- Чего хохотальники разинули? Обезьян не видели? Кто пикнет, тому: во! - Берестяга показал кулак.
На перемене Трус подскочил к Прохору и запетушился:
- За что, Берестяга, меня по горбине треснул?
- Станешь урок Ксении Васильевны срывать, не то будет. Запомни!
- Таким стал, да? Скажу братану, тогда узнаешь.
- Говори…
- А чего это ты за Ксюшу Рыжую заступаешься? - спросила Тамарка Ныркова.
Нырковы - соседи Берестняковых, поэтому Тамарка считала, что Прохор ей не страшен, всегда можно наябедничать Прошкиным деду с бабкой.
- Тебе-то какое дело, - ответил Нырчихе Берестняков и вышел из класса.
* * *
Надо же было случиться такому, что классный руководитель Прасковья Егоровна, которая преподавала шестиклассникам географию, захворала, и заменять ее урок пришла Ксения Васильевна.
Ребята притихли и выжидающе посматривали то на Прохора, то на Трусова. Решался важный для класса вопрос: кто кого? И это прекрасно знали и Прохор и Юрка. Поединок начался с того, что Трус обернулся назад и, нахально посмотрев на Берестнякова, попытался изобразить Иванушку-дурачка. Прошка взял с парты ручку и замахнулся, будто собирается воткнуть перо Юрке в спину. Трус поспешно отвернулся. Потом опять оглянулся. Взгляд у Прохора был решительный, в руке по-прежнему была зажата ручка с пером, направленным в его, Юркину, спину.
- Берестяга - гнилая коряга, - по-предательски, неслышно, прошипел Трус. От бессильной злобы у Трусова даже пятна по лицу пошли. Но Юрка спиною чувствовал острие пера и сидел, не шелохнувшись: Берестняков просто так грозить не любил.
Сначала Ксения Васильевна удивилась непривычной тишине. Она все ждала какого-нибудь подвоха. После опроса это чувство у нее пропало. Она встала из-за стола, обвела класс доверчивым взглядом и впервые улыбнулась шестиклассникам. От улыбки ее лицо перестало быть некрасивым. И она так интересно стала рассказывать, что даже Трус забыл про своего противника и слушал с приоткрытым ртом.
Прохор же все еще был начеку и не спускал глаз с трусовского белесого затылка. Волосы у Юрки лохматые, уши лопухами и прозрачные, шея - жилистая, тонкая, давно не мытая.
С тех пор на уроках ботаники стояла деловая тишина. Сначала ребята побаивались Прошки, а потом сами раскусили, какая чудесная учительница Ксения Васильевна…
* * *
Шел урок зоологии, когда раздался стук в дверь и в класс вошла классная руководительница Прасковья Егоровна, а за нею - Таня. Все встали и уставились на Самарину, будто на заморское чудо. Прошка и сам смотрел на девочку, словно видел ее впервые. Мальчишки с не меньшим любопытством, чем девчонки, разглядывали Танино темно-синее платье с белоснежными кружевными манжетами и воротничком, ее прическу, туфли. Сразу было видно, что эта стройная, подтянутая девочка - городская.
Таня привыкла быть "новенькой". Ягодновская школа была седьмой по счету, в которой ей приходилось учиться, поэтому девочка не испытывала робости.
- Познакомьтесь, ребята, - сказала Прасковья Егоровна, - Таня Самарина. Она будет учиться в вашем классе. Таня - эвакуированная. Отец Самариной на фронте. Командует полком. - Класс восхищенно загудел. - Мама будет преподавать в нашей школе химию… Куда же тебя, Таня, посадить?
И тут случилось невероятное. Такого еще никогда в Прошкином классе не было. Девчонка сама попросила, чтобы ее посадили с мальчишкой.
Нет, никто не ослышался. Таня именно так и сказала:
- Прасковья Егоровна, разрешите мне сесть с Прохором Берестняковым?
Класс замер.
- Хорошо, Таня, садись, - разрешила классная руководительница.
Прошка сделался красным, как рак, вынутый из кипящего навара. Он глаз поднять не мог, а в душе - ликовал.
Он стоял, потупившись, но все равно видел, как Таня Самарина подошла к его парте, как стала рядом с ним.
Прасковья Егоровна ушла.
- Садитесь, - сказала Ксения Васильевна и стала продолжать прерванное объяснение.
Тут только Прохор осмелился взглянуть на соседку. Их глаза встретились. Таня улыбнулась. Прохор не выдержал и тоже ответил улыбкой.
Тишины такой даже на уроках директора не было, но Ксению Васильевну почти никто не слушал. Учительница поняла состояние ребят. Она велела записать им домашнее задание, а остаток урока расспрашивала Таню, где та жила и в каких школах училась, как добиралась до Ягодного.
Девочка рассказывала просто и интересно. Она прекрасно знала, что никто из теперешних ее товарищей не смог увидеть и узнать столько, сколько довелось увидеть и узнать ей. Но в ее рассказе не было ноток хвастовства, ни единого намека на какое-то превосходство. Класс оценил это качество новенькой. Пропала настороженность, вежливая холодность, недоверие. Ребята по немому согласию приняли новенькую в свою среду и, не скрывая своих симпатий к этой не по летам развитой девочке, стали забрасывать ее вопросами. И только три человека делали вид, что им наплевать на белоликую городскую девочку и на ее рассказы: сестры Нырковы и Юрка Трусов. Нырчихи сидели надутые и обиженные, а Трус скептически щурился и старался многозначительными подмигиваниями найти себе единомышленников. Но они не находились. Тогда Трус выбрал момент и решил "подковырнуть" Таню. Она только что рассказала, с каким трудом им с мамой пришлось добираться до Ягодного. На чем только не пришлось им ехать: на попутных машинах, на товарняках, на лошадях и даже на танках, которые отходили от Калуги к Москве.
Вот тут-то Трус и задал свой вопросик:
- А на верблюдах ты не ездила? - В слове "верблюдах" Юрка сделал ударение на окончании.
- Ездила и на верблюдах. - Таня подчеркнула правильность ударения. - Только тогда я была совсем маленькой. Мы гостили в Казахстане у папиного брата. И там меня катали на верблюдах и… на ослах.
На перемене семиклассники в коридор не выходили. Они обступили Прошкину парту. Лишь Нырчихи демонстративно "выплыли" из класса. Сестры торопились разнести сплетни по школе о бесстыжей девчонке, которая сама напросилась сесть с Берестягой.
* * *
- Проша, подожди меня на улице. Вместе пойдем домой, - сказала Таня Берестнякову после уроков.
- Подожду.
Как назло, в раздевалке Прошка встретил своего закадычного дружка семиклассника Петьку Ныркова. И эти Нырковы были соседями Берестняковых. Только их дом стоял по другую руку. Справа и слева от дома Берестняковых стояли дома Нырковых.
Прошка впервые стал в очередь за пальто. Потом медленно одевался. Долго прилаживал шарф. Тянул время. Петька не вытерпел и спросил:
- Заболел, что ли?
- Прихварываю, - соврал Прохор.
- Оно и видать: шевелишься, словно муха в предзимье… Гляди-ка, твоя квартиранка и выковыренный очкарик из восьмого "А" идут.
- Ну и пусть, - как можно равнодушнее ответил Прошка.
Нырков многозначительно улыбнулся и передразнил приятеля:
- "Прихварываю". Знаем мы теперь твою хворь. - Петька понимающе подмигнул Прохору.
"Все этот Нырок Лыкопузый всегда знает", - с досадой подумал Берестняков. Не выдержал и посмотрел на Таню. Она действительно шла с мальчишкой, слушала его и смеялась. Очкарика Прошка видел впервые. Он - высокий, худой и нескладный. И это особенно заметно было сейчас, когда он шел рядом с Таней. Мальчишка сутулился. Походка у него некрасивая. Шел он будто на чужих ногах. Свободная от книг рука все что-то рисовала в воздухе.
Таня заметила Берестнякова, что-то сказала своему собеседнику и кивнула в сторону, где стояли Петька и Прохор. Очкарик закрутил головой из стороны в сторону, как мышь перед выходом из норки.
- Пошли, - позвал Прохор друга и направился к выходу.
- Проша, подожди нас, - окликнула Таня.
- Давай подождем, Берестяга, - сказал Петька.
- Давай, если хочешь…
Петька и Прошка переглянулись, когда увидели, как очкарик подает Тане пальто и держит ее сумку.
- Вот это да! - протянул Нырок.
- Как иностранец.
Наконец они оделись и подошли к приятелям. Таня вопросительно посмотрела на Петьку и протянула ему руку. Петька, растерявшись, подал ей только три пальца.
- Таня, - сказала Самарина.
Нырков первый раз в жизни так знакомился с девчонкой. Он чуть не хохотнул, но все-таки сдержался, и подавив смех, произнес:
- Петька.
- Мальчики, познакомьтесь.
Очкарик поклонился Прошке и Петьке (каждому в отдельности) и с улыбкой, с очень вежливой улыбкой, сказал:
- Александр Лосицкий.
Своими поклонами очкарик сразил ребят "наповал". Нырков, невольно передразнивая Лосицкого, тоже отвесил поклончик и с улыбкой, которую скорее можно было назвать ухмылкой, сладкоголосо произнес:
- Петр Нырковский.
А Берестняков просто буркнул:
- Прошка.
Почти всю дорогу Прохор и Петька помалкивали. И не оттого вовсе, что им не хотелось поговорить. Нет. Просто они не могли поддерживать этого непонятного для них разговора, который завел Лосицкий. А Александр все расспрашивал Таню о книгах, про какие ни Петька, ни Прохор даже не слышали. Потом эвакуированные говорили про Шопена, про ноктюрны. И Таня и очкарик очень любили Шопена.
"Все откуда-то знает, жердь очкастая, - завидовал Лосицкому Прошка. - Чай, жил в городе, как барин, да книжечки почитывал. Поворочал бы с наше, по-другому бы запел… Ученая цапля!"
И Петька думал почти так же, как и Прохор: "Ишь, выдрючивается перед ягодинкой… "Шопен!" "Ноктюрн!" - мысленно дразнил Лосицкого Петька. - Пожил бы, долговязый брехун, в деревне, узнал бы, почем фунт Шопена! С дедом с моим денек покосил бы, такой ноктюрн в пузе замузыкал бы! Я те дам…"
- А вам нравится Шопен? - спросил неожиданно Лосицкий Петьку.
- Нам? - Петька ткнул себя в грудь рукавицей. Покраснел. Смешался, но все же решил поострить: - Не приходилось его видать: он к нам в Ягодное не наведывался. - Нырков виновато поглядел на Таню. Он знал, что сострил глупо. Петька разозлился на Лосицкого. "Ну, погоди, - мысленно пригрозил он ему, - погоди же, четырехглазый грамотей, ужо я тебе подсуну орешек! Поломаешь и ты зубки свои белые…"
Прошка ждал, что и его сейчас спросят о Шопене, но Лосицкий после Петькиного ответа замолчал, почему-то тоже смутился и старался не глядеть на Таню. А она делала вид, что ничего не слышала. Шла и терла рукавичкой нос… Вот тут-то Нырка и осенило.
- На лыжах бы покататься, - будто для никого сказал Петька.
Таня обрадовалась.
- Пойдемте! - сказала она. - Здорово Петя придумал. Правда, Саша?
- Мысль хорошая, - согласился с Таней Лосицкий, - но я не смогу составить вам компанию. У меня лыж нет.
- Какая невидаль лыжи. Найдем, хоть десять пар. - Нырков посмотрел на ботинки Лосицкого и добавил. - И валеные для катанья достанем.
Петька Нырков по натуре был добрым пареньком, но сейчас добреньким только прикидывался. Мысли-то у него были сейчас недобрые.
* * *
Лыжню прокладывал Петька. Следом за ним шла Таня, за Таней - Лосицкий, а Прохор был замыкающим. Таня до этого уже несколько раз ходила на лыжах без палок. Прошка учил ее. Лосицкий же все время спотыкался и падал. Вставая, каждый раз смущенно оглядывался на Прошку. Прошка в душе посмеивался над "ученой цаплей", но виду не подавал.
Возле леса ребята остановились. Холодное солнце повисло на вымерзшем до ледяной синевы небе. Чистый хрупкий снег сверкал, словно усыпанный крохотными стеклышками. Все звуки куда-то попрятались. Заснеженные поля, лес превратились в царство белой тишины.
- Как тихо здесь, - сказала Таня.
Каждый из ребят понял, почему Таня Самарина так сказала. И все четверо подумали об одном и том же, даже посмотрели, не сговариваясь, туда, где была Москва. Там полыхала война; там воевали их отцы; там люди шли на смерть, защищая родную землю и город, который русские прозвали сердцем Родины; там сейчас снег стал черно-красным. И там давно забыли, что такое тишина… Постояли.
- Куда поедем? - спросил Прошка Петьку.
- На Хитрую горку, - неуверенно ответил Петька.
- На Хитрую? - переспросила Таня. - А почему именно на Хитрую горку?
- Да так, - нехотя ответил Нырок и пошел прокладывать след.
* * *
Хитрой горкой назывался крутой и длинный спуск к Видалице. Словно кто специально прорубил здесь лес для зимних утех. Широкой просекой тянулась Хитрая между вековых сосен и далеко внизу вдруг разлеталась в стороны пойменными заснеженными лугами.
Нырок ринулся вниз под горку. Следом за Петькой "нырнул" с вершины Прохор. Смотреть на них - и то дух захватывало. Таня даже ладони к щекам прижала и все ждала, что Прохор обязательно налетит на Петьку, думала, что ребята обязательно упадут еще в начале спуска, но будто невидимая сила поддерживала их и несла вниз, туда, где Видалица сейчас казалась застывшим ручейком.
Они не упали, благополучно съехали, а съехав, превратились в очень маленьких человечков и, наверное, поэтому так долго потом взбирались на гору. А когда наконец взобрались, то можно было подумать, что оба только что долго парились в жарких и душных деревенских банях: оба стали краснолицыми, мокрыми. И от обоих шел пар.
- Уф! - вздохнул Петька.
- Уф! - поддержал его Прошка.
- Чего же не съезжаете? Заслабило?
- Боюсь, - откровенно призналась Таня.
- А ты, Александр?
- Видишь ли, Прохор…
- Прошка, - перебил Лосицкого Петька, - ты такие стишки не слыхал? Братан мой когда-то разучивал все: "А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?.." Как стишки, Берестяга? - спросил Нырков Берестнякова, а сам уставился на Александра.
Лосицкий все теперь понял. Побледнел и опустил голову. А потом почему-то боднул морозный воздух и, как отчаянные люди бросаются с высоты в воду, Саша ринулся с гребня и заскользил в снежную бездну.
Таня ахнула и даже закрыла сначала глаза, но тут же открыла их и так посмотрела на Петьку Ныркова, что тот отвернулся. А Прошка опять подумал: "Глаза-то какие! И вправду: будто фиалки на снег обронили… Ресницы снегом посеребрило и сверкают, чисто камни-самоцветы".
- Он же разобьется! - крикнула Таня и шагнула к круче.
- Таня! Куда ты? - закричал вслед Самариной Прохор. - Гнись больше! Сойди с лыжни!
Она не слышала, что ей кричит Берестняков.
Прохор знал, что Лосицкий упадет. Как любую птицу узнавал Прохор по полету, так сразу же мог определить, кто стоит на лыжах. А чтобы определить, каков лыжник Лосицкий, и опытного глаза не надо было иметь. Александр напоминал новорожденного теленка, угодившего на ледяное поле.
Прошка следил за Лосицким и Таней. Они упали почти одновременно. Александр сначала "запахал носом", а после его швырнуло в сторону в сугроб. Таня "приземлилась" более благополучно. Она сначала села на снег, а потом проехала несколько метров, лежа на спине. Нырков и Прохор поспешили на выручку. Они лихо затормозили и развернулись рядом с Таней.
- Ушиблась - спросил Прошка, подавая девочке руку.
Но и без ответа ее он знал, что ничего с нею не случилось. Таня смеялась:
- Здорово! - сказала она и швырнула в Прохора снегом.
- Чего здорово?
- Падать. Мчаться вниз и падать.
Прошка пожал плечами: Берестняков не любил падать и поэтому не вполне разделял Танин восторг. Впрочем, девчонок трудно понять. Они какие-то чудные.
- Саша, ты жив? - крикнула Таня Лосицкому.
- Жив, - откликнулся Александр, - но…
- Что такое?
- Мои очки…
* * *
Они искали их до темноты, но не нашли. Лосицкий сник, стал жалким. Без очков он почти ничего не видел. У него появились такие же осторожные движения, как и у ягодновского слепого Филатки. Искать Саша не мог, он стоял у костра, который развел Прошка, грелся и изредка нетерпеливо спрашивал:
- Не нашли?
Он знал, что ребята сразу бы закричали, если б нашли, но все равно повторял свой тревожный вопрос.
Не нашли. Очки будто кто-то подхватил и забросил неизвестно куда.
Возвращались в Ягодное по старой своей лыжне. Возвращались медленно и молча. Прошка теперь шел вожаком, за ним следом - Лосицкий. Со стороны поглядеть - ребята играли в лошадки. Из ремней и шарфов сделали вожжи. Прохор "конь", Лосицкий - "кучер", но кучер странный, неопытный, с осторожными, робкими движениями.
Прошка услышал тихий и горьковатый запах дыма. Значит, подходили к деревне. Давно не возвращался так поздно Прошка домой.
Без огней Ягодное боязливо притаилось. Острая тоска уколола сердце мальчика. Ему захотелось опять вернуть недавнее прошлое, когда деревня смело встречала темноту огнями, когда в доме деда было тесно и шумно, когда ждал его самый близкий и самый сильный человек на земле - папка…
* * *
Лениво, не вылезая из будки, залаяла собака в крайнем доме. По привычке ей откликнулись соседские псы. Может, собаки знали, что в деревню вошли свои, а может, холод мешал, но только лай был недружный и без задора. И это Прохор заметил.
Возле нырковского дома Берестняков остановился и сказал Тане:
- Ступай домой, а мы проводим его. - Прохор все еще не решил, как ему называть Лосицкого.
- Я пойду с вами.
- Идите домой, - сказал Александр. - Мама ваша давно уже, наверное, беспокоится. А нам ведь еще надо зайти к Пете. Я должен переобуться.
Таня попрощалась и ушла. Петька повел к себе Лосицкого, а Прошка остался поджидать их на улице.
Ждал Прохор долго. Чтобы не захолодать, стал приплясывать. За это время, думается, сто раз переобуться можно было, а то и в бане выпариться. Наконец звякнула щеколда. Прошка приготовился наброситься на Петьку. А тут на тебе! Лосицкий взял и обезоружил Берестнякова:
- Простите, пожалуйста, Проша, - сказал он вежливо, словно там какому-нибудь важному человеку или учителю. - Я виноват, что вам пришлось так долго мерзнуть на улице.
- Ладно уж, - миролюбиво проворчал Прошка. - Да я и не замерз, - а Ныркова Прошка шибко толкнул в бок.
- Чего ты?! - ощетинился Петька. - Психует еще! Александр щеки обморозил. Оттирали. И дед с бабкой без еды его не отпустили.
- Очень-очень добрые люди твои бабушка и дедушка, - сказал Лосицкий.
- У нас все такие.
"А его на "ты" очкарик называет", - с непонятной завистью подумал Прохор и почему-то представил хитрое лицо бабушки Груни. - "У нас все такие", - повторил он мысленно слова Ныркова и тяжело вздохнул.
Проводив Лосицкого, приятели торопливо возвращались и не разговаривали. Уже расставаясь, Петька так, между делом, сообщил:
- Дед с бабкой отдали Александру валенки. Насовсем. А я думаю еще шапку ему отдать…