы сохранить вашу… нашу тайну в неприкосновенности.
И, помедлив, добавил:
– А пока, может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же такое архиважное оказалось в пластинах?
IX
– А вы полагаете, что я стал бы открывать вам всё это по пустяковому поводу? – и Бурхардт в который уже раз картинно обвёл вокруг рукой.
– Если уж я решился на такой шаг – то к этому имеются серьёзные основания. Дело в том, что мы с герром Евсеиным знаем теперь, что ждет нас – всех, человечество! – после расшифровки картотеки!
Олег Иванович покосился на доцента – тот виновато развёл руками. Так-так… а Макар-то, оказался пророком. Сто раз следовало подумать, прежде чем отсылать Евсеина к немцу одного. Можно было догадаться, что двое учёных быстро споются, но… ладно, остаётся надеяться, что пока мы остаёмся единомышленниками.
– Я сразу понял, что все эти истории, что вы поведали мне во время вашего прошлого визита в Александрию – о таинственных учёных, о городе Разума и Знания, о мудрых хранителях, выбирающих момент, чтобы излить на человечество благоуханный дождь достижений – не более чем байка в стиле мсье Жюля Верна, сочинённая для кабинетного червя. Но – решил сделать вид, что верю; зачем, в самом деле, разочаровывать столь интересных господ?
"Чертов старикашка! – выругался про себя Олег Иванович. – Или это мы такие идиоты, что в который раз наступаем на те же грабли? По моему, нас только ленивый не разоблачал! Интересно, а дворник овчинниковского дома тоже догадался, что мы явились из будущего?"
– Я рассматривал разные версии о вашем происхождении. Признаюсь, теория о пришельцах из грядущего была в числе главных, а когда вы прислали ко мне герра Евсеина – сомнения окончательно отпали. Вы уж простите, коллега, – и немец слегка поклонился доценту. – но вы совершенно не умеете хранить секреты. Удивляюсь, как герр Семёнофф решился отпустить вас!
"Положительно, проклятый дед умеет читать мысли! – окончательно растерялся Семенов. – Да, Вильгельму Евграфычу остаётся лишь беспомощно улыбаться и виновато пожимать плечами. Хотя, его-то за что винить? Сами виноваты – пустили ягнёнка в волчье логово! Но Бурхард-то, Бурхардт! Кто бы мог подумать, что за внешностью кабинетного гномика скрывается острый ум разведчика? Кстати, о разведке…"
Нет, положительно, въедливый старикан видел его насквозь! Не успела эта мысль мелькнуть у Олега Ивановича в голове, а немец уже среагировал:
– И, кстати, герр Семёнофф, если вы полагаете, что ваш покорный слуга оказывает некие… м-м-м… услуги правительству кайзера, то спешу поздравить – вы весьма проницательны. Да, я состою в переписке с высокопоставленной особой в прусском Генеральном Штабе. Их, видите ли, крайне интересует то, чем занимаются наши – и ваши, если уж на то пошло! – заклятые друзья-британцы на Ближнем Востоке. Но, могу вас заверить, я ни слова не сообщил моему корреспонденту о наших обстоятельствах.
– А о библиотеке? – поинтересовался Олег Иванович. – О ней-то вы, разумеется, дали знать в Берлин?
Бурхардт ответил оскорблённым взглядом монахини, обвинённой в тайном посещении абортмахера.
– Разумеется, нет, герр Семёнофф! Это их совершенно не касается! Нашего кайзера и его канцлера занимают вопросы о броненосцах, железных дорогах, концессиях, и перемещениях капиталов. Археология, слава богу, лежит вне сферы их интересов.
Олег Иванович усмехнулся:
– Могу вас заверить, герр Бурхардт что внук кайзера скоро проявит интерес к античной культуре и всякого рода историческим исследованиям. Не пройдёт и десятка лет, как археология получит во Втором Рейхе поддержку на самом высоком уровне.
– Вы о принце Вильгельме? – археолог высокомерно задрал бородку.
– Пока, насколько мне известно, от проявляет интерес лишь к охоте и короткошёрстным таксам. Но даже если вы и правы – власть всё равно наследует его отец, кронпринц Фридрих!
Семёнов хмыкнул – про себя конечно. Сын нынешнего императора Германии Фридрих процарствует всего 99 дней и скончается от рака гортани. А вот поклонник охоты и будущий археолог-любитель принц Вильгельм… но Бурхардту об этом знать не обязательно.
Старикан, к счастью не стал развивать опасную тему:
– Ладно, бог с ним, с наследником. Если не возражаете, герр Семёнофф, вернёмся к нашим делам. Когда я убедился, что имею дело с пришельцами из грядущих веков, то, признаться, заподозрил, что вы явились ко мне как раз из-за библиотеки. Возможно – рассудил я, – там, в вашем будущем, это бесценное собрание было утрачено, и вы намереваетесь вернуть его, позаимствовав в прошлом? Но когда мы с герром Евсеиным сделали первые переводы металлических листов, я понял – нет, дело отнюдь не в александрийском хранилище.
– Вы правы. – подтвердил Олег Иванович. – О нём мы вообще не подозревали, библиотека оказалась для меня сюрпризом.
Археолог недовольно дёрнулся.
– Я был бы признателен, если бы вы не перебивали. – недовольно заметил он. – поверьте, мне и так непросто собраться с мыслями!
Семёнов сделал примирительном жест – мол всё, молчу-молчу! – и старик продолжил: