Горе-музыкант
Пик не знал, что лиса гонится за ним по пятам. Поэтому, когда из дома выскочили две громадные собаки и с лаем кинулись к нему, решил, что погиб.
Но собаки, понятно, его даже не заметили. Они увидели лису, которая выскочила за ним из кустов, и кинулись на неё.
Лиса мигом повернула назад. Её огненный хвост мелькнул в последний раз и исчез в лесу. Собаки громадными прыжками пронеслись над головой мышонка и тоже пропали в кустах.
Пик без всяких приключений добрался до дома и шмыгнул в подполье.
Первое, что Пик заметил в подполье, был сильный запах мышей.
У каждой породы зверей свой запах, и мыши различают друг друга по запаху так же хорошо, как мы различаем людей по их виду.
Поэтому Пик узнал, что тут жили мыши не его породы . Но всё-таки это были мыши, и Пик был мышонок.
Он так же обрадовался им, как Робинзон обрадовался людям, когда вернулся к ним со своего необитаемого острова.
Сейчас же и Пик побежал отыскивать мышей.
Но разыскать мышей здесь оказалось не так просто. Мышиные следы и запах их были всюду, а самих мышей нигде не было видно.
В потолке подполья были прогрызены дырки. Пик подумал, что мыши, может быть, живут там, наверху, взобрался по стенке, вылез через дырку и очутился в чулане.
На полу стояли большие, туго набитые мешки. Один из них был прогрызен внизу, и крупа высыпалась из него на пол.
А по стенкам чулана были полки. Оттуда доносились замечательные вкусные запахи. Пахло и копчёным, и сушёным, и жареным, и ещё чем-то очень сладким.
Голодный мышонок жадно набросился на еду.
После горькой коры крупа показалась ему такой вкусной, что он наелся прямо до отвала. Так наелся, что ему даже дышать стало трудно.
И тут опять в горле у него засвистело и запело.
А в это время из дырки в полу высунулась усатая острая мордочка. Сердитые глазки блеснули в темноте, и в чулан выскочила крупная серая мышь, а за ней ещё четыре такие же.
Вид у них был такой грозный, что Пик не решился кинуться им навстречу. Он робко топтался на месте и от волнения свистал всё громче и громче.
Серым мышам не понравился этот свист.
Откуда взялся этот чужой мышонок-музыкант?
Серые мыши чулан считали своим. Они иногда принимали к себе в подполье диких мышей, прибегавших из лесу, но таких свистунов никогда ещё не видали.
Одна из мышей бросилась на Пика и больно куснула его в плечо. За ней налетели другие.
Пик еле-еле успел улизнуть от них в дырочку под каким-то ящиком. Дырочка была так узка, что серые мыши не могли туда за ним пролезть. Тут он был в безопасности.
Но ему было очень горько, что его серые родственники не захотели принять его в свою семью.
Мышеловка
Каждое утро сестрёнка спрашивала у брата:
– Ну что, поймался мышонок?
Брат показывал ей мышей, какие попадались ему в мышеловку. Но это были всё серые мыши, и девочке они не нравились. Она даже немножко боялась их. Ей непременно надо было маленького жёлтого мышонка, но в последние дни мыши что-то перестали попадаться.
Удивительней всего было, что приманку кто-то съедал каждую ночь. С вечера мальчик насадит пахучий кусочек копчёной ветчины на крючок, насторожит тугие дверцы мышеловки, а утром придёт – на крючке нет ничего и дверцы захлопнуты.
Он уж и мышеловку сколько раз осматривал: нет ли где дырки? Но больших дырок – таких, через которые могла пролезть мышь, – в мышеловке не было.
Так прошла целая неделя, а мальчик никак не мог понять, кто ворует у него приманку.
И вот утром на восьмой день мальчик прибежал из чулана и ещё в дверях закричал:
– Поймал! Гляди: жёлтенький!
– Жёлтенький, жёлтенький! – радовалась сестрёнка. – Смотри, да это же наш Пик: у него и ушко разрезано. Помнишь, ты его ножиком тогда?.. Беги скорей за молоком, а я оденусь пока.
Она была ещё в постели.
Брат побежал в другую комнату, а она поставила мышеловку на пол, выскочила из-под одеяла и быстро накинула на себя платье.
Но когда она снова взглянула на мышеловку, мышонка там уже не было.
Пик давно научился удирать из мышеловки. Одна проволочка была в ней немножко отогнута. Серые мыши не могли протиснуться в эту лазейку, а он проходил свободно.
Он попадал в ловушку через открытые дверцы и сейчас же дёргал за приманку.
Дверцы с шумом захлопывались, но он быстро оправлялся от страха, спокойно съедал приманку, а потом уходил через лазейку.
В последнюю ночь мальчик случайно поставил мышеловку у самой стенки, и как раз тем боком, где была лазейка, и Пик попался. А когда девочка оставила мышеловку среди комнаты, он выскочил и спрятался за большой сундук.
Музыка
Брат застал сестрёнку в слезах.
– Он убежал! – говорила она сквозь слезы. – Он не хочет у меня жить!
Брат поставил блюдечко с молоком на стол и принялся её утешать:
– Распустила нюни! Да я его сейчас поймаю в сапог!
– Как в сапог? – удивилась девочка.
– Очень просто! Сниму сапог и положу его голенищем по стенке, а ты погонишь мышонка. Он побежит вдоль стенки – они всегда по самой стенке бегают, – увидит дырку в голенище, подумает, что это норка, и шмыг туда! Тут я его и схвачу, в сапоге-то.
Сестрёнка перестала плакать.
– А знаешь что? – сказала она задумчиво. – Не будем его ловить. Пусть живёт у нас в комнате. Кошки у нас нет, его никто не тронет. А молочко я буду ставить ему вот сюда, на пол.
– Всегда ты выдумываешь! – недовольно сказал брат. – Мне дела нет. Этого мышонка я тебе подарил, делай с ним что хочешь.
Девочка поставила блюдце на пол, накрошила в него хлеба. Сама села в сторонку и стала ждать, когда мышонок выйдет. Но он так и не вышел до самой ночи. Ребята решили даже, что он убежал из комнаты.
Однако утром молоко оказалось выпитым и хлеб съеденным.
"Как же мне его приручить?" – думала девочка.
Пику жилось теперь очень хорошо. Он ел теперь всегда вдоволь, серых мышей в комнате не было, и его никто не трогал.
Он натаскал за сундук тряпок и бумажек и устроил себе там гнездо.
Людей он остерегался и выходил из-за сундука только ночью, когда ребята спали.
Но раз днём он услышал красивую музыку. Кто-то играл на дудочке. Голос у дудочки был тонкий и такой жалобный.
И опять, как в тот раз, когда Пик услыхал "соловья-разбойника" – жулана, мышонок не мог справиться с искушением послушать музыку ближе. Он вылез из-за сундука и уселся на полу среди комнаты.
На дудочке играл мальчик.
Девочка сидела рядом с ним и слушала. Она первая заметила мышонка.
Глаза у неё стали вдруг большие и тёмные. Она тихонько подтолкнула брата локтем и прошептала ему:
– Не шевелись!.. Видишь, Пик вышел. Играй, играй: он хочет слушать!
Брат продолжал дудеть.
Дети сидели смирно, боясь пошевелиться.
Мышонок слушал грустную песенку дудочки и как-то совсем забыл про опасность.
Он даже подошёл к блюдцу и стал лакать молоко, точно в комнате никого не было. И скоро налакался так, что сам стал свистеть.
– Слышишь? – тихонько сказала девочка брату. – Он поёт.
Пик опомнился только тогда, когда мальчик опустил дудочку. И сейчас же убежал за сундук.
Но теперь ребята знали, как приручить дикого мышонка.
Они тихонько дудели в дудочку. Пик выходил на середину комнаты, садился и слушал. А когда он сам начинал свистеть, у них получались настоящие концерты.
Хороший конец
Скоро мышонок так привык к ребятам, что совсем перестал их бояться. Он стал выходить без музыки. Девочка приучила его даже брать хлеб у неё из рук. Она садилась на пол, а он карабкался к ней на колени.
Ребята сделали ему маленький деревянный домик с нарисованными окнами и настоящими дверями. В этом домике он жил у них на столе. А когда выходил гулять, по старой привычке затыкал дверь всем, что попадалось ему на глаза: тряпочкой, мятой бумажкой, ватой.
Даже мальчик, который так не любил мышей, очень привязался к Пику. Больше всего ему нравилось, что мышонок ест и умывается передними лапками, как руками.
А сестрёнка очень любила слушать его тоненький-тоненький свист.
– Он хорошо поёт, – говорила она брату, – он очень любит музыку.
Ей в голову не приходило, что мышонок пел совсем не для своего удовольствия. Она ведь не знала, какие опасности пережил маленький Пик и какое трудное путешествие он совершил, раньше чем попал к ней.
И хорошо, что оно так хорошо кончилось.
Где раки зимуют
В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите – кастрюля, на столе – большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.
Вошла Хозяйка и начала.
Раз – опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;
два – кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и -
три – переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо.
И пошло, и пошло.
Раз – чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;
два – рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
три – красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.
Раз-два-три, раз-два-три, – в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.
И вот остался в корзине один, последний рак.
Раз – и Хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.
В это время ей крикнули что-то из столовой.
– Несу, несу! Последний! – ответила хозяйка – и спуталась: два – кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и – три – опустила его в кипяток.
Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.
И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.
Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.
Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.
А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.
Вдруг – бац! – треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.
Котёнок не знал, что это рак, думал – большой чёрный таракан, и толкнул его носом.
Рак попятился.
Котёнок тронул его лапкой.
Рак поднял клешню.
Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.
А рак – хвать! – и зажал ему клешнёй кончик хвоста.
Что тут с котёнком стало! "Мяу! – Он скакнул на стул. – Мяу! – со стула на стол. – Мяу! – со стола на подоконник. – Мяу!" – и выскочил на двор.
– Держи, держи, бешеный! – кричали гости.
Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвоста.
Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.
Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное – всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой – вниз спускаются.
Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.
Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.
И верно – было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире – от кончика усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были как вилочки, две клешни – как две зубастые пасти.
Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся – все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы.
Рраз! – Рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.
Всполошились карасики, разбежались – кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.
Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихоходов улиток.
Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.
Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.
Но дождь кончился, канава обмелела – плыть стало неудобно. Рак пополз.
Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая – в третью, третья – в четвёртую, а он все пятился-пятился, полз-полз – и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.
На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.
Вот сидит он под корягой и слышит: бултых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.
И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.
В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.
Пропустил рак зверя мимо себя да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост! Думал, отрежет, как ножницами. Да не тут-то было. Зверь – а это была водяная крыса – как рванёт, и легче птички вылетел рак из-под коряги. Метнула крыса хвостом в другую сторону, – крак! – и переломилась рачья клешня пополам.
Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо ещё – не хватила рака своими страшными зубами; не помог бы ему и крепкий панцирь.
Пополз рак дальше с одной клешнёй.
Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в илу червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку – отправил рак червяка себе в рот.
Подкрепился и пополз дальше.
Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.
Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся – панцирь его лопнул на животе, – и из него полезло розовато-коричневатое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом – и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.
А в глиняной пещерке остался лежать живой рак – такой мягкий и беспомощный теперь, что даже улитка могла бы, казалось, проткнуть его своими рожками.
День проходил за днём, он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый.
И вот – чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.
Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь – туда, где раки зимуют.
Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки – облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.
Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.
Плыл-плыл по ручьям терпеливый рак – и наконец попал в широкую реку с глиняными берегами.
В крутых берегах под водой – в несколько этажей пещерки, пещерки, как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй. Целый рачий город.
Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлоге.
Да уж и пора было: снег падал и вода замёрзла.
Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй, – поди-ка, сунься к нему!
И заснул.
Так и все раки зимуют.