– Везет тебе! И всегда везло! – вдруг злобно сказал Пьетро. – Там, в Венеции, за тебя сумасшедший синьор деньги платил ни за что ни про что… Тут ты живёшь у кукольника – как сыр в масле катаешься… И ещё сестра тебя разыскивает, хочет к себе взять… Счастливчик, – видно, в сорочке родился!
Я посмотрел на него. Злые слёзы стояли у него в глазах. Мне и в голову не приходило, что я счастливчик… Но Пьетро… Пьетро был уж совсем один, на чужой стороне. Пускай он возьмет моего Пульчинеллу. Я протянул ему куклу…
– А где же колпачок? – спросил Пьетро. Паскуале достал колпачок и балахончик Пульчинеллы, отвязал нитки и стал переодевать куклу. Он без слов понял, за что я заплатил Пьетро своим Пульчинеллой.
– Это ещё что? – вдруг загремел над нами голос мейстера Вальтера. – Чьи это шутки? Зачем ты переодеваешь Кашперле?
– Я отдал его Пьетро… – заговорил я.
– Отдал Кашперле? Да ты с ума сошёл? Чтоб я позволил… – Мейстер Вальтер выдернул куклу из рук Паскуале, – … лучшую куклу отдать из театра? Дудки!
Я хотел рассказать мейстеру обо всем, но вдруг все немецкие, слова вылетели у меня из головы… Я схватил его за руку, он оттолкнул меня, и я заорал так, что сам испугался своего голоса. Тут перед мейстером очутилась Марта.
– Дай, дай сюда Кашперле, отец! – крикнула она. – Иозеф должен отдать его этому мальчику! – У Марты сверкали глаза, а голос был такой настойчивый, что мейстер выпустил куклу из рук.
– Я слышала, я поняла… этот мальчик принёс им вести с родины… – говорила Марта. – А Кашперле вовсе не наш, Иозеф сам его сделал… Иозеф заслужил это, отец… – Тут Марта заплакала.
– Ну ладно, дочка, будь по-твоему. Не сердись, Иозеф. Кукла по праву твоя, а не моя. Уж очень мне жаль было выпускать из театра такого славного актёра. – Мейстер Вальтер положил мне на плечо свою широкую ладонь.
– Я сделаю вам другого Кашперле, мейстер Вальтер, – собрав последние силы, сказал я. Потом темнота хлынула мне в глаза, и я забылся.
* * *
… Баронессочка в паре с Бианкой танцевала менуэт. Я шарил по полу, ища Геновеву. Из темноты выплыло лицо мсье Дюваля. "Я знаю, куда уехала Урсула! Пойдём!" – сказал он. Я уж хотел было идти, как вдруг крючконосый судья в серебряных очках поволок меня на виселицу. Я знал, что надо накинуть ему на шею петлю, а самому удрать, как делает Пульчинелла, когда сбир тащит его на виселицу, и для этого я превратился в Пульчинеллу. Сломанный подбородок ужасно болел у меня. Нитки больно дергали руки и ноги, особенно меня мучила спинная нитка. Она вонзалась в спину, как раскалённое железо. Я старался задрать голову и посмотреть, кто держит мою вагу и безжалостно треплет меня. Наверное, это кто-нибудь из маленьких гостей баронессочки так озорничает. А я должен был узнать, куда уехала Урсула.
– Эй, полегче там! Не дергайте! Это вам не игрушки! – крикнул я.
– Пеппо, миленький, лежи спокойно… скоро приедем, – жалобно ответил Паскуале.
Открыв глаза, я видел над собой зелёные ветки и ясное небо, а потом опять наступала темнота. Толчки и дерганья терзали меня. Наконец боли унялись, я очутился в гондоле и тихо поплыл в сияющую даль лагуны.
Я был долго болен горячкой. Закутанного в платки, меня повезли на тележке в Фридрихсталь, где наш театр собирался играть. Дорога была неровная, тележку трясло и подбрасывало, а мне казалось, что меня дергают за нитки. Зато как хорошо было потом выздоравливать!
Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце доносился запах сена и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Её восхищенные глаза говорили мне, что я – герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной. Мейстер Вальтер шутил:
– А ну, посмотрю я, кто скорее поправится – скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.
Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо было вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя было играть "Геновеву".
Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушёл своей дорогой, пока я ещё был без памяти. Говорил, что пойдёт на родину.
Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я всё думал о моей сестре.
Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
– Ума не приложу, о чем вы вечно шушукаетесь с Мартой? Какие у вас могут быть секреты? Если про кукол, так я наверняка больше понимаю в куклах, чем Марта. Знаю, какой кукле надо набить свинец на подошвы, чтобы она хорошо ходила… Для любого движения могу нитки провести… – горько упрекал я Паскуале.
– Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что – скоро узнаешь! – рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.
Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушёл в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Ещё слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцевали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.
Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый, появился, Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет "курица", и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют "уважаемый": одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать "уважаемый"?
– По мне, если человек хороший и честный, так он и есть "уважаемый", а дворянство тут ни при чем, – ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.
– Ага! – Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заёрзала на стуле от смущения.
Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.
"Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди тёмной зелени, будто в гроте!" – подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.
– Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг.
Я вздрогнул.
Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зелёная суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.
– Эх, ты, чучело-чумичело, чего глазищи выпучило! – запел он и сел верхом на забор. – Что ты делаешь?
– А тебе какое дело? – нехотя ответил я и подумал: "Еще привяжется, а я от слабости даже тумака хорошего дать не могу".
– Спрашиваю, значит, есть дело. Что ты ковыряешь?
– Проходи своей дорогой.
– Вот моя дорога! – Парнишка соскочил с забора и пошёл прямо ко мне.
Он был выше меня и шире в плечах. За спиной у него висела дорожная котомка. Над короткими грубыми чулками виднелись загорелые колени.
– Уходи! – крикнул я и невольно поднял к плечу руку с острым ножиком.
– Вишь как ощетинился! – рассмеялся парнишка. – Крылечко небось не твое. Нечего меня прогонять. – Он спокойно снял котомку и сел на ступеньки рядом со мной.
Я сделал вид, что мне на него наплевать, и продолжал работу, а сам злился.
– Ну, и дурак же ты! – вдруг сказал он.
– Ты сам осёл! Уходи отсюда! – рассердился я.
– Осёл я или нет, это мы ещё посмотрим. А что ты дурак – сразу видно. Гляди, как ты ему ножки приделал!
Я взглянул и ахнул. Злясь на мальчишку, я и не заметил, что приделываю ножки Кашперле пятками вперед, а носками назад. Мне стало стыдно, даже щекам горячо стало. Забыв огрызнуться, я поспешно разогнул проволоку. Парнишка беззаботно насвистывал песенку.
– А, Геновева! – он подошёл к кусту и снял вагу с ветки.
Этого я уже не мог стерпеть! Он испортит Геновеву или, чего доброго, украдёт её! А я даже не могу догнать его, потому что у меня от проклятой слабости ноги не слушаются.
– Не смей трогать куклу! Ты её испортишь! – крикнул я.
– Я-то испорчу? – усмехнулся парнишка и ловко повёл Геновеву по дорожке.
Он украдёт её! Я вскочил. Геновева, шурша маленькими ножками по песку, бежала впереди парнишки, как будто он век управлял куклами. Я побрёл к нему, держась рукой за стенку,
– Выйдем, душенька, гулять, на лугу цветочки рвать… – напевал парнишка, заставляя Геновеву приплясывать.
На улице послышались знакомые голоса. Сквозь щели забора мелькнула красная юбочка Марты. Этого ещё недоставало! Сейчас придёт Марта и увидит свою Геновеву в руках у чужого бродяжки! Я опять не защитил Геновеву!
– Оставь куклу! – крикнул я ещё раз и, собрав силы, бросился на него.
Он ловко отскочил. Калитка скрипнула. Парнишка повернул голову. Сейчас войдёт Марта…
– Руди! – крикнула Марта и бросилась к нему на шею. – Руди!
Марта смеялась, целовала парнишку в обе щеки и теребила воротник его куртки. Он тоже смеялся и, выпустив из рук Геновеву, хлопал Марту по плечу.
– Руди пришёл! Мама, наш Руди пришёл! – ликовала Марта.
Паскуале запрыгал, как воробей, и тоже завопил:
– Руди пришёл!
Фрау Эльза с завязанной щекой выбежала на крыльцо. Руди сдёрнул свою шапочку и крепко обнял её.
– А, Рудольф! Здорово, дружище! Да как ты вырос! Молодец – хоть под венец! Нога выздоровела? – покрывая все голоса своим басом, загудел подошедший мейстер Вальтер.
Он тряс Руди за руку. Марта, сияя глазами, висела у Руди на другой руке. Руди не успевал отвечать на радостные вопросы.
Я подобрал забытую всеми Геновеву и присел на ступеньки. От слабости у меня кружилась голова.
Руди развязал свою котомку и затараторил:
– Хозяйке угощенье – вишнёвое варенье, сладкое, что мёд, в рот само ползёт, моя матушка варила, поклониться вам просила.
Руди с низким поклоном подал фрау Эльзе горшочек, туго завязанный бычьим пузырём.
– Спасибо, вот спасибо! Уж Кристина всегда вспомнит старую подругу, – улыбнулась растроганная фрау Эльза.
– Нашему мастеру – сверточек кнастеру, мелко протерт, крепкий, как чёрт! – Руди протянул ошеломлённому мейстеру сверток с табаком и торопливо повернулся к Марте.
– Птичке-невеличке – теплые рукавички, тоже матушка посылает на зиму… А от меня ленточку в косу, не знаю, понравится ли… – прибавил Руди.
– Ах! – Марта, покраснев до ушей, держала в руке узорные рукавички и голубую ленту с вышитыми розами. Концы ленты трепетали, как крылья бабочки.
– Какая красивая! Верно, дорогая? Откуда ты достал её, Руди? – восхитилась фрау Эльза.
– Купил в Мюнхене. Марта, а тебе нравится?
– Ох, нравится! – счастливо вздохнула Марта.
– Руди – шалопай! – Мейстер Вальтер хлопнул Руди по плечу. – Полгода прогулял, не работал, а на ленту деньги истратил.
– Честное слово, мейстер, я всё время зарабатывал! Я из дерева научился вырезывать, пока у меня нога болела… Ложки, вилки, ящички – всё вырезывал, матушка потом продавала их на рынке, а я деньги копил, – весь красный, оправдывался Руди.
– Полгода копил, чтобы на ленту для девчонки ухлопать? Ах ты, сорвиголова!
– Я теперь буду кукол вырезывать. Смотрите, мейстер. – Смущенный Руди торопился заговорить зубы мейстеру и вытащил из котомки четыре кукольных головки.
– Вот это дело! Значит, у нас теперь два настоящих резчика – Иозеф и Руди! Можем новое представление сделать, – обрадовался мейстер Вальтер. Руди быстро и недружелюбно взглянул на меня.
За ужином он рассказал, как шёл пешком из Шварцвальда, и передал мейстеру поклоны от разных друзей.
Марта не спускала с Руди блестящих глаз. Фрау Эльза накладывала ему лучшие куски на тарелку. Мейстер Вальтер советовался с ним, куда идти с театром, какие пьесы играть.
– Я встретил старого Петера Штольпе с его театром, он говорит – в Саксонии сейчас хорошо. В самом Лейпциге можно снять балаган для театра, и каждый день будет полно народу, – рассказывал Руди с набитым ртом. – Сделаем новое представление, мейстер, и пойдём в Саксонию!
– Идет! Сделаем "Удивительные приключения Меншикова", давно мне хочется "Меншикова" представить!
– Нет, мейстер, "Меншикова" полиция не позволит играть. Там ведь русский царь Петр показывается – русские обидеться могут, а саксонцы их боятся. Ах, мейстер, сейчас в городах больше всего любят "Дон Жуана" и французские комедии! Вот мне Штольпе дал одну… животики надорвёшь от смеха, называется "Мнимый больной"… Кукол всего двенадцать надо… – Руди вытащил из котомки смятую, исписанную кругом тетрадку.
В тот же вечер решено было сделать кукол для "Мнимого больного" и подновить старых, которых мы выпускали отдельными номерами, – жонглеров, акробатов, карликов, скелет с косой и плясунов. Наутро мы вышли из Фридрихсталя.
РУДИ
Все в театре плясали под весёлую дудочку Руди, даже мейстер.
Паскуале скоро подружился с Руди. Только меня Руди сразу невзлюбил и частенько называл "черномазым".
Он передразнивал меня и перевирал все мои слова.
– Иозеф, ты не знаешь, куда мама пошла? – спрашивает Марта.
– Она пошла на базар, – говорю я.
– На пожар? Где горит? – кричит Руди.
– Фрау Эльза, вы были на пожаре? – спрашивает он вернувшуюся с базара фрау Эльзу.
Все смеются.
Я работаю на сцене, пристраиваю новые перильца к тропе.
– Не помочь ли тебе, Иозеф? – лукаво спрашивает Руди.
– Помоги, – угрюмо отвечаю я, – подержи рейку вот тут, надо мной, пока я закреплю её нижний конец.
– Сейчас! Сейчас! – кричит Руди и выбегает в палисадник.
Я стучу молотком и думаю: "Хорош помощник! Сам назвался и сразу же улепетнул!"
Вдруг холодная струя льется мне за шиворот. Я весь мокрый. На тропе стоит Руди и поливает меня водой из садовой лейки.
– Да ты что? Очумел? – кричу я, отряхиваясь от брызг.
– Но ведь ты сам, Иозеф, попросил меня подержать над тобой лейку!
– Лейку? Рейку, дурья твоя голова!
– Ах, рейку? Ну, прости, голубчик, мне послышалось "лейку"!
Все опять смеются.
"Постой же, – думал я, – уж я тебе покажу, кто лучше вырезывает кукол!"
Я кончил делать нового Кашперле и отдал его мейстеру. Новый Кашперле не только разевал рот, но и глазами вертел во все стороны, Руди презрительно сморщил нос и пожал плечами, – подумаешь, невидаль.
Руди починил скелет и подвязал его на нитки так, что он, танцуя, распадался на отдельные косточки. Каждая косточка плясала сама по себе, а потом они опять собирались вместе, и скелет был как целый. Тогда я провёл новые нитки Кашперле. Теперь Кашперле мог есть свою любимую колбасу на глазах у зрителей. Кусочки колбасы сами прыгали в его разинутую глотку. Этот номер очень понравился зрителям!
– А ну, угости его колбаской! Пускай ест! – кричали они, завидев Кашперле.
Еще я сделал старичка, который закуривал трубку и клубами пускал дым изо рта.
Руди не мог перещеголять меня в деланье кукол. Зато он побивал меня во всём другом. Он знал всё: в какой деревне стоит представлять, а в какой не стоит; куда надо спешить к базарному дню; как упросить упрямого сельского сторожа, чтобы он позволил нам поставить на площади балаганчик; где найти ночлег… Он писал декорации, распевал, как чиж, и водил кукол не хуже самого мейстера. Марта и Паскуале захлебывались от восторга, когда Руди вёл Кашперле и молол такую смешную ерунду, что весь балаганчик стонал от хохота.
– Не смеши меня, Руди, – умоляла Марта, – а то я уроню куклу и забуду, что надо говорить!
Но Руди всё-таки смешил её.
Однажды, когда я совсем выздоровел, мейстер Вальтер велел мне водить старого Вольфа в "Геновеве". Вольф был верный друг Зигфрида и ходил с ним на войну. Я в первый раз говорил по-немецки перед публикой и старался чисто выговаривать слова. И вот в последней сцене, когда Зигфрид уже нашёл Геновеву в лесу и вместе с ней любуется её сыночком, я дёрнул Вольфа за ручные нитки и растроганно сказал, как полагалось:
Взгляните, как прекрасна Геновева,
Когда с малюткой тешится она.
– Чешется! – громким шепотом сказал Руди. – Малюткой чешется!
– Пфф… – Паскуале прыснул и чуть не уронил охотника.
Геновева дрогнула и подогнула колени, потому что Марта затряслась от смеха. Голос Зигфрида выдал, что и мейстеру смех забрался в горло. Руди заставил своего Кашперле подскочить к Вольфу и громко взвизгнул:
– Чешется! Малюткой чешется? Ты стал итальянцем, старый Вольф? У тебя каша во рту?
Зрители захохотали. Я совсем растерялся. Мейстер и Марта, давясь от смеха, еле довели сцену до конца. Фрау Эльза поспешила опустить занавес.
– Чешется! Ой, не могу! – всхлипывала от смеха Марта, приткнувшись головой к тропе. Мейстер то вытирал смешливые слёзы, то опять хохот сотрясал его широкую грудь.
– Ох, Иозеф, беда нам с тобой!
Марта, смеясь, рассказывала фрау Эльзе, что их так рассмешило.
– Разве неправда, что у всех итальянцев каша во рту? – дерзко взглянул на меня Руди, сматывая нитки.
– Неправда! Я сказал "тешится"! – крикнул я.
– Сказал, да никто не слыхал! Эх ты, чумазая обезьяна!
У меня сердце упало и руки похолодели. Я бросился к Руди и вцепился в его плечо. Руди крепко схватил меня за руки.
– Хочешь драться? – спросил он шепотом, глядя мне прямо в глаза. – Бери палку, идём на пустырь. Кто будет побит, тот уйдёт совсем от мейстера Вальтера.
Паскуале и Марта убирали кукол. Мейстер возился за сценой. На нас никто не смотрел. Мы схватили рейки, приготовленные для новых декораций, и побежали через площадь на пустырь, поросший лебедой и репейником.
"Хорошо! – думал я, перелезая плетень. – Кто будет побит, тот уйдёт из театра навсегда…" И я знал, что скорее умру, чем попрошу пощады.
– Готовься! – крикнул Руди, выставив ногу вперед и занося рейку над головой.
Я стиснул зубы и размахнулся. Трах!… наши рейки ударились одна о другую. И пустырь, и заходящее солнце, и колокольня – всё завертелось вокруг нас.
– Го-го! Петухи! – донесся откуда-то голос мейстера.
– Держись! – крикнул Руди, наступая на меня.
Я увернулся и в свою очередь напал на него.
– Это что за глупости? Руди! Иозеф! Очумели вы оба! Да я вас обоих вздую! – грозно кричал мейстер Вальтер. Он перебежал пустырь и, не боясь ударов, стал между нами.
– Волчата! Давайте мне палки! Вот я вас! – Мейстер схватил нас за шиворот и встряхнул так, что в глазах потемнело. Он вырвал у нас рейки и сунул их под мышку.
– Полюбуйтесь, как хороши! У одного – губа как слива, у другого – фонарь под глазом! Ступайте умойтесь и больше не драться!