Легко предположить, что с неизмеримо большим интересом он относился к геральдике де Ламарков и де Фонтэн, чем к истории какой-либо церкви. Гербы он знал наизусть. Ведь в них были золотой лев, башня с зубцами из серебряных монет, распростертые птичьи крылья, три красных розы, - символы отваги и мужества, которыми славились его деды и прадеды.
Возможно, что воображение подростка занимало сознание древности его рода. Утверждали, что род матери Жана восходил по одной из своих линий до Роберта I, бывшего королем Франции в X веке. А рыцарский род баронов Монэ де Ламарк происходил из провинции Беарн, где в течение многих веков владел обширными поместьями. Это были воинственные горцы, храбро защищавшие южные границы Франции.
В эпоху религиозных войн, в средние века, большая часть членов этой семьи, будучи гугенотами, вынуждена была искать убежища в Испании. Ламарки возвратились на родину только в самом конце XII, начале XIII веков, с прекращением религиозных преследований.
Ничего не известно о вкусах и характере родителей Жана, их влиянии на формирование ума и сердца сына. Мало имеется сведений и о его ранней юности.
Но разве удивительно, что Жан страстно и непрестанно мечтал, чтобы в длинном ряду его предков - беарнских и пикардийских солдат - прибавился еще один - он сам.
А пока Жан Батист должен был довольствоваться пребыванием в иезуитском колледже.
Тогда это учреждение, основание которого восходит к XIII веку, а может быть и к XII, было в цветущем состоянии. Принятое там бесплатное обучение и хорошая по тем временам постановка его создали солидную репутацию колледжу. Бедные горожане и обедневшие помещики, вроде отца Жана, с радостью отдавали сюда детей.
Иезуиты и сами выискивали способных мальчиков из низших сословий, обучали их с тем, чтобы наиболее одаренных и прилежных сделать со временем преподавателями и воспитателями в монастырях. Пребывание в колледже продолжалось пять - шесть лет. В капелле капеты слушали церковные службы, в колледже они изучали науки.
Первое место занимали древние языки, логика и схоластика. Новые языки не играли заметной роли, ботаникой и зоологией пренебрегали. Зато математика и физика были хорошо представлены, судя по сохранившейся описи учебного оборудования физического кабинета колледжа.
Для того времени в нем было много приборов, опыты с которыми несомненно должны были увлекать школьников: пневматическая машина, колокол для опытов со звуком в безвоздушном пространстве, насос, бесконечный винт Архимеда, один натуральный магнит и еще один искусственный и даже электрическая машина. Здесь были четыре глобуса и семь анатомических таблиц. Не было недостатка и в различных склянках, трубках, сифонах, призмах.
Может быть, опыты в кабинете отвлекали Жана от навязчивых дум о его печальной участи? Вряд ли. Скорее следует предположить совсем другое: очень возможно, что его первые учителя, иезуиты, не прибегали к каким-либо опытам и преподавали физику только умозрительно, без эксперимента.
Из сохранившегося библиотечного каталога амьенского колледжа видно, что учителя Ламарка охотнее всего читали сочинения Декарта, французского ученого (1596–1650). Значит, вслед за ним, они полагали, что математические и физические понятия врождены у человека: с ними он появляется на свет. Поэтому главное - воспитать ясный и отчетливо мыслящий ум, развить мышление человека. Человек достигает точного знания о природе - учил Декарт - не опытом, а мышлением.
Как знать, не скрашивали ли отвлеченные рассуждения о принципах физики тягостные дни пребывания в колледже для Ламарка?
Пройдут годы… бывший питомец иезуитов попытается охватить и понять великие законы природы, пренебрегая неясностью, недостаточностью необходимых для того фактов…
И кто знает, не там ли, в сумраке тихих коридоров, бледный мальчик в черной одежде впервые ощутил величие и силу размышлений и потянулся к истине!
Многие источники убеждают в том, что Жан получил в колледже лучшее образование, какое только возможно было по тому времени в пикардийской провинции.
Вместе с другими сыновьями бедняков Жан жил в интернате, учился у иезуитов, скучал во время длинных церковных служб. Но как он со своими мечтами и думами был далек от этого! По ночам, когда дети спали на своих жестких соломенных тюфяках, часто лежал с открытыми глазами… Погружаясь в сон, он грезил о замке, не о базантенском, нет! В видениях перед ним стоял замок его предков, там, в цветущей долине, у подножия Пиренеев, недалеко от города Сен-Мартена, между Тарбом и Баньером-де-Бигорр.
Совсем ребенком Жан слышал столько рассказов об этом замке. Правда, взрослые говорили, что от него давно остались только руины. Но для мальчика эти слова не имели никакого значения: в его воображении замок существовал таким, каким он был несколько веков тому назад.
…Он видит толстые высокие стены башен, увенчанные зубцами, бойницы.
Вот он идет галереей на крепостной стене, наклоняется к отверстиям в полу. Через них льют кипящую смолу и сбрасывают камни на головы осаждающих замок врагов. Разве не их яростные крики, вопли и стоны слышит Жан?
Ему ничуть не страшно: в жилах его течет рыцарская кровь. Вокруг замка целый пояс укреплений… В замке много оружия, провианта.
Защитники, храбрые и опытные солдаты, привыкли смотреть смерти в глаза… и Жан среди них…
В мерцающем свете железного фонаря смутно виднелись очертания стола, скамьи, полок для книг. В углу темнело небольшое отделение за перегородкой, затянутое промасленной бумагой вместо стекла, где школьники хранили одежду. В кроватях, поставленных одна рядом с другой, спали товарищи Жана. Спали беспокойно, тревожимые многочисленными насекомыми, которые нередко были в то время даже во дворце знатной дамы и самого короля.
Почесываясь от укусов, капеты вертелись с боку на бок. Шуршала солома в тюфяках. Чья-нибудь голова, соскользнув с длинного твердого валика, служившего подушкой, свешивалась с кровати, а мальчик продолжал спать в этой неудобной позе.
Им не придется краснеть за меня!
Атака была назначена на завтра, на рассвете. Приказания командования передавались мгновенно по всей линии.
Наступили сумерки, за ними ночь окутала землю, но она не принесла солдатам покоя: полк Божоле готовился к сражению.
Едва забрезжило утро, как послышались дробь барабанов и пронзительный звук труб. Полк шел на позицию.
Полковник Ластик, грузный, но по-военному подобранный человек, на лошади нагонял свой полк, возвращаясь из штаба.
Вдруг в первых рядах гренадерской роты он замечает юношу, не принадлежащего к этой бравой роте.
- Что вы здесь делаете, это не ваше место, уходите и ступайте в обоз! - кричит Ластик.
- Полковник, - скромно, но твердо говорит ему тот, - не отказывайте мне в позволении идти с этими храбрецами. Надеюсь, им не придется краснеть за меня!
Эти слова, проникнутые глубокой внутренней силой, решительный вид юноши, еще тщедушного подростка, а главное, шаг под тяжелым ружьем, шаг солдата (мог ли его не заметить полковник!) остановили Ластика.
Гордость за Францию, рождающую таких сыновей, умиление и в то же время жалость к этому хрупкому мальчику на миг столкнулись в душе Ластика. Удивленный, он разрешил юноше участвовать в сражении.
По данному полковником знаку все колонны пришли в движение, занимая указанное им место. Пушки загремели; сражение началось в четыре часа утра.
Это было 15 июля 1761 года при Фиссингаузене во время Семилетней войны, вспыхнувшей из-за колоний между Францией и Англией.
На стороне Франции воевали Австрия, Швеция, Саксония, Испания и Россия; против Франции - на стороне Англии - были Пруссия и Португалия.
В сражении при Фиссингаузене прусская армия превосходила силами французскую.
Французы дрались храбро и упорно, сдерживая яростный натиск неприятеля и тщетно поджидая прихода свежих частей, обещанных командованием.
Гренадерская рота стояла за изгородью и рвом, прикрытая от штыков, но беззащитная против выстрелов.
По понятиям воинской чести того времени, солдаты не могли лечь на землю, искать укрытия в какой-нибудь ямке, неровности почвы. Храбрецы могли сражаться только сомкнутым строем, чтобы победить или стоя встретить смерть в бою!
Капитану оторвало голову, и кровь его обрызгала стоящего рядом Жана; один за другим пали офицеры. Ряды гренадеров быстро таяли. К вечеру осталось всего четырнадцать солдат и ни одного офицера, который мог бы принять командование над ними.
К четырем часам вечера участь полка Божоле решилась: помощь не прибыла. Французы готовились отступить на несколько километров, чтобы, укрепившись на новых позициях, дать отпор врагу. Они отступали в порядке, с сожалением покидая поле сражения, где они проявили примерную доблесть. Но гренадерской роте не передали приказа об отступлении, и она осталась одна перед лицом врага, далеко впереди своих частей.
И тогда гренадеры избрали себе командиром самого молодого, юношу, который пришел к ним учеником на заре этого дня и теперь под пулями пруссаков поражал их своим хладнокровием.
- Наш младший, - сказали самые старые гренадеры, - вы теперь должны нами командовать. Что нам делать здесь? Наши отступали, надо отступать и нам.
- Товарищи, я благодарю вас за честь, которую вы мне делаете. Но нас поставили здесь, и мы не уйдем отсюда, пока нам не разрешат; если хотите - уходите, я остаюсь, - ответил юный командир на предложение ветеранов.
Этот ответ, такой твердый в устах юноши, едва сошедшего со школьной скамьи, был хорошо понят людьми, которые привыкли к строгой дисциплине и умели быть храбрыми. Они остались.
Французы заметили отсутствие гренадерской роты. Ластик приказал своему адъютанту привести ее.
То ползков по оврагам, то перебегая от дерева к дереву, адъютант приблизился к храбрецам. Крикнуть им оказалось невозможным: враги наводнили уже почти всю равнину. Тогда он привязал на палку платок и дал роте сигнал к отступлению.
К счастью, сигналы были замечены гренадерами, они указали на них своему молодому командиру. Он смотрит: нет сомнения, их зовут. Да и гренадеры узнали адъютанта полковника.
- Теперь мы можем отправиться! - вскричал командир. - Вот приказ!
Он встал во главе маленькой группы и через тысячи опасностей привел ее к своим.
Полковник Ластик, восхищенный и растроганный, представил храбреца маршалу, и тот за мужество, находчивость и верность долгу, проявленные в таком опасном деле, произвел юношу в офицеры.
Этот юноша был Жан Батист Ламарк.
Какими судьбами маленький аббат, капет из иезуитского колледжа в Амьене, вместо того, чтобы продолжать учение или уже служить мессу где-нибудь в деревенской церкви, оказался на поле сражения?
Какие превратности судьбы помогли юному отпрыску рода де Монэ де Ламарк избавиться от ненавистной ему с детства сутаны?
В 1759 году умер отец Ламарка, непреклонная воля которого удерживала сына в колледже. К тому же в марте 1761 года амьенский колледж закрылся.
Дело в том, что против иезуитов восставали сторонники освобождения светской власти из-под неограниченного влияния папы. А такими сторонниками были и знать, вплоть до короля, и передовые общественные круги.
Гнет католической церкви стал невыносимым. Папа, Ватикан вмешивались в государственную жизнь Европы. Политика, войны, заключение мира, границы государств, троны - все, в конечном счете, определялось римским папой.
Он опирался на различные монашеские общества - ордена: орден францисканцев, доминиканцев и другие.
Особенное значение приобрел орден иезуитов. Тысячами нитей они опутывали все слои общества, ум и душу людей, не пренебрегая убийствами, ложью, подкупами и всеми другими низкими средствами для достижения своих целей.
"Цель оправдывает средства", - вот чем руководствовались иезуиты.
Реформация XVI века подорвала могущество папской власти. Общее возмущение папизмом возрастало и привело французский парламент в 1761 году к постановлению, осуждающему деятельность иезуитского ордена. Больше того, всем французским подданным с этого времени воспрещалось вступать в члены ордена.
А как отнеслось к постановлению парламента французское королевское правительство?
Оно испытывало огромные финансовые затруднения: содержание двора короля, его родственников, ведение войн требовали денег и денег. Но королевская казна давно пустовала. Правительство вынуждено было обращаться за помощью к парламенту и потому не осмеливалось противиться решению об иезуитах, тем более, что это вполне соответствовало его собственному замыслу.
Тогдашний премьер-министр Франции, Шуазель, добился того, что иезуитов стали преследовать и изгонять из пределов Франции, а основанные ими учреждения, в том числе и школы, закрывать. Так был закрыт и амьенский колледж.
Вот эти два обстоятельства - смерть отца и закрытие колледжа - повернули судьбу Жана Батиста.
Нет точных сведений о времени, когда Ламарк покинул колледж. Иезуиты увезли в 1762 году свои архивы, и неизвестно, что стало с этими бумагами впоследствии.
Исследователи жизни Жана Батиста Ламарка пытались разыскать следы их, но безуспешно. Есть предположение, что после амьенского колледжа Ламарк пробыл некоторое время в семинарии соседнего городка, но достоверность этого мнения ничем не подтверждается.
Так или иначе, перед Ламарком открылось новое будущее: он может не быть священником! Это самое главное, и дальнейшее для него совершенно ясно; его отечество нуждается в солдатах, он рожден быть солдатом, и он им будет!
Юноша отправляется к матери и излагает ей свой план: французы сражаются с пруссаками на Рейне, его место там! Он полон неукротимого пыла, и никакие уговоры, предостережения, мольбы не могут остановить его.
Отец умер, сыновья воевали. Материальное положение семьи очень ухудшилось, обитатели базантенского замка влачили жалкое существование.
Что могла противопоставить желанию Жана бедная мать? А может быть, в глубине души она, дочь и жена солдата, сама считала, что так будет лучше для него, и Жан отправился к театру военных действий.
Никто не расскажет, как ухитрился Жан верхом на тощей рабочей лошадке, в сопровождении слуги-птичника, взятого из дома в качестве оруженосца, проехать почти через всю Францию и значительную часть Германии.
Известно только, что Жан покинул родной дом, захватив более чем легкий багаж и рекомендательное письмо к полковнику пехотного полка.
Время было трудное. С войной увеличивались налоги; мужчины были на войне; поля заросли сорняками.
В опустевших деревнях Жан едва мог получить кусок черствого хлеба и кружку яблочного сидра у какой-нибудь старой крестьянки, умиленной его юным обликом и твердой решимостью защищать родину.
Весь запыленный, измученный трудной дорогой, явился он к полковнику Ластику 14 июля 1761 года в самый разгар подготовки к большому сражению.
С удивлением Ластик берет адресованное ему письмо. Что хочет от него этот мальчик, кто мог послать его сюда в такое время?
"Предъявитель сего, французский гражданин Жан Батист Пьер Антуан де Ламарк, родившийся 1 августа 1744 года, добровольно поступивший на военную службу, - читает он, - направляется в распоряжение полковника Ластика для зачисления рядовым во вверенную ему войсковую часть".
Полковник, старый опытный воин, был вне себя: присылают детей в качестве солдат, когда идут тяжелые бои! Он долго бранился, жаловался и все не мог успокоиться.
Однако что делать с юношей? Впрочем, наступает вечер, пусть переночует у него в палатке, а утром можно будет отправить его домой, - решил Ластик.
Ламарк остался у полковника. Перед рассветом он бесшумно выскользнул из палатки, а наступивший день принес ему заветную шпагу.
Так, еще на пороге жизни, Ламарк показал себя бесстрашным в исполнении того, что считал своим долгом. В семнадцать лет он проявил высокую дисциплинированность и даже готовность отдать жизнь за свои убеждения. Эти рано определившиеся черты характера не изменяли ему и дальше и ни при каких обстоятельствах.
Мечты и действительность
В треугольнике, образуемом Альпами, обширной горной страной - Центральным французским массивом - и Средиземным морем, лежит юго-восточная Франция. Рона, самая многоводная из французских рек, делит ее на западную - Лангедок и восточную - Прованс.
Правильной вогнутой дугой тянется низменное песчаное побережье Лангедока. Берега же Прованса скалисты, изрезаны длинными узкими бухтами. Крутыми обрывами высятся они над морем, где в кружеве прибоя множество островков и полуостровков дополняют общую причудливую картину.
Сюда-то и занесла судьба Жана Батиста Ламарка.
В 1763 году, с окончанием Семилетней войны, в результате которой французы потеряли колонии в Канаде, Восточной Лузиане и Вест-Индии, Ламарк получил назначение в гарнизон южных крепостей.
Прохладные и туманные равнины родной Пикардии с их едва заметной волнистостью он сменил на долины и горы Прованса.
Все показалось Ламарку в этих местах новым и неожиданным.
Перед ним могучие мысы, сложенные из порфира, гранита и извести, блеск голубого неба, ясного почти круглый год, оливковые рощи.
На холмах около небольших ложбин, которые только и можно было обрабатывать в этой гористой местности, теснились поселения. В узкие улочки, прижавшись друг к другу, выходили массивные дома из известняка с крошечными, словно слепыми, окошками.
Жители собирали небольшие урожаи твердой пшеницы, винограда, маслин и миндаля.
Большая же часть земли служила пастбищем для единственного здесь молочного скота - коз. Они бродили по холмам, забираясь в горы и безжалостно уничтожая молодую древесную поросль. Вот уже два столетия, как местные власти вынуждены были вести борьбу за уменьшение этого вреда, ограничивая число голов скота на одного владельца и регулируя места и сроки выпаса.
Иногда по службе Ламарку приходилось переезжать из одной крепости в другую, и эти поездки доставляли большое удовольствие. В колледже он получил некоторый вкус и знания по древней истории и теперь охотно заезжал по пути в разные города и местечки, чтобы посмотреть их достопримечательности.
Они были рассыпаны здесь повсюду в изобилии, и прежде всего остатки от времен римского владычества.
Жан любил бродить в раздумье по руинам давно опустевшего амфитеатра, вмещавшего когда-то тысячи зрителей.
Обломки колонн и триумфальных арок рисовали в его воображении победителей, гордо проходивших под ними в венках из лавра. Встречая остатки древних водопроводов, он погружался в размышления о культуре давно живших поколений.
Иногда где-нибудь на вершине утеса виднелись развалины древней иберийской деревни, и Жан взбирался туда, чтобы посмотреть эти памятники.