Я не могу поверить, что всё это время у него была папина почта и он молчал! Это ведь и мой отец тоже. Мы вместе должны принимать такие решения. Но у меня уже нет сил ругаться. К тому же я понимаю, что сейчас главное не это. Сейчас главное – написать, пока он согласен. Даже если ради этого придётся вернуться к ней.
Я утираю слёзы, и мы уходим с ветра. Меня всю колотит, но постепенно становится легче, как будто кулак разжимаешь – медленно, по одному пальцу.
Я судорожно пытаюсь придумать, что мы будем писать. В голове не укладывается, что между нами и папой – одно-единственное письмо и сейчас мы его отправим.
Мы садимся в ближайшем кафе, где кормят сэндвичами. Филипп приносит мне бутылку воды и стопку бесплатных салфеток. Я делаю долгий глоток и лишь теперь замечаю, как пересохли губы. И горло, и язык.
Филипп достаёт телефон, заходит в почту, открывает новое письмо и вводит папин адрес: Vostrikov@pochta.ru. Как просто. И странно. Мне удивительно, что я не догадалась, ведь такой элементарный адрес – проще не придумаешь.
– Ну, диктуй, – говорит Филипп.
Я мычу, что надо подумать, я так с ходу не могу. Филипп вздыхает и берётся за дело сам.
– Ладно, пусть будет коротко и ясно. Всё равно не ответит. Так… Дмитрий! Это ваши дети, Филипп и Женя. Помните таких? Мы познакомились и общаемся. Вот решили написать, спросить, как ваши дела. Как там погодка? Как водичка – купаетесь? А, и с наступающим днём рождения.
Всё. Ну как, сойдёт?
– Только вот это убери, пожалуйста, – прошу я.
– Как прикажете, – неохотно соглашается Филипп и стирает "Помните таких?"
– И про водичку не надо. Как будто ты над ним издеваешься.
– Так и есть, – подтверждает Филипп, но про погоду и водичку стирает.
– Теперь вроде нормально, – одобряю я.
Филипп смотрит на меня – не то ласково, не то с укоризной, качает головой и нажимает "Отправить".
– Довольна?
Я киваю.
– Ну слава богу!
– Только перешли мне сразу, как ответит, ладно?
– Перешлю, перешлю.
– Точно? Что бы ни ответил – всё равно перешли, хорошо?
– Да, да, хорошо! А теперь – твоя часть уговора. Иди мирись с мамой и больше не дерись!
Я ни с кем мириться пока не планирую, но домой ради письма, ради письма папе, конечно, поеду.
– Давай, веди себя хорошо, – напутствует Филипп. – Напиши, как приедешь.
Мы прощаемся, и я покорно спускаюсь в метро. Телефон по-прежнему бешено вибрирует. Мам, ну успокоишься ты когда-нибудь? Сколько можно звонить-то? Раньше надо было думать.
Это письмо… Тяжело оно ему далось, Филиппу. Конечно, он до сих пор злится на отца, не может простить, но ради меня согласился. Сложно всё это переварить, дыхание перехватывает от того, что только что произошло – мы написали папе.
Я думаю об этом все одиннадцать остановок. С одной стороны, меня одолевают страхи: не сменилась ли у него почта? Ответит он нам, и как скоро? Сегодня? Или уже завтра?
А с другой стороны, во мне пышет радостное предвкушение – это же мои первые слова, обращённые к папе. Не в мечтах, а по-настоящему. Нет, я уверена: он ответит. Конечно же, ответит.
Мне кажется, что колёса вращаются со скоростью света, что я вовсе не в метро, а в космическом корабле. Ну куда так быстро? Диктор едва успевает объявлять станции. А мне совсем не хочется выходить – в город, домой, к маме, и впускать в свои мысли кого-нибудь, кроме отца.
Наше письмо уже в его почтовом ящике. Может быть, он вот сейчас, в эту самую секунду, его читает. Рад ли он? Надеюсь. Сердце у меня как будто рассыпается летним пляжным песком, когда я представляю это. А вдруг он уже печатает ответ? Господи, это же самое важное сообщение, которое я получу в жизни!
Поезд тормозит, выпускает пассажиров, и я медленно, прогулочным шагом, иду к эскалатору. На поверхности дождь и сильный ветер – зонты выворачивает наизнанку. На асфальте пузырятся огромные лужи-болотца. Машины проносятся по проспекту, и коричневые волны набрасываются на тротуар. У меня ни зонта, ни капюшона, шапка становится мокрой, но меня это не беспокоит. Я иду по лужам вброд, не перескакиваю и не виляю, как остальные, и мне весело, что лужи мне нипочём – ну промочу ноги и промочу. Не высохнут, что ли?
13 Славка
Я поднимаюсь на свой этаж. Голова ка муравейник от всех этих размышлений. Но стоит мне открыть дверь, как мысли тут ж разбегаются – на меня набрасывается мама.
У мамы лицо бледное, лоб в красно-жёлты пятнах, точно её покусали какие-то насекомые. Я знаю, отчего это – оттого, что он плакала. У меня тоже на лбу выступают пятна, когда я плачу. Только мои за одиннадцать остановок успели сойти.
В руках у мамы зажат телефон – она не выпускает его с тех пор, как я ушла, а это около трёх часов. Я уже перестала считать про пущенные звонки, но не удивлюсь, если их число перевалило за сотню.
Мама подлетает ко мне и, не обращая внимания на то, что с меня течёт, начинает кричать:
– Ты что творишь?! С ума сошла? Где ты была?
Она рявкает так, что я жалею, что вернулась. Надо было переждать в кофейне или в музей пойти, да хоть куда, хоть к Шестиглазому, лишь бы не к ней!
– Не кричи. Я просто прошлась по улице.
– Три часа ты прохаживалась?! Под дождём? Ты хоть осознаёшь, что тут со мной было? Меня чуть инфаркт… Почему ты трубку не брала, а?! Что, сложно взять трубку, я тебя спрашиваю!
Из комнаты высовывается прямоугольная блондинистая голова на длинной шее. Славка смотрит виновато, словно ему неловко встревать в семейный скандал.
– Почему ты не брала?! – снова рявкает мама, и Славка вздрагивает. Я поражена тем, что у неё, оказывается, бывает такой голос. И не голос вовсе, а рык.
– Да потому что не хотела с тобой разговаривать! – отрезаю я и, игнорируя Славку, напролом иду в свою комнату.
Славка меня пропускает, но мама пытается удержать – хватает больно чуть выше локтя, аж кожа скручивается, как когда "крапиву" делают. Я вырываюсь и припечатываю Славку взглядом. Он прилипает спиной к стене – испуганный, долговязый. Вот, пусть увидит, какая мама бывает! Вегетарианка, как же! Самый настоящий хищник – сейчас живьём сожрёт!
– Ася, Женя… – бормочет он, но от стены отойти не решается.
Ася?! Что ещё за Ася?
– Что он вообще тут делает?! – не выдерживаю я.
– Слава приехал, чтобы тебя искать! Он на машине.
– Я просто хотел помочь, – оправдывается Славка.
Такой он длинный, бесцветный и жалкий – как червяк после дождя, смотреть противно! Любой может наступить на него и раздавить.
– Я и без вашей помощи нашлась! Можете идти! – говорю я ему.
– Это уж мы сами решим, кто куда пойдёт, – шипит мама. – А ты посиди в своей комнате и подумай! И позови, когда будешь готова разговаривать нормально.
– Я-то нормально разговариваю, это ты всё время орёшь!
– Хватит! А то ты у меня не скоро оттуда выйдешь!
– Да? И что, завтра в школу не пойду? Отлично! – я сильно хлопаю дверью и закрываюсь.
Мама начинает жаловаться на меня Славке. Слов не разобрать, но и по тону понятно. А Славка заикается, суетится, утешает её. Хороша парочка, конечно, – червяк и хищница. Пусть ещё чайку попьют, обсудят, как я их чуть до инфаркта не довела.
Я кладу дневник на стол, сажусь и внимательно смотрю на синюю тканевую обложку. Красивый дневник. И бумага такая приятная на ощупь, как будто немного состаренная, без всяких клеточек и линеечек. На переплёте чёрной ручкой написано: "Jane’s Diary".
Мы с мамой купили его летом в магазинчике изделий ручной работы в Испании, чтобы я записала свои летние впечатления. Но записывать было некогда: всё моё время занимали море, пляж и книжки, так что дневник ещё долго лежал без дела.
Теперь с дневниками покончено. Больше она обо мне ничего не узнает. Ни одного слова, ни одной чёрточки я ей больше не доверю. Для надёжности надо бы всю переписку с Филиппом удалить, а то ведь она не остановится, всюду залезет.
Я собираюсь всё стереть, но не могу. Не могу вот так взять и удалить. Это же мой старший брат. Как его удалить?
Я ещё долго не усну, но всё равно выключаю свет, чтобы там, за стеной, думали, что я уже сплю. Лежу в темноте и заново переживаю все события этого долгого, странного, шумного, непогожего и вместе с тем удивительного дня. Мы отправили папе письмо, а остальное не важно. Мне хочется сохранить этот день, но записывать нельзя. Пусть дневник лежит на столе, на самом видном месте. Пусть она ходит мимо него, не удерживается, открывает – а там пустота, молчание. Не будет никакого продолжения.
Слышно, как мама провожает Славку и закрывает за ним дверь на два замка. Она подходит тихонько к моей комнате и замирает на пороге, прислушивается. Я жду, что она что-нибудь скажет или попросит, чтобы я её впустила, но через некоторое время она удаляется, решив, что я сплю.
Я лежу, сжимая в руках телефон – а вдруг письмо от папы придёт прямо сейчас?
14. Ответ
– Женечка!
Сквозь сон я слышу сдержанный и какой-то чересчур вежливый стук в дверь.
– Женечка, вставай, пожалуйста. Уже время! Я сырники приготовила!
Я нехотя переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. Не помню, когда я уснула, но веки тяжёлые и опухшие. Это всё из-за слёз. Я постепенно просыпаюсь и прихожу к выводу, что с этой фразой, которая доносится из-за двери, всё не так: "Вставай, пожалуйста. Я сырники приготовила". Сроду мы никаких сырников не ели. Тем более на завтрак. Это ж во сколько надо встать? И голос уже совсем не тот, что вчера рычал с порога.
– Женечка, – опять стучит она и немножко скребётся.
Это она так кошку изображает. Я ведь далеко не сразу смирилась с нашей аллергией. Это сейчас я понимаю, что заведи мы котёнка или щенка, ему будет с нами скучно и плохо и он вырастет обделённым и несчастливым, потому что мы даже погладить его не сможем, но в детстве я всё надеялась, что раз я так ужасно хочу домашнее животное, то аллергия уж как-нибудь отступит. Ну или я буду героически терпеть. Чего не сделаешь ради котёнка? Я так часто просила какого-нибудь зверя, что мама стала придумывать, как будто у нас в квартире живёт невидимая кошка – мяукает иногда, скребётся и точит когти о диван. Зовут почему-то Белка. Мы к ней уже привязались.
Но мама зря надеется, что Белке и сырникам под силу исправить вчерашнее.
И тут я вспоминаю о письме. Шарю по одеялу в поисках телефона. Кажется, я вчера так и уснула, не выпуская его из рук. Телефон валяется на пушистом белом коврике возле кровати. Я свешиваюсь и, распахивая шире сонные глаза, открываю сообщения.
Пока ничего. Ну, письмо мы отправили только вчера – папа мог ещё не прочитать.
Вчера было воскресенье – многие, да вот взять хотя бы мою маму, по выходным к компьютеру не подходят. И вообще, старшее поколение, я заметила, далеко не каждый день проверяет почту. Надо посмотреть, какая у нас разница во времени с Египтом. Может, дело в этом?
Я одеваюсь и выхожу. Мама тут как тут – накрашена, в блузке и юбке, волосы уложены. Из кухни и правда пахнет сырниками, кофе и чуть-чуть горелым. Чтобы избавиться от горелого, приоткрыта форточка.
– Доброе утро! Не выспалась? Ты вчера, наверное, поздно легла, да? Я уж не стала тебя рано поднимать. Завтрак на столе, а мне пора бежать.
– Угу.
У мамы отличное настроение. Если она рассчитывает, что я тоже буду вести себя так, словно ничего не случилось, то заблуждается. Она торопливо обматывается шарфом, надевает пальто и сапоги и, прежде чем уйти, улыбается мне:
– Жень, давай жить дружно!
– Угу.
– Ну правда, давай? Прости меня, ладно? Как-то накопилось, я перенервничала… Ты простишь?
Я неопределённо пожимаю плечами. Перенервничала! Накопилось! Вечно она найдёт себе оправдание.
Она топчется на пороге, задерживается. Неужели ждёт, что я тоже начну извиняться? Но мне извиняться не за что, так что я молчу.
– Ну пока, – вздыхает мама. – Я сегодня постараюсь пораньше.
– Ага, – зеваю я.
Закрыв за ней дверь, я иду в ванную. Времени в обрез. Школа всего в пяти минутах от дома, но я не люблю приходить впритык. Мне обязательно нужно заранее. Это у меня от мамы такая странная привычка, она тоже патологически не умеет опаздывать. Так что я наспех собираюсь и съедаю сырники, вылив на них полбанки варенья.
Всё у меня от мамы – и аллергия, и пунктуальность, и пятна на лбу, когда поплачу. А от папы, интересно, что? С мамой на эту тему разговаривать бессмысленно. Иногда только придерётся со своей фирменной укоризной: "Господи, какой бардак! Приятно тебе в грязи жить? Это всё востриковская неаккуратность!"
Уроки тянутся долго и скучно, в настенных часах, похоже, скоро умрёт батарейка – стрелки едва ползут. Мне охота сорваться и уйти. Все эти слова, цифры, формулы, названия и даты кажутся нагромождением бесполезных фактов. Я как будто теряю время, сегодня даже проверочных и самостоятельных нет.
Никак не могу сосредоточиться на том, что говорят учителя, без конца проверяю телефон. Ответа пока нет. Женька изредка на меня косится, дескать, ну что такое, не мешай!
Учителя мне замечаний не делают. Наверное, с непривычки – обычно-то я вся внимание. Похоже, они даже довольны, что я сегодня не поднимаю руку и не выкрикиваю с места: можно других поспрашивать.
Только на истории я ненадолго отвлекаюсь от телефона, когда Лев Николаевич с горящими от удовольствия глазами заваливает Курапову вопросами про петровские реформы. Курапова беспомощно хлопает глазами – по отдельности головы, которые составляют Шестиглазое чудовище, существовать не могут, вот и Курапова сейчас как хвост без ящерицы – дрыгается, а бежать не может.
На биологии повторение про червей, про всяких печёночных сосальщиков и бычьих цепней с их крючьями и присосками. Не знаю, зачем это повторять. Подробности их паразитического образа жизни настолько шокировали меня с первого раза, что я, даже если очень захочу, не забуду.
Я сижу рядом с аквариумом и вместо червей на плакате наблюдаю, как одна из гуппи поднялась к самой поверхности и отчаянно хватает ртом воздух. Это плохой знак. Когда рыбы начинают вести себя как эта гуппи, с ними что-нибудь да не так. Скорее всего, она долго не проживёт. У нас такое бывало уже не раз.
Папино молчание заставляет меня нервничать: уже последний урок, почти весь день прошёл, что же он медлит? Или до сих пор никак не доберётся до интернета? Я вспоминаю, что он, скорее всего, на яхте, и вайфая там может не быть. А вдруг он выходит в море на несколько дней? Но всё равно я на всякий случай решаю уточнить и пишу под партой Филиппу:
"Есть новости?"
Может, это Филипп медлит? Вдруг папа написал что-то такое, что его расстроило, и теперь он не хочет пересылать мне письмо? Но мы ведь договорились. Что бы ни случилось, я должна прочесть.
"Пока нет", – отвечает Филипп.
"Наверное, он в море", – предполагаю я.
"Мб".
Нет, всё-таки я думаю, папа занят или сидит без интернета. Ну что ж, подождём. Напишет, как сможет. Ждала же я всю жизнь, так что ничего, уж день-два точно потерплю. Да хоть неделю. Ну, неделю – это я, конечно, махнула. Вряд ли он уходит в море так надолго. Несколько дней, не больше. Это же туристическая поездка, у них и запасов продовольствия на неделю не хватит.
А может, поднялся шторм? Вдруг с папой что-то случилось? Нет, с ним всё в порядке. Может, он просто старательно пишет ответ, но пока ни один из черновиков его не устраивает. Я придумываю письмо за него и мысленно читаю про жизнь в Египте, про его увлечения, про то, какие книги он любит и какими запомнились ему мы, Филипп и я.
А Филипп, судя по всему, и рад, что его прогноз пока сбывается и папа не отвечает. Филипп, хоть внешне и весёлый, ужасный пессимист. Не зря же ему так нравится блюз.
Почему же он сам так и не написал папе, раз у него была его почта? Неужели он так его ненавидит? Или испугался, что не получит ответного письма, и решил не пытаться вовсе? Вполне возможно. Мне тоже было страшно писать одной. Но всё-таки лучше написать, чем жить в неведении.
На ужин у нас спагетти с соусом песто. Мама объясняет это тем, что отныне мы будем питаться правильно. А что попало есть не будем. И перечисляет: выпечку не будем, белый хлеб, белый рис и белую муку, конфеты и пирожные, сливочное масло, сосиски и колбасу. И солить не будем. И сахар в чай и кофе тоже не будем класть. И вообще будем есть больше фруктов и овощей.
Я смотрю на неё с сомнением – ну-ну, кроме здоровья, этому нет ну совершенно никаких причин! И это всего лишь совпадение, что Славка вчера притащил два мешка провизии из своего полезного магазина. И банку песто, кстати говоря.
Сперва меня смущает это зелёное месиво, которое мама щедро вмешивает в макароны.
– Я хотела просто с сыром.
– Ой, Жень, ну я уже положила! Давай попробуем, а потом будем ворчать.
Я недовольно усаживаюсь за стол. Это похоже на ужин болотного монстра. Зелёные спагетти мы обе пробуем с опаской. Но на вкус не так уж и плохо, особенно если хорошенько посыпать сыром. Я ожидала худшего. Но маме я, конечно, ничего этого не говорю.
Она и без меня нахваливает Славкин песто как сумасшедшая. И полезный он, и сытный, и ароматный, и по-всякому расчудесный!
– Соус как соус, – пожимаю плечами я, чтобы она немного утихомирилась со своим Славкой. Она и чёрствый хлеб с плесенью похвалит, если Славка скажет, что это из его суперполезного магазина.
Для мамы он теперь просто принц на белом коне. Наверное, потому, что не сбежал, как только меня увидел.
– Ну как твой день прошёл? – интересуется мама.
– Нормально, – отвечаю. – Ничего выдающегося.
– С Женей так и не помирились?
– Не-а.
– Ну а ты пойди ей навстречу, сделай первый шаг.
– Вот ты всегда заранее уверена, что во всём виновата я!
– Да дело же не в том, кто виноват, а в том, кто первым идёт мириться.
– Я ходила мириться, она не хочет, – бурчу я.
– Не хочет? Да быть такого не может! Вы же дружите с какого… с третьего класса! Конечно, ей обидно, что ты так много общаешься с Филиппом…
– Я буду общаться, с кем захочу. Даже если тебе это не нравится, – говорю я и откладываю вилку. – Ладно, я наелась.
– Но ты же почти ничего не съела!
– Спасибо, я наелась, – повторяю с нажимом.
Я уже готова встать и уйти, потому что сейчас она, конечно, заведёт разговор о Филиппе и о том, что мне нельзя с ним общаться, но мама смягчается и говорит:
– Ну Жень, давай не будем ссориться.
– Я с тобой не ссорюсь. Я просто наелась.