Книга "Саня Дырочкин - человек семейный" - первая повесть из известного цикла об октябренке Дырочкине и его верном спутнике и товарище собаке Моте, о том, какой октябренок был находчивый и самоотверженный, о том, как любил помогать маме по хозяйству.
Повесть печаталась в сокращённом варианте в журнале "Искрка" №№ 1–4 в 1978 году.
Семён Борисович Ласкин
Саня Дырочкин - человек семейный
Квартира у нас большая: три комнаты и коридор. А семья небольшая: три человека и Мотя. Папу зовут Борис Борисович Дырочкин, и поэтому мы все стали Дырочкиными. Мама любит рассказывать, что раньше она была Кривошеина и папа, когда отдавал ей сердце и руку и уговаривал стать моей мамой, то он будто бы готов был взять её фамилию. А мама сказала: "Дырочкин не хуже Кривошеина". И отдала папе руку. И он её руку пожал. И им стало весело. А когда нас стало трое, то они частенько вспоминали эту историю и веселились ещё больше.
Живём мы в огромном доме на двенадцатом, последнем этаже. Перед нашими окнами величаво, как сказано в одном стихотворении, течёт Нева. А на другом берегу в солнечные дни вспыхивает золотой Смольный. Свой двенадцатый я люблю больше всего из-за лифта: Мишка Фешин от зависти лопается, когда я в лифт залезаю. Его квартира на первом этаже, и родители ему запрещают на лифте кататься. А я в лифте каждый день катаюсь и Мотька тоже.
Мотя - скайтерьер, порода очень редкая. Её бабушка живёт в Чехословакии, а мама, сестра и братья в Польше, так что родственники у неё за границей. Роста Мотя небольшого, двадцать пять сантиметров, но если считать в длину от хвоста до кончика носа - метр. Голова у Мотьки квадратная - кирпичом. По научным книгам, скайтерьер - собака охотничья. С ней охотиться можно на лис и выдр. Пока у меня ружья нет, я Мотьку мячиком тренирую. Брошу мячик и кричу:
- Мотя! Выдра!
Если у Мотьки хорошее настроение, она охотно за мячиком бежит, а если - плохое, то ляжет у двери и рычит, не даёт мне двинуться. Приходится мне тогда уроки садиться делать или стихи писать. Сколько я в такие трудные минуты стихов написал! Привожу одно:
Мотька выглядит чёрным вороном,
если издали посмотреть.
Мы тут ходим боком, боком, только б не задеть.
…Бежит, язык мотается, вперёд - назад,
а уши в разных положениях стоят.
По возрасту мы с Мотькой чуть ли не ровесники. Когда мы гуляем и люди спрашивают, сколько мне исполнилось, то обязательно удивляются - какой я маленький, но если узнают про Мотю, что ей на три года меньше, чем мне, - ахают: какая она, оказывается, уже старая. Теперь я отвечаю, что мы с ней почти одногодки, и все улыбаются.
У нас в семье у всех есть обязанности. Папа утрами, например, спускается за газетами в ящик. Я вывожу Мотьку. Мама - заваривает чай, жарит мясо, накрывает на стол.
…Раньше, когда папа служил в авиации, мама не давала ему никаких хозяйственных поручений, да и не было у него времени заниматься домашним хозяйством. Но после демобилизации мама решила понемногу приучать папу к домашней жизни, а это означало - иногда посылать его в магазин.
Например, мама ему как-то сказала:
- Сходи, Боря, в продуктовый магазин, купи колбасы любительской и сахарный песок.
Папа собрался с удовольствием, даже честь отдал:
- Слушаю, - сказал ей, - товарищ генерал!
Выбил он чек в кассе и пошёл к продавцу, а там очередь. Впереди ветхая старушечка оказалась. И вот эта старушечка берёт и берёт продукты, накладывает их в мешок, а папа никак колбасу и сахар получить не может. Вот он и стал от нечего делать крутить чек в руках. Вертел-вертел, пока цифры не стёрлись, а когда бабушка стала поднимать свою торбочку и, покачиваясь, пошла из магазина, папа бросился за ней следом и помог пронести ей тяжести до самого дома. Вернулся. И предъявил свой истерзанный чек продавщице.
- Что это? - удивилась продавщица.
- Чек. - И папа назвал продукты, за которые заплатил.
- Нет, - покачала головой продавщица, - чек - это денежный документ, а вы мне подаёте… макулатуру.
Пришлось папе снова платить. Домой он пришёл расстроенный. Отдал маме продукты и заявил категорически, чтобы мама освободила его от такой работы.
- В воздухе не было ни магазинов, ни чеков, - сказал папа. - Никто не просил меня стоять в очереди.
И верно. Мой папа, Борис Борисович Дырочкин, как я говорил, был до недавнего времени военным лётчиком. Летал он на истребителях и достигал такой скорости, что обгонял звук. В дивизии, где мы служили, папу называли: воздушный сокол, ас, мастер высшего пилотажа. К самолёту папа шёл как на праздник, и чем труднее предстоял у него полёт, тем лучше и веселее он себя чувствовал, тем счастливее возвращался домой. Придёт с трудного полёта, глаза горят, поцелует меня и маму, потреплет Мотьку, скажет что-то забавное.
Пока папа ест, мама сидит напротив и смотрит на него. А он доест и тоже смотреть на неё начинает, а когда я окажусь рядом, то и на меня смотрит. Так мы сидим за столом всей семьёй и друг на друга смотрим, никаких вопросов не задаём. О своих боевых успехах папа никогда не рассказывал - это его друзья говорили. Мама бледнела, когда они расписывали папин "штопор", или папину "петлю", или папину "бочку".
- Ты уже не мальчик, Боря, - говорила мама. - Зачем тебе "штопор"?
А он:
- Я, Олечка, в небе себя мальчиком чувствую, там у меня возраста нет.
Когда папа уходил в запас, вся его боевая часть была опечалена. Приехал главный генерал. Выстроил личный состав. Главный генерал подошёл к папе и крепко его обнял.
- Спасибо, - сказал генерал, - что вы так замечательно служили Родине.
Потом генерал снял со своей руки часы и надел на папину руку. И проводы были грандиозными! Весь дом участвовал. Пять этажей. Народу пришло видимо-невидимо. Папа ходил по этажам и прощался. И мама прощалась. И я. И Мотя.
Приехали мы в Ленинград, поселились в новую квартиру, а утром следующего дня папа проснулся и стал нервничать. Как-то странно сделалось, что вдруг не на чем ему летать.
- Ничего, - утешался папа. - Походим по театрам, по музеям и загородным дворцам, а потом будем думать, что дальше. Все же привыкают…
- Лучше бы тебе сразу на работу устраиваться, - уговаривала его мама. - Ты электронщик, с какими сложными приборами дело имел!..
- Нет, - задумывался папа. - Работу, как и человека, нужно любить. Не существует для меня ничего более высокого, чем реактивная авиация, чем мои боевые товарищи. Не торопи меня, Оля. Я однолюб. Не требуй от меня быстрых решений.
И мама не требовала. Целый месяц они по театрам ходили, все выставки и дворцы обегали, пока не захотелось им посидеть дома. В конце месяца мама пошла в нашу районную поликлинику, и её взяли детским участковым врачом.
А папа?
Его почему-то пригласили на фабрику… электрических утюгов начальником контроля.
Утром папа пошёл на фабрику хмурым. А днём мы с Мотькой увидели его на бульваре. Стоял он в глубокой задумчивости, повернув голову ухом в небо. Я ещё подумал, что папа слушает гул пролетающего самолёта. И тут папа резко повернулся и быстрым шагом пошёл назад.
- Страдает наш папа, Мотя, - грустно сказал я. - Мучается. Трудно ему привыкать к новой жизни.
А папа всё дальше и дальше отходил от нас - мы с Мотей поняли: он шёл на фабрику увольняться, так и не поступив на работу.
…В субботу всей семьёй мы поехали на Невский проспект и встретили папиного товарища по лётной части инженер-майора Решетилова, теперь такого же пенсионера. И что удивительно, был этот инженер-майор Решетилов доволен жизнью, даже светился от счастья. И ещё что поразило всех - майор так хорошо выглядел в гражданской одежде, что никто никогда бы не догадался, что ещё недавно этот майор был майором.
- Борис! Оля! - радовался Решетилов. - Я и не знал, что вы в Ленинграде! Как вы живёте? И почему, Боря, у тебя такой грустный вид?!
- Не могу, Леонид, привыкнуть к своему новому положению пенсионера, - тяжело вздохнул папа. - Нет для меня пока любимой работы. Скучаю я по авиации.
- Ерунда это! - закричал майор Решетилов. - И у меня это было. И у других. Но все мы с этим справились. Я вот нашёл для себя достойное увлечение, с радостью занимаюсь творчеством.
- Чем?
- Творчеством! - повторил майор Решетилов с гордостью. - Я стал, Боря, кинолюбителем. Да, да, - заторопился он, заметив грустное недоумение в папиных глазах, - у нас существует общество. Собираемся, спорим, показываем друг другу снятые кадры. А фильмы наши идут на конкурс. Поверь, Боря, если ты окажешься человеком талантливым, то ждёт тебя великая слава! А ты, я уверен, именно талантливый человек; я же помню, какой ты был классный лётчик. А уж если человек там, - он показал наверх, - отличался, то и тут, - он показал вбок, - себя покажет.
- Да я ни разу не снимал кино, - начал поддаваться папа.
- А ты попробуй, - настаивал Решетилов. - Пошли в магазин, купим кинокамеру, а в субботу я тебя представлю членам нашего киноклуба.
Мама и папа, и сам Решетилов стали подсчитывать имеющиеся деньги, и их оказалось вроде бы достаточно для киноаппарата.
Все двинулись в переулок, потом на узкую улицу, потом на широкую, а там оказался большой магазин, и Решетилов издалека закричал высокой и худой продавщице, что он ведёт к ней замечательного покупателя, бывшего подполковника Дырочкина, талантливого человека.
Потом Решетилов носился по магазину, прицеливался в продавщицу, которую, оказывается, звали Валечкой, давал иногда поглядеть в глазок киноаппарата папе и маме.
Но больше всего в магазине досталось Мотьке. Её сажали то на прилавок, то на колени к Валечке, свистели, чтобы она ставила уши, как овчарка, ждали, когда она начнёт удивляться, перекатывать голову с уха на ухо.
Валечка почёсывала Мотьке подбородок, а Решетилов заходил с разных сторон, падал на колено и словно расстреливал их мелкими очередями из киноаппарата.
Из магазина все вышли увешанные покупками.
Хотя справедливее было бы вначале всё рассказать про маму, но я попробую немного про Мотю.
Порода у Мотьки глубоко аристократическая. В Англии в далёкие времена ни один порядочный лорд не выходил на улицу без такой собаки. Говорят, это их, лордов, украшало и подчёркивало лордское происхождение.
На английском языке скай означает голубой или небесный. И если в пасмурные дни Мотька кажется чёрно-бурой - седина сочетается у неё с чёрной шерстью, - то на солнце Мотька вся переливается и искрится, кажется голубой.
А для слова небесный у нас есть другое объяснение.
Вот уже много лет мой папа дружит с польскими лётчиками, и особенно с полковником польской авиации паном Адамом Грачевским, человеком большой души. Понял я это сразу, как только увидел пана Адама в нашей квартире. Был он такой огромный, что в какую бы сторону я ни смотрел, всюду видел пана полковника с его широкой улыбкой. А когда пан Адам обнял моего папу, то я чуточку испугался, потому что папа исчез в его объятиях.
И тут все быстро заговорили по-польски и по-русски, и по лицу пана полковника стало ясно, что он очень счастлив видеть всех нас. Потом они смеялись, похлопывали друг друга по плечам, снова что-то рассказывали и были этим разговором чрезвычайно довольны.
А через несколько месяцев папа слетал в Польшу к пану Адаму. Пан Грачевский не отходил от папы и всё время сожалел, что мама осталась дома, не прилетела погостить. И вот, когда папа собрался на Родину и с ним стали прощаться польские лётчики, то вдруг на аэродроме появился пан Адам Грачевский, который не бежал, а скорее летел в папину сторону. В руках у пана полковника была корзина.
- Пан Дырочкин! - запыхавшись, говорил пан Грачевский. - Мы с женой Марьей долго думали, какой подарок можно сделать вашей жене пани Ольге и вашему сыну Санечке…
И пан полковник стал раскачивать корзину, и там что-то запищало и завякало.
- Дело в том, - продолжал пан Грачевский, - что недавно моя любимая собака Люсьенка принесла нам девять замечательных щеняток-скайчиков. Все они неописуемого ума и удивительной красоты и прекрасного происхождения.
Папа побледнел. Но полковник попросил папу не падать в обморок, а поглядеть в корзину.
- Конечно, - поторопился объяснить пан полковник, - с собой у меня всего один скай, но, поверьте, из самых замечательных. А к щенку я прикладываю собачий паспорт, куда уже записана ваша фамилия, а поэтому считайте, пан подполковник Дырочкин, его равноправным членом вашей семьи.
И польские лётчики рассмеялись, так им понравилась шутка пана полковника Адама Грачевского.
- А как же его назвать? - поинтересовался папа.
- Как хотите, - сказал пан полковник, - но только на букву "ж". Всё дело в том, что предыдущие дети нашей Люсьенки были на букву "е", значит, новые должны называться следующей буквой алфавита.
Домой папа явился с корзиной, чем чрезвычайно удивил маму. Он молча поставил корзину на стол, и корзина тут же заплакала и заурчала.
- Что это, Боря? - с ужасом спросила мама.
Папа сунул в корзину руку и достал оттуда маленький чёрный комочек.
- У нас же маленький сын! Как ты мог привезти такую животину?
- Но, говорят, без собаки ребёнок может вырасти эгоистом, - сказал папа. - В Польше все так считают.
Спорить было поздно, поэтому мама достала блюдце, налила молока и поставила рядом с блюдцем щенка.
- Надо бы ему придумать имя, - сказал папа и тут же объяснил, на какую букву им думать.
- Жучка! - воскликнула мама.
- Фу! - Папа был возмущён. - Собака лордской породы, а имя, как у дворняжки.
Тем временем щенок лёг в молоко и, не сходя с места, работал языком.
- Плохо, что собака сидит в молоке, - заволновалась мама. - Негигиенично.
И мама стала вынимать псинку из миски, но псинка стала цепляться когтями, молоко расплескалось.
- Жмота! - сказала мама. - Жуткая жадина!
- Идея! - воскликнул папа. - Жмотика, вот как мы её назовём!
- Жмотика?! - удивилась мама. - А как же короче?
- Мотя, - сразу же предложил папа. - Редкое, сочное имя. - И он тут же позвал псинку: - Мотенька! Мотенька! Мотя!..
Так все завершилось. Мотька стала расти со мной вместе, и если покупали молоко мне, то обязательно отливали Моте. Нас не разделяли. Мама не хотела, чтобы я рос эгоистом.
Правда, сложности были. Как только у Мотьки начали прорезаться зубы и зачесались дёсны, она принялась подгрызать углы полированного шкафа. А однажды случилось такое, что папа чуть из-за Мотьки не опоздал на боевое задание.
Утром папа поднялся, когда все спали, пожикал по щекам бритвой, поел и пошёл надевать ботинки. И ужас! Левый ботинок укоротился настолько, что папа решил - что полуботинок.
- Она съела военную обувь! - закричал папа, забыв, что мы ещё не проснулись.
- Господи! - вскочила мама. - Совсем распустили собаку! Скоро она подожжёт квартиру!
Папа был вне себя. Он бросился к Мотьке, чтобы сурово наказать псинку, но мама неожиданно закрыла её своей грудью.
- Не тронь ребёнка! У неё чешутся зубы!
- А у меня руки! - зарычал папа.
Но мама была непреклонна. Детей она не могла давать в обиду. Какой же иначе она была бы детский доктор?!
"У каждого человека должен быть свой участок", - так говорит мама. Другими словами, то место, где бы человек чувствовал себя хозяином, где бы другим без него не обойтись".
Я пока такого участка не имею, разве что Мотькин пустырь, куда она без меня выходить не может.
А вот кто свой участок имеет, так это моя мама, она даже называется участковый врач. Если моя мама на работу не выйдет, то многим на её участке будет нехорошо. А папа, хотя он и боевой сокол, считает, что мама героическая женщина, если она согласилась взять участок в своём же доме.
- У тебя не будет ни дня, ни ночи, - предупреждал её папа. - К тебе люди в любое время за помощью пойдут…
Но мама была непреклонна.
- Я этого не хочу, Боря. Именно - я! И никто другой. Как в военном городке. Зато подумай: каждую семью, каждого ребёнка я буду знать. И когда в ясли пойдёт, и когда в садик, и когда в школу.
И папа ничего не ответил, - по всему было видно, что мама права. Поднимается мама чуть свет, квартиру приберёт, завтрак приготовит, позвонит в регистратуру и обязательно поинтересуется: нет ли на её участке высокой температуры? Если есть - мама вначале к тяжёлому больному забежит, а уж тогда идёт в поликлинику и там принимает лёгких. Вечером мы собираемся все вместе. Я - на диване с книжкой, папа - у телевизора, Мотька - на ковре, мама - за столом с "историями болезни".
Сидим, занимаемся своими делами. Иногда мама сбегает на кухню - что-то у неё варится - и тут же назад. А Мотька даже головы не поднимет, разве поведёт ухом, покажет, что она мамино движение заметила. И вдруг… Сколько этих "вдруг" бывало в нашей жизни! - звонок в дверь. Папа повернётся в мамину сторону, - какая печаль в его глазах! Но поздно… Мама отодвинет стул, пойдёт в коридор как-то подчёркнуто спокойно. И начинается шёпот.
- Вы уж извините, Ольга Алексеевна, заболел Миша… Температура. Горит прямо, не могли бы вы взглянуть на мальчика…
- Конечно, конечно, - скажет мама.
- Я на работе разнервничался, в такую рань прибежал!
Папа буркнет:
- Ничего себе - "рань", половина двенадцатого! Люди спать ложатся…
А дело в том, что Мишкин дедушка администратор театра. Мама говорит, что дедушка Фешин человек хороший, но уже давно день перепутал с ночью - такая у него работа. Мишка говорит, что он дедушку почти не видит, им как-то не встретиться. Когда Мишка в школу идёт - дедушка спит. Мишка из школы - дедушка не проснулся. Мишка ложится спать, дедушка в театре. А дедушка Фешин пока в коридоре ждёт маму, с Мотькой общается.
- Извини, - говорит, - псинка, я конфетку забыл.
Мотька слово "конфетка" хорошо знает.
Мама кричит из другой комнаты:
- Не нужно! Мотя конфеты не любит.
Наконец дверь захлопывается, и мы остаёмся одни. В квартире без мамы пусто. Папа выключает телевизор, смотреть не хочется. Ходит по комнатам, вздыхает. На улице дождь, с ветром. Что-то гудит за окном, жалуется. Асфальт поблескивает от воды. Покачивается ближайший фонарь от ветра. Кружок света ходит по асфальту - кто-то будто бы подметает темноту светящейся метлой: вжик-вжик.
- Саня, спишь? - это спрашивает папа.
Тихонечко залезаю под одеяло. Мы не говорим друг другу, что ждём маму. Под одеялом начинают приходить в голову стихи. Они мне нравятся. Я повторяю их про себя, стараюсь запомнить.
Капли ночью капали.
Отстукивали, как по роялю.
Грустную песню пел рояль.
И всё же сумели капли сыграть.
А я лежал у окна.
И слушал, как пел рояль.
И ждал маму.
Я просыпаюсь от яркого дневного света в комнате. За столом мама, она просматривает мои тетрадки.
- Небрежно! - вздыхает она. - Буквы глядят в разные стороны. Грязно. Я думала, Саня, ты станешь отличником. А теперь…
И вдруг мама начинает говорить совсем о другом…