Паганель: Сколько угодно! Да ведь и Даниэль Дефо описал подлинную историю некоего Александра Селькирка, шотландского матроса, которого капитан корабля за непокорность высадил на необитаемый остров.
А.А. (делает вид, что ничего про это не знал): Что вы говорите? И судьба этого Селькирка ничем не отличалась от судьбы Робинзона Крузо?
Паганель: Я уж сейчас точно не помню. Если и отличалась, то разве что какими-нибудь частностями, совершенно не стоящими упоминания. А в общих чертах, я думаю, Даниэль Дефо описал все так, как оно и было в жизни.
А.А.: (с еле уловимой иронией). Я вам очень благодарен, господин Паганель. Вы сообщили мне так много нового…
Трудно сказать, чем кончился бы этот разговор. Но тут "необитаемый остров" преподнес нашим героям свой второй сюрприз. Выйдя из зарослей, они наткнулись на полуразвалившуюся хижину, судя по всему, сколоченную некогда из обломков корабля, разбившегося о береговые скалы.
Гена: Смотрите, хижина… Как она не похожа на дом Робинзона! У того прямо крепость, а эта вся развалилась…
А.А.: Осторожно, Геночка! Тут ведь недолго и ногу сломать: пол совсем прогнил.
Гена: Ой, грязища-то какая!.. А это что за тряпье?
А.А.: Это одеяло, только оно все истлело. Очевидно, в этой хижине уже давно никто не живет… Давайте-ка выберемся отсюда скорей на воздух… Гена! Гена! Не уходи, пожалуйста, далеко! Остров-то ведь необитаемый! Тут и заблудиться можно…
Гена (издали): Не бойтесь!.. Я не заблужусь!.. (И почти тотчас же раздается его отчаянный крик.) Ой! Архип Архипыч! Сюда! Спасите-е! Скорей! Она меня душит! А-а-а!!!
А.А.: Гена, держись! Мы здесь!
Профессор и Паганель обегают вокруг хижины и видят Гену, распростертого на земле. Над ним склонилось какое-то странное существо, заросшее, полудикое, больше похожее на обезьяну, чем на человека. Не раздумывая, профессор кидается на Гениного обидчика. Паганель ему помогает.
А.А.: Ах ты!.. Ну смотри у меня!.. Так… (Запыхавшись.) Господин Паганель, будьте добры, дайте-ка сюда ремешок от вашей подзорной трубы… Так… Ну вот, мы его и связали…
Связанный мычит и издает какие-то нечленораздельные звуки, словно он немой.
Гена: Эта обезьяна чуть меня не задушила!
А.А.: Это не обезьяна.
Гена: Неужели дикарь?
А.А.: Нет, и не дикарь.
Гена: А кто же?
А.А.: Ты не узнал его?
Гена: Как же я могу его узнать? Я его никогда не видел.
А.А.: А вы, господин Паганель? Вы тоже не узнаете этого человека?
Паганель: Вы что, смеетесь надо мной? И почему вы называете это существо человеком? Не станете же вы уверять, что оно, как и мы с вами, принадлежит к виду homo sapiens?
А.А.: Да, это человек. Вернее, еще совсем недавно это существо было человеком. Это – Айртон!
Гена и Паганель (в один голос): Айртон?!
Гена: Так я ж его очень хорошо знаю! Он был пиратом! Его настоящее имя Бен Джойс!
Паганель: Боже милосердный! Айртон! Ну конечно! Я прекрасно помню этого мерзавца! Он был боцманом у нас на "Дункане" и чуть было не захватил со своей пиратской шайкой наш корабль. Лорд Гленарван сперва собирался везти его в Англию, чтобы отдать в руки правосудия. Но потом сжалился над ним и высадил на необитаемом острове, оставив ему пару ружей, порох, немного дроби и кое-какую утварь… Во что же он превратился, бедняга!
А.А.: Я надеюсь, господин Паганель, вы теперь не станете больше уверять меня, будто история Робинзона отличается от истории Александра Селькирка лишь не стоящими упоминания частностями.
Паганель: А при чем тут Селькирк?
А.А.: Увы, мой дорогой Паганель, ведь с Селькирком произошло то же, что и с Айртоном. Он прожил на своем острове не двадцать восемь лет, как Робинзон, а всего четыре года. Однако за это время он, как и этот бедняга Айртон, одичал настолько, что почти забыл свой родной язык… Вы были правы, история географических открытий насчитывает множество робинзонов, но каждого из них рано или поздно постигла участь Айртона. Человек – животное общественное. Он не может жить в одиночестве.
Паганель: Какой ужас! (Поет.)
Ах, какой кошмарный сон!
Ах, как был я ослеплен!
Не завидую тебе, Робинзон!
Я хочу носить халат,
Есть паштеты и салат,
Пить за завтраком горячий шоколад!
Безутешно скорбя,
Я готов теперь оплакивать себя:
"Был ведь ты кабинетным ученым.
А теперь попал за тридевять земель!
Ну зачем тебе быть Робинзоном?
Лучше будь самим собою, Паганель!"
А.А.: Быстро же вы переменили свое мнение!
Паганель: Что поделать! Настоящий ученый должен уметь считаться с фактами. Впрочем, я даже рад, что так вышло! Наконец-то у меня открылись глаза на Даниэля Дефо. Теперь я окончательно убедился, что его книга о Робинзоне-пустая и бессмысленная выдумка!
А.А.: Ну вот, теперь вы бросились в другую крайность.
Паганель: Пожалуй, я действительно несколько погорячился. Но, что бы вы ни говорили, Даниэль Дефо совершил ошибку, оторвавшись от реальности. Все-таки человек, который пишет о географии, должен твердо стоять на почве фактов. А Даниэль Дефо – я и раньше это знал, но как-то, знаете, смотрел на это сквозь пальцы – пренебрегал элементарнейшими научными истинами!
Гена: Архип Архипыч, это правда?
Паганель: Разумеется, правда! Остров Робинзона, как уверяет Даниэль Дефо, находился близ Вест-Индии, где-то около устья реки Ориноко. А флора и фауна на этом острове такая, какой в этих широтах и быть не могло.
А.А.: Чем же вы это объясняете?
Паганель: Очень просто! Даниэль Дефо механически перенес на остров Робинзона флору и фауну острова Хуан Фернандец, да-да, того самого острова Хуан Фернандец, на котором томился несчастный прототип Робинзона Александр Селькирк. Как географ, могу авторитетно вам заявить, что это совершенно недопустимо! География не выносит такого вольного обращения с фактами! Так-то, господа!
А.А.: Однако, если мне не изменяет память, вы сами, дорогой Паганель, однажды опубликовали карту Америки, на которой непонятным образом оказалась Япония. Был с вами такой случай? Признайтесь!
Паганель: Был. Но я сделал это по рассеянности, а Даниэль Дефо – по невежеству!.. Впрочем, беллетрист, может быть, и не обязан знать в совершенстве географию. Я прощал Даниэлю Дефо эти мелкие неточности до тех пор, пока верил, что он не обманывает меня в главном! А теперь, когда я убедился, что вся история Робинзона неправдоподобна от начала до конца… Я просто возмущен! Да по какому праву этот ваш Даниэль Дефо заставил несчастного Робинзона промучиться на необитаемом острове целых двадцать восемь лет, если нормальный человек и четыре-то года такой жизни не может выдержать? Интересно, что он ответил бы на это? К
А.А.: Он мог бы сказать то же, что говорят в таких случаях герои русских сказок: "По щучьему веленью, по моему хотенью…"
Паганель: Как вы сказали? По щучьему веленью? Но разве щука обладает такими возможностями? Насколько мне известно, щука принадлежит к семейству рыб, к отряду щукообразных, к группе отверстопузырных. Тело имеет удлиненное, почти цилиндрическое, покрытое мелкой чешуей… Так утверждает наука. А наука не ошибается!
А.А.: Относительно щуки и щучьего веления – это, конечно, шутка. А вот "по моему хотенью" – это вполне серьезно.
Паганель: Ага! Значит, полный произвол? Что хочу, то и делаю? Ну вот! Таким образом, вы сами признали, что история Робинзона – не что иное как плод безудержной фантазии мистера Даниэля Дефо!
А.А.: Ну, уж если на то пошло, дорогой Паганель, так ведь и вы тоже – плод фантазии Жюля Верна.
Паганель: Да, я не отрекаюсь. Я тоже вымышлен писателем. Но как? Этот вымысел основан на строго научных фактах. На знании величайшей из наук – географий! Если угодно, перечитайте роман "Дети капитана Гранта": там все точно, как на хорошей географической карте!
А.А.: Ну что ж, вы правы. У Жюля Верна были свои задачи и свои достоинства. А у Даниэля Дефо-свои. И поверьте, гораздо более крупные.
Паганель: Вот как?! Более крупные? Ну, я вижу, вы сильно недооцениваете моего создателя Жюля Верна. Да ведь, прочитав любой его роман, вы так много узнаете о мире, в котором мы с вами живем! О нашей прекрасной планете! Вы словно бы сами побываете в Австралии, в Тасмании, на Северном полюсе! Вы узнаете, к какому классу и отряду принадлежит… ну, допустим, сумчатая крыса… Разве это не прекрасно! Причем решительно все в точном соответствии с последними данными науки!
Гена: Да-а, в соответствии! Как же!.. Я один раз на зоологии ответил не по учебнику, а по Жюлю Верну…
Паганель: Ну? И что же?
Гена: А то, что мне двойку влепили.
Паганель: Не может быть!
Гена: Еще как может! Оказывается, то подразделение на классы и отряды, которое у Жюля Верна, давным-давно уже устарело.
Паганель (возмущенно): Как – устарело?!
А.А.: Не горячитесь, дорогой Паганель. Что делать, наука развивается, и многие сведения, которые Жюль Верн сообщает в своих романах, действительно устарели. Но разве в этом дело?
Паганель: Вот именно! Дело не в этом! Дело в том, что книги Жюля Верна приносили и все еще приносят пользу, а роман Даниэля Дефо о Робинзоне может в лучшем случае лишь позабавить нас.
Гена: Верно! Помните, Архип Архипыч, вы в прошлый раз спросили меня, почему писатели так любят выдумывать разные необыкновенные истории? Так вот, я теперь понял, зачем они это делают.
А.А.: Ну-ка, скажи! Зачем же?
Гена: Чтобы читать было поинтереснее, вот зачем!
А.А.: Нет, друзья мои, дело совсем не в этом. И Даниэль Дефо выдумал удивительную историю своего Робинзона вовсе не для того, чтобы позабавить своих читателей. Он сделал это совсем с другой целью.
Паганель: Позвольте узнать, с какой же именно?
А.А.: Он хотел выяснить в своем романе истину. Постичь правду… Тут можно провести такую параллель. Чтобы узнать истину о свойствах того или иного вещества, физик обычно ставит эксперимент. Он помещает вещество в необычные условия. Доводит его до некоего предела, до "критической точки". Не случайно эксперименты в физике ставятся при сверхнизких или сверхвысоких температурах, под сверхвысоким давлением, в сверхсильных магнитных полях, на сверхвысоких частотах… Один известный ученый даже сказал, что приставка "сверх" в физике-дело обычное. Как ты думаешь, Геночка, почему это?
Гена: (уклончиво). Мы этого еще не проходили.
А.А.: Эх ты! "Не проходили". Соображать надо!.. Происходит это потому, что только в необычных условиях, где меняется сама структура вещества, и можно выяснить самые глубинные его свойства, его внутреннюю прочность…
Паганель: Все это очень интересно, но не кажется ли вам, что вы сильно уклонились в сторону от предмета нашего спора?
А.А.: Ничуть. Ведь писатель очень часто поступает точно так же, как физик-экспериментатор. Он тоже ставит эксперимент.
Паганель: Вот как?
А.А.: Ну разумеется! Стремясь узнать истину о человеке, писатель помещает своего героя в критические, предельные, иногда даже сверхъестественные обстоятельства. В художественной литературе приставка "сверх" – дело такое же обычное, как и в физике.
Гена: Что ж, значит, и Даниэль Дефо со своим Робинзоном тоже сделал такой эксперимент?
А.А.: Ну конечно!
Паганель (насмешливо): И какую же истину он узнал, позвольте вас спросить? Что это за истина такая, которую можно постичь, заставив человека двадцать восемь лет промаяться на необитаемом острове?
А.А.: я готов ответить на ваш иронический вопрос, дорогой Паганель… А впрочем, не лучше ли вам будет услышать на этот счет мнение самого Робинзона?
Комната в старом английском доме. У камина, задумавшись, сидит сам хозяин – сильно постаревший Робинзон. Внезапно перед ним появляются Гена, Архип Архипович и Паганель.
Робинзон (ничуть не удивившись): Снова призраки…
Гена (не сразу сообразив, где он): Архип Архипыч, вы ведь хотели к Робинзону?
А.А.: А мы у Робинзона. Только на этот раз у Робинзона, уже перенесшего все свои удивительные приключения и возвратившегося к себе домой, в Англию… Как поживаете, мистер Крузо?
Гена (Робинзону): Ой, простите, я вас не узнал. Здравствуйте!
Робинзон: А я так сразу узнал вас. Вы те самые джентльмены, которые явились мне однажды то ли во сне, то ли наяву. Это было давно, еще на острове… (Профессору.) Ваше предсказание исполнилось, сэр. Я прожил там ровно двадцать восемь лет.
А.А.: Позвольте представить вам нашего друга, господина Паганеля. Он ученый-географ. Его очень интересует ваша необыкновенная судьба.
Паганель: Двадцать восемь лет на острове! Это ужасно, мистер Крузо! Примите мое сочувствие!
Робинзон: Да, это было ужасно… Но, честно говоря, в чем-то мне и посчастливилось.
Паганель (он изумлен): Вот как? В чем же вы видите свое счастье?
Робинзон: Знали бы вы, сэр, чему только я не выучился там, у себя, на острове. А уж то, что я понял там – здесь бы мне это нипочем не понять, проживи я хоть три жизни вместо одной.
Паганель: Что же вы такое там поняли?
Робинзон: Как вспомню, какой я был глупец, когда отправлялся в свое первое плавание… А все ради чего? Ради этих маленьких золотых кружочков… А чем помогла мне там, на острове, эта куча золота и серебра? С легкостью я отдал бы тогда все это призрачное богатство за простую пенковую трубку!
Паганель: Да, но здесь, в цивилизованном мире, я полагаю, ваши сбережения вам пригодились?
Робинзон: Не столько мне, сколько моей семье. Они и нарадоваться не могли, когда увидели этот металлический хлам. А когда я попытался объяснить им, что все золото мира ничего не стоит по сравнению с человеческим разумом и парой сильных мужских рук, они решили, что я слегка помешался там, у себя на острове. А мне сдается, что это они все тут сумасшедшие… Поверите ли, сэр, иной раз мне кажется, что именно теперь, возвратившись к себе домой, я только и очутился на самом что ни на есть необитаемом острове…
Гена, Архип Архипович и Паганель исчезают. Робинзон остается один.
Робинзон: Пропали… Точь-в-точь как тогда… Давно уже я ни с кем не говорил так откровенно. Да и с кем мне теперь откровенничать, если не с призраками…
Гена, Архип Архипович и Паганель вновь на своем "необитаемом острове", около полуразвалившейся хижины Айртона.
А.А.: Ну как, дорогой Паганель? Что скажете вы об истине, которую Даниэль Дефо выяснил в результате своего эксперимента?
Паганель: Что и говорить, Робинзон кое-что понял за годы своего вынужденного одиночества.
А.А.: Не просто понял кое-что. Он сделал настоящее открытие: увидел, что в том мире, где он живет, все понятия, все ценности перевернуты, поставлены с ног на голову.
Паганель: И все же слово "истина", мне кажется, здесь неуместно.
А.А.: Почему же?
Паганель: Истина – это научный факт. А вы же сами как дважды два доказали мне, что, согласно данным науки, ни один человек не мог бы прожить на необитаемом острове так долго и остаться при этом человеком.
А.А.: Да, это верно. Но Даниэль Дефо поставил свой удивительный эксперимент для того, чтобы выяснить "внутреннюю прочность" не отдельного конкретного человека, а человека вообще. Его интересовала истина о Человеке с большой буквы. Истина, имеющая отношение ко всему человечеству. И он эту истину выяснил: отдельный человек мог сломаться в невыносимо тяжелой схватке с дикой природой. Но человечество эту схватку выдержало. Человечество победило-так же, как победил Робинзон…
Паганель: Кое в чем вы меня убедили. И все же я против того, чтобы сравнивать писателя с ученым.
А.А.: Но почему?
Паганель: Потому что фантазия писателя не подчиняется никаким законам.
А.А.: И в этом вы ошибаетесь. Художественное творчество тоже имеет свои законы, и они так же незыблемы, как законы научного познания.
Паганель: Нет-нет! Тут мы с вами ни за что не сойдемся! Прощайте!
А.А.: Погодите, куда же вы? Разве вы забыли, что мы с вами на острове?
Паганель: Вы правы! Опять проклятая рассеянность!.. Что же мне теперь делать? Неужели я вынужден буду до конца своих дней вести эту ужасную жизнь Робинзона?
А.А.: Успокойтесь, этого не произойдет.
Паганель: Почему вы в этом так уверены?
А.А.: Потому что это противоречит тем самым законам художественного творчества, о которых я говорил. Здесь, в Стране Литературных Героев, каждый получает лишь то, чего он заслуживает!
Паганель: А я?
А.А.: А вы, я полагаю, вполне заслужили право на теплый халат и чашку ароматного горячего шоколада!