Пора было закругляться, и так письмо вышло фантастически длинное - почти три листа. Вот только надо еще похвастаться, что видел, конечно, и саму ГЭС и Падунские Пороги, которые уже затопило, так что Антон Зорин был, может, последним человеком, кто их вообще видел. И конец! Хотя о здоровье-то! Об этом, кажется, положено писать в начале, но все равно. Здоровье великолепное. Аппетит у всех зверский и богатырский мертвецкий сон. О простуде, разумеется, ни слова. Ну и ¡Patna о Muerte! ¡Venceremos!
В свитере стало душно. Антон сдернул прищепку, расправил ворот. Шею окатила прохлада, и захотелось пить, но не чаю с малиновым вареньем, а ледяной воды. Вон она капает из крана. И такой в ней чувствовался космический холод, что подставь ей рот, и эти капли, казалось, как раскаленный металл при сварке, прожгут язык.
Бабка за забором с мягкой тяжестью приговаривала:
- Давай-ка из этих бакулочек, матушки мои, церковь построим с маковкой. А то у вас тут чего только в Братске не наворочено, а церкви нету, негде за вас, бестолочей, помолиться.
- Антон, иди попробуй, - позвала Тома и выставила на порог тарелочку с чем-то. Это были картофельные пластики с черными пузырьками подпалин - "печенки".
На плите, возле суповой кастрюли, кипело в ковше какое-то темное зелье, от которого исходил странный запах.
- Смола, что ли? - спросил Антон, жуя "печенки" и принюхиваясь.
- Смола. А еще что?
- И еще чем-то попахивает… Не могу… понять.
- Детством. Деревенским детством. Ты не знаешь такого запаха. Это кедровые орехи. Прошлогодние. Я их парю, чтобы вкуснее были… Я среди кедров выросла. Вся деревня в кедрах. Почти в каждом дворе. И у нас три таких громадных деревища. А как осень… - И Тома с затаенным восторгом стала рассказывать про ветер, про шишки, стучащие по крыше, про то, как эти шишки дробят деревянными вальками, трясут на ситах, сушат, веют, и про то, как зимними вечерами приятно щелкать орехи, внюхиваясь в них и вспоминая лето.
Над одной из сопок, далеко за лесом, кучились облака. Они всегда там кучились, то белые и рыхлые, то плотные, с фиолетовым отливом. Они, казалось, ниоткуда не приплывали и никуда не уплывали, а рождались на месте и на месте гибли.
Тамара тихонько начала:
La sangre que en Cuba se derramo
Nosotros no devcmos la olvidar…
И Антон подхватил:
Рог eso unidos hemos de estar,
Recordando aquelios que muertos estan.
Они не допели до конца, когда у порога неожиданно вырос Леонид, чумазый, в крагах, с очками на лбу, улыбающийся. Он оперся о косяк и подозрительно спросил:
Ответь мне, Антон,
И Тамара, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
- ¡Sajudo caluroso! - радостно воскликнул Антон и бросился на брата.
Тот подхватил его, приподнял и поставил на ступени.
- Я за тобой, дон Антонио. Сейчас будем арки испытывать. Поехали, посмотришь, как твоя продукция затрещит. Ты же вибрировал.
- Он, Леня, простыл, - заметила Тома.
- Кто простыл? Я? Что ты! - Антон сорвал с себя свитер и закинул его на дверь.
- Погоди-ка, а вот эта штука тебя не заинтересует? - спросил Леонид, что-то извлекая из кармана и протягивая Антону.
Это была шестерня. Небольшая, сантиметров шесть в диаметре, она лежала на черной краге, и свежевыточенные зубья ее матово светились. Сердце у Антона так и захолонуло.
Глава тринадцатая, в которой все события происходят ночью
Небо начало насупливаться с вечера, но дождя не предвиделось - не те были облака. Однако к концу смены, уже в двенадцатом часу, вдруг блеснула молния и громыхнуло - видимо, наверху, в темноте, декорация сменилась. Работу на полигоне срочно свернули, но камеры закрыть не успели, как пошел дождь, в свете прожекторов показавшийся ливнем.
- Кран!
- Кран! - раздалось сразу со всех сторон.
Иван, как всегда голый по пояс, выскочил из камеры и закричал, чтобы, все бежали под навес, он один справится с крышками. И все помчались под навес, где уже толпились рабочие третьей смены, посмеиваясь над застигнутыми врасплох бетонщиками.
Антон с Иваном выполняли сегодня "правительственный" заказ, как выразился Леонид. На ГЭС при монтаже сломался ригель, дело застопорилось, и полигону было предложено за двадцать четыре часа выдать этот ригель. Арматурщики до девяти часов вымучивали каркас и чуть не сорвали задание.
Дождь хлынул как раз тогда, когда Антон с Иваном доглаживали мастерками забетонированный ригель.
Антон вылез из камеры следом за Ваулиным и тоже хотел кинуться под навес, но, увидев, что Иван не может один разобрать спутавшиеся стропы, подбежал к нему. Он думал, что сейчас они вдвоем - раз! два! - уложат быстренько крышки и не успеют вымокнуть. Но еще и одна крышка не легла на место, а на них уже не осталось сухой нитки. И оттого, что дальше мокнуть некуда и не надо укрываться, Антону вдруг стало так хорошо и забавно, что он даже рассмеялся.
Когда отцепляли крючья от последней крышки, прибежал Леонид, тоже мокрый насквозь, и тревожно спросил, как дела с ригелем. Узнав, что закончили, довольно кивнул, и все трое неторопливо, словно дождь и не поливал вовсе, направились к навесу, где стоял мотоцикл. Леонид завел ИЖ, опустил очки на глаза, Антон заскочил на заднее сиденье, оба молча махнули руками рабочим, которым нужно было еще с полчаса ожидать будок, и выехали.
Антон, охваченный холодом, сразу прижался щекой к спине брата, закрыл глаза, только сейчас, в покое, почувствовав, как он устал и как хочет спать. "Вот так же устали и вот так же, наверное, хотели спать Салабон с Костей, когда их ночью потревожили охотники и им пришлось взлететь, - вспомнилось вдруг Антону. - Им даже хуже было, им нужно было вертеть редуктор и смотреть, чтобы куда-нибудь не врезаться, а мне что - спрятался за Леню и качусь… Зато Гошка сейчас блаженствует - забрался в "Птерикс" и дрыхнет себе. Правда, с редуктором стало тесновато в кабине, но Салабон чихал на всякие неудобства…" Антон вспомнил еще, в какой бешеный восторг пришел Гошка, увидев шестерню, и как тотчас хотел бежать домой - ему уже было не до испытания арок, ни до чего на свете, и как Антон все-таки удержал его, и затем, когда испытания успешно закончились, они вместе на попутной умчались в Индию.
Несколько раз подряд тряхнуло.
- Спокойно! - крикнул через плечо Леонид. - Какой-то растяпа горбыли вез и рассыпал… Спокойно! - Опять тряхнуло.
- Лёнь, тише, скользко ведь.
Леонид сбросил газ, но мотоцикл по инерции продолжал лететь. Антон приподнялся, чтобы посмотреть, что там делается впереди. Он успел лишь заметить что-то длинное и темное поперек дороги да расслышать восклицание брата "А, черт!". Антона сильно подкинуло вверх, так что он выпустил ручку сиденья и плюхнулся в грязь. Моментально вскочив на ноги, чтобы понять, почувствовать, что он не убит и что у него ничего не сломано, он увидел, как мотоцикл, рыскнув раза три, упал, пробороздил по грунту и захлебнулся.
- Леня! - крикнул он, кидаясь, к брату.
- Жив? Ну слава богу, - испуганно вырвалось у Леонида. Он выбрался из-под мотоцикла и отряхнулся.
- Напоказывал? - зло спросил Антон, пытаясь удержать слезы. Но это оказалось не по силам. Он всхлипнул.
- Ладно, ладно. Важно, что живы… Горбыль оказался толще, чем я думал. Ушибся?
- Колено. Я тебе говорил - тише!
- Больше не буду… Машине, кажется, каюк.
Они подняли мотоцикл и перекатили его на правую обочину. Горбыль швырнул их влево. Антон вдруг сообразил, что, проходи в этот момент встречная, от их экипажа осталась бы лужа крови и кучка металлолома. Это так четко представилось ему, что его затошнило, и он вконец ослаб.
- Разбита фара, - сказал Леонид, ощупью обследуя машину, - Что за гнусная привычка - чуть чего тыкаться фарой.
- Ну вот, как без света поедем?
- Э-э, лишь бы ехать… Где ключ-то?.. A-а, вот. - Посыпались остатки разбитого стекла. Леонид дернул кикстартер. Цилиндр молчал. Дернул еще раз. - Сбито зажигание… - Он еще несколько раз провернул вал. Антон с тревогой ждал, что вдруг все же раздастся привычный милый звук, стрельнут выхлопные трубы и они помчатся домой, к теплу, к постели… - Все, крышка… Нога болит?
- Ноет. А у тебя ничего?
- Я научился приземляться. Придется возвращаться на завод, в темноте не исправить.
Впереди из низины вынырнул МАЗ. Его слепящий свет и глухой, львиный рык странно обрадовали Антона. Значит, они не одни в этом холодном ненастном мире, еще кто-то мчится по дорогам и, может быть, даже и мается где-нибудь в кювете. Ему захотелось, чтобы шофер притормозил и спросил бы, в чем, мол, дело, друзья. Но МАЗ пролетел мимо - не было, наверное, для водителя ничего примечательного в том, что два грязных человека стоят у безжизненного мотоцикла и жадно смотрят на свет чужих фар.
- М-да, - вздохнул Леонид.
Сбоку полыхнула молния, осветив в стороне от дороги лес колонн. Леонид развернул ИЖ.
- Садись, если очень больно… Отъехали с километр. Это будет нам стоить полчаса.
Но Антон уперся в сиденье и стал подталкивать. Хотелось спать, несмотря на мокрую одежду и дрожь, несмотря на еще не унявшееся смятение. Закрыв глаза, Антон мысленно проследил весь этот адский маршрут: вот они дотащились до поворота, вот забрались на бугор, вот потянулись к диспетчерской. А дождь все идет и идет. Он стучит по спине, по лицу, по вискам - со всех сторон почему-то, и от этого начинается головокружение, качка… Что-то знакомое почудилось ему в своей позе, в этом ожесточенном толкании. Где-то он видел это. Где?.. Дома! На стене! "Тройка"! И он, Антон, - это тот, четвертый, что сзади уперся в бочку. Вода плещет на него из-под рогожины, он продрог, но надо толкать. Надо.
- Хорош, Антон! - послышалось ему, и он открыл глаза. Они стояли под освещенным окном. - Наша лаборатория. Иди погрейся.
Антон стукнул несколько раз в дверь, но никто не отозвался. Тогда он стал ходить вокруг мотоцикла, двигая плечами сперва вяло, потом все живей и живей. Он перестал ощущать время и только тогда опомнился, когда взревел мотор и вспыхнула фара - лампочки уцелели.
Потом долго ехали. Леонид соединил провода наспех и все боялся, что тряска нарушит контакты. И в самом деле, почти у дома, когда свернули в свой переулок и сорвались в первую же выбоину, мотоцикл выстрелил и смолк. Случись это где-нибудь посреди дороги, Антон бы взвыл, пожалуй, но тут двор был метрах в семидесяти. В семидесяти метрах были горячий чай, сухая одежда и постель. Это счастье - мучиться, зная, что мучишься последние минуты.
Антон спрыгнул прямо в грязь, и, по-бурлацки ухнув, братья потянули машину по колее, как по каналу, понимая, что вытащить ее отсюда еще трудней.
Окошко светилось.
- Ждет, - с хрипотцой сказал Антон.
Леонид ничего не ответил, рывком поставил мотоцикл на центральную подножку и накинул на него железный лист, хотя сейчас это было бессмысленно - машина так настрадалась, что дождь только бы облегчил страдания, хотя бы сбил грязь.
Прежде чем войти в избу, Зорины разулись и вымыли под краном ноги и обувь - отдали последнюю дань этой треклятой ночи. Тома не ахнула, когда братья, босые и синие, появились на пороге. Она взяла у них обувь и носки и разложила на печке, затем достала две пары теплого белья и шерстяных носков.
- Быстро переодевайтесь.
Братья облеклись в сухое. Антон поверх белья надел еще пижаму Леонида, потому что его начало трясти. Леонид, закутавшись в одеяло, склонился над ванной.
- Как Гераклик?
- Хорошо! А вы вот что-то поздновато. Уж не врезались ли куда?
- Пережидали, - ответил Антон. - А потом плюнули.
- Подсаживайтесь… - Она поставила перед ними по стакану чая и подвинула тарелку с бутербродами.
- Вот где рай, ух! - прошептал Леонид. - Том, сколько сахару положила Антону?
- Две ложки.
- Клади еще две, премиальные. Он сегодня правительственное задание выполнил. В паре с Ваулиным. Забетонировали гэсовский ригель. Это тебе не фунт изюма… И мне еще две ложки - под моим же руководством. А-а, чаек!
Антону было тепло и уютно в широком братовом одеянии. Он пил, держа стакан обеими руками, не отрывая его от губ и дыша горячим, крепким паром. Пил и из-под тяжелых век посматривал на Тому, на крупные волны ее прически… Она ему нравилась даже сейчас, когда он был предельно туп и бесчувствен.
- Антон, - неожиданно тревожно прозвучал голос брата. - А приносили вам закладушку арматурщики?
- Какую?
- Как какую?.. Ты уже спишь?
- Нет еще - Антон оторвался от чая.
- Они же пропустили в каркасе одну закладушку. Вот такую, десять на пятнадцать, с двумя усиками. Вспомнил? Я предупреждал вас с Иваном.
- Нет, не приносили, - ответил Антон, чувствуя, что веки его становятся легкими и лоб холоднеет.
- Хорошенько вспомни! - отчаянно настаивал брат и даже легонько встряхнул его за плечо. - Может быть, ты не заметил, как ее принесли? Может быть, ее Иван поставил? Она должна стоять на выступе. Помнишь, там на конце есть выступ, вот такой. - И Леонид руками изобразил выступ.
- Выступ помню, - быстро сказал Антон. - Но… - Он испуганно посмотрел на брата. Теперь он вспомнил все: и как Леонид с чертежом и рулеткой в руках минут двадцать вился вокруг каркаса, проверяя его, как ругал арматурщиков за недосмотр и как наказывал им, Антону и Ивану, поставить эту закладную после бетонирования и даже чертеж показывал, повторяя, что хотя бы без одной из этих железяк ригель - уже не ригель, а первобытное бревно. - Черт! - вырвалось у Антона. - На выступе ничего нет, Я сам заглаживал.
- Так. Значит, они не принесли. Иначе бы Иван не забыл, будь там хоть дождь, хоть землетрясение. Сволочи! - тихо, но зло проговорил Леонид и какой-то миг сидел неподвижно, что-то прикидывая в уме, Потом допил одним глотком чай, глянул на будильник и встал. - Половина второго. Бетон еще не схватился.
- Что? - спросил Антон, сразу поняв значение этих движений. - А позвонить?
- Не будить же среди ночи соседей. Да и в комнате мастеров никого сейчас нет… Поспешил я с премиальными. Ну, что ж, очередная задача Советской власти - спасти ригель, не дать ему стать бревном. Тома, будь добра, принеси из кладовки резиновые сапоги. - Леонид скинул одеяло и полез под кровать за брезентовыми штанами.
Оделся он быстро, взял с тарелки два бутерброда, сунул их в карман плаща. Все это молча, ни на кого не глядя. И лишь на пороге, уже отворив дверь, обернулся, подмигнул и сказал:
- Жаль, что у нас, как в самой захудалой церквушке за иконостасом, не припрятано бутылки водки. Я бы сейчас пару шкаликов дернул. Ну, пока!
Некоторое время в комнате царило молчание. Антон подобрал ноги, обхватил их руками и уперся подбородком в колени, глядя на свой недопитый стакан: "Если бы Леня вдруг не смог пойти сейчас, если бы он, положим, ногу вывихнул, то пошел бы я… Нет, я бы не пошел. Расстреляй меня - не пошел бы… Или бы пошел, но где-нибудь свалился бы и помер! - в смятении думал Антон. - А завтра, то есть уже сегодня, после обеда с ГЭС приедут за ригелем, а его и нету - бревно первобытное".
- На мотоцикле он минут через сорок вернется, - сказала Тома.
- Мотоцикл сломан.
Тома растерянно глянула на Антона, потом распахнула дверь и всмотрелась в темноту.
- Правда, стоит.
- Мы треснулись, - как-то жестко произнес Антон. - Потом чинили, потом опять… Это я виноват.
- Ты вел?
- Нет. Вел он… Я про закладушку.
- Ох, перепугал ты меня, Антон! Я, честно говоря, боюсь этого мотоцикла, боюсь с того самого дня, как познакомилась с Леней. Как вспомню эту нашу первую встречу, так… - Тома передернула плечами. - Он тебе рассказывал?
- Рассказывал.
- Боюсь… А с закладушкой - без этого не бывает.
Я вон два лета оператором работала, уже вроде все давно изучила, поняла, а нет, смотришь - повезли твой бетон в отвал, брак. Главное - спохватиться вовремя…
- Да-а, - протянул Антон. - А пешком сколько до полигона?
- С час. Налить еще чаю?.. С конфетами?
- Нет. Разве бутерброд. Можно, я его с собой возьму?
- Конечно. Ну иди отдыхай, а то съежился. Быстро выхолодило. Решето, а не дом. Этим летом Лисенковы собираются достроить дачу и поселиться. И нам обещают дать комнату, пока свою не получим. Скорей бы… Сегодня они пианино привезли сюда.
Антона опять уже окутывала дремота. Ему не хотелось ни двигаться, ни говорить. Заснуть бы вот так, сидя, скрючившись. Но на последние слова Томы он поднял голову.
- Пианино?
- Да. Сыну купили. Ко дню рождения, кажется. Он геолог, в экспедиции… Жалели, что некому опробовать инструмент. А я про тебя вспомнила.
- Я бы с радостью поиграл. Я уж столько не играл! Они часто приходят сюда, хозяева?
- Нет. Но раз собираются достраивать, то часто будут.
- А тебе бы хотелось меня послушать?
- Еще как!
- А что именно?
- Извини, Антон, мое скудное воображение, но я почему-то никак не могу представить, что ты вполне серьезно можешь сесть за пианино и заиграть… Что? Да вообще… Ну-у, ну хотя бы вальс Грибоедова.
- Вальс Грибоедова, - повторил Антон, улыбаясь. Ему хотелось спать. Улыбка позволила на несколько секунд закрыть глаза, и это было мгновенным, сладким провалом в небытие. Он тряхнул головой и встал. - Я, конечно, не этот, как его… не вундеркинд, который играет все сонаты Бетховена и рапсодии Листа, но кое-что играю… Все, Тома, сплю… А вальс Грибоедова я тебе сыграю… - И, чуть пошатываясь, Антон вышел босиком, забыв взять бутерброд.
Дождя уже не было, но присутствие туч ощущалось по особенной темноте и по прохладному дыханию неба. Где-то под этим небом по грязи топает сейчас Леонид, топает вместо него, Антона, по праву взрослого и сильного… Далеко впереди, в тайге, возник слабый огонек поезда, затем долетел гудок. От "Птерикса" отлично слышно гудки. Но Салабон, конечно, ничего сейчас не слышит - спит без задних ног и видит, наверное, как летает на "Птериксе". Гошка как-то говорил, что сны его одолели, и все - про вертолет, а вот ему, Антону, как он ни жаждет, - "Птерикс" не снится, зато разной чепухи - вдоволь…
Высокая черная дача казалась массивнее, чем днем. Внутри, в одной из ее комнат, стояло пианино, новенькое пианино, к клавишам которого еще никто не прикасался… Если бы Антону дали сил, он забрался бы на балкон, пролез в мансарду, проник через люк на первый этаж, отыскал это пианино и устроил бы такой концерт, что соседи умерли бы от ужаса подле своих окон, поняв, что музыка гремит в недостроенном необитаемом доме, с закрытыми ставнями. И поползли бы по Индии слухи про Ночного Маэстро!..