4
Через несколько дней маму пригласили на кино-фабрику, сообщили ей, что проба получилась удачной, и предложили подписать договор об участии Толи в съёмках фильма. Домой она вернулась с целым ворохом новостей.
Во-первых, съёмки, оказалось, будут происходить в крымском приморском городе, куда Толе с мамой надо выехать через неделю. Во-вторых, Толя и мама поедут не просто так, а в командировку и, как командировочные, поселятся в гостинице, где для них забронируют номер.
Мама очень гордилась тем, что они с Толей едут в командировку. До сих пор из их семьи только папа уезжал в командировки, а Толя и мама собирали его в дорогу, ждали его возвращения. И вот теперь они уедут, а папа останется. Толя тоже был в восторге от этого. Подумать только: ещё недавно он мечтал, чтоб папа, едущий по делу в Киев, взял его с собой, а теперь он сам едет по делу! Для них с мамой будет забронирован номер. Командировка!..
Это слово и папу убедило в том, что его сын понадобился, как видно, для серьёзного дела.
- Раз бронируют номер, значит, придаётся значение, - заметил папа, не поясняя, чему именно "придаётся значение". - Не ради баловства, выходит…
- Конечно, придаётся значение! - подхватила мама. - Ты представляешь себе… - И, понизив голос, она рассказала, что за исполнение роли Трилли Толе заплатят гонорар: несколько тысяч рублей.
Хотя Толя в ту минуту был в соседней комнате, он это услышал. Сначала он просто изумился. Он умел считать только до ста, и тысяча была для него цифрой столь же огромной, как, допустим, миллион. С нею не связывались для Толи никакие конкретные возможности. Просто она была символом чего-то невозможного, недостижимого: Толя много раз слышал, как мальчишки во дворе препирались и кто-нибудь из них говорил насмешливо: "Соглашусь за тыщу рублей!.."
Так может ли быть, что ему, Толе, заплатят столько, сколько сказала мама?.. И за что? Только за то, что он будет кричать "хочу собаку"! Не может быть! Наверно, от него потребуется ещё что-нибудь. А он не сумеет… Вдруг - не сумеет?..
Тут изумлению и радости, ещё минуту назад наполнившим Толю до краёв, пришлось потесниться: рядом с ними зашевелилось беспокойство. Оно не оставляло Толю до самого отъезда, напоминая о себе не меньше трёх раз в день коротенькой докучливой фразой:
"Вдруг не сумеешь?.."
5
В приморском городе Крыма, куда Толя с мамой приехали в знойный июньский полдень, съёмки шли уже полным ходом. В гостинице на набережной им сказали, что и режиссёр Майя Георгиевна, и оператор Галина Михайловна, и все артисты, как всегда в солнечные дни, укатили на съёмки с раннего утра. Вернутся они, должно быть, под вечер.
Толю и маму проводили в номер, который в самом деле был для них забронирован. Он оказался небольшой комнатой на третьем этаже, с видом на море и балконом. Мама прежде всего захотела помыться, а Толя, не теряя времени, выбежал на балкон, возвышавшийся над набережной, точно капитанский мостик над палубой корабля. Действительно, мужчины в белых костюмах и соломенных шляпах, женщины в пёстрых платьях с цветными зонтиками от солнца, - все прохожие - шли неспешным, прогулочным шагом, будто по широкой палубе теплохода. И, будто этот корабль стремительно резал волны, дул Толе в лицо прохладный освежающий ветер. Он плотно охватывал и мягко овевал. И буквально в минуту усталость от душной, пыльной дороги выветрилась и забылась.
Тем не менее мама не мешкая повела Толю в душ, после чего уложила отдохнуть, и лишь затем они спустились с третьего этажа на набережную.
Поначалу они собирались просто погулять и осмотреться в незнакомом городе. Вернее сказать, такое намерение было у мамы. Но Толя не пожелал бродить без цели. Он потребовал:
- На съёмку!
- Но мы же ещё не знаем, Толик, где снимают, - попробовала возразить мама.
- На съёмку! - повторил Толя, останавливаясь и начиная с нарастающей силой притопывать по асфальту крепкой ножкой в новенькой коричневой сандалии. ("Немедленно перестань бить копытом! - говорил в таких случаях папа. - Иначе рассоримся на долгий срок".)
Мама же в таких случаях терялась.
- Так не знаем ведь, где снимают, - снова сказала она увещевающим и, пожалуй, слегка оправдывающимся тоном.
- Спроси! - отвечал Толя, продолжая упрямо "бить копытом", отчего в мягком асфальте образовалась уже небольшая вмятина.
- Простите, вы случайно не знаете, где тут происходят съёмки? - обратилась мама к первому встречному.
Тот сейчас же растолковал ей, как пройти к месту съёмок, и притом кратчайшим путём. Другой прохожий, услышав, о чём речь, назвал улицу и номер дома, во дворе которого последние дни идут съёмки. Должно быть, всему городу было известно о работе приезжей киногруппы всё, до мелочей.
Съёмка шла в обширном дворе. В центре его высилась беседка с острым куполом. Перед беседкой стоял мальчик лет десяти, в цирковом трико, и жонглировал. Немного поодаль, покачивая головой в такт музыке, вертел ручку громоздкой шарманки тот виденный однажды на кинофабрике старик, насчёт которого Толя никак не мог решить, артист он или сторож. И мальчик и старик были ярко освещены солнцем, а сверх того - лучами двух юпитеров.
Чтобы собрать лучи солнца и прожекторов в центре двора, беседку окружили с трёх сторон высокими щитами, обклеенными тусклой серебряной бумагой. Они отбрасывали на артистов ровный ярко-белый свет. В этом свете струился нагретый воздух, секундами полупрозрачный, как рассеивающийся дымок.
Мальчик жонглировал деревянной сигарой, веером и зонтом. В его руках находился попеременно один какой-нибудь предмет - два других, подкинутые вверх, медленно снижались. В нагретом, струящемся воздухе они висели, казалось, нереально долго. Потом вдруг замелькали, утратив очертания. И наконец снова появились: сигара во рту у мальчика, зонт и веер - в руках.
Тут толстая, незнакомая Толе женщина, которая, сидя в беседке, наблюдала за действиями жонглёра, захлопала в ладоши. А мальчишки, теснившиеся возле металлического троса, которым отделено было место съёмки, разом ткнули друг друга в бок, не отрывая глаз от маленького ловкача. И Толя тоже следил за ним с восхищением, но затем не на шутку встревожился.
Вдруг его, Толю, потому пригласили сниматься, что думают, будто он тоже такой ловкий, как этот мальчик?.. Вдруг Майя Георгиевна думает, что он сумеет выучиться таким штукам? Наверно, потому-то его и в командировку послали и забронировали для него в гостинице номер…
В одну и ту же минуту старик перестал крутить ручку шарманки, а Галина Михайловна оторвалась от кинокамеры. Тогда Толя нырнул под трос и бросился к Майе Георгиевне.
- Толя приехал!
Товарищи, Толя! - крикнула Майя Георгиевна приветливо и обрадованно, раньше чем он к ней подбежал.
И сейчас же Толю обступили артисты: старик со своей шарманкой, мальчик-жонглёр, толстая женщина, что сидела в беседке (оказалось, что она исполняла роль купчихи). А Петя, появившись неведомо откуда, подал ему лапу: должно быть, узнал.
- Познакомьтесь, пожалуйста, мальчики, - сказала Майя Георгиевна. - Это Толя, по фильму - Трилли; это Витя, по фильму - Серёжа. Толя немного моложе, Витя немного старше. (Теперь, когда Витя стоял рядом с ним, Толя видел, что тот выше его лишь на полголовы.) Вам не возбраняется стать приятелями. Вы будете вместе сниматься в картине…
- А я не сумею, как он… - начал Толя, набравшись духу.
- Чего не сумеешь? - спросила Майя Георгиевна, наклонясь к нему, так как Толя говорил совсем тихо. - Ну, чего же?..
- Подкидывать и ловить, подкидывать и ловить… У меня выронится, - признался Толя и замер, ожидая, что на это скажут режиссёр и артисты.
- Тебе вовсе не нужно будет жонглировать. И учиться этому не нужно будет, - успокоила Майя Георгиевна. - И вообще ни мне, ни Галине Михайловне, ни Василию Борисовичу, - Майя Георгиевна указала на старика с шарманкой, - никому из нас, кроме Вити, не придётся жонглировать. Но потрудиться нужно будет. Завтра, Толя, начнём с тобой репетировать.
6
Однако, раньше чем начать репетировать, Майя Георгиевна вслух прочитала Толе рассказ, по которому снимался фильм. Назывался он "Белый пудель". В нём описывался случай из жизни маленькой труппы, бродившей по дорогам Крыма лет пятьдесят назад.
Дедушка Лодыжкин со своей шарманкой, его неродной внук Серёжа, маленький акробат, и дрессированный пудель Арто зарабатывали себе на еду и ночлег, давая представления в садах и дворах, под окнами дач. Частенько приходилось им ночевать под открытым небом.
Однажды день выдался особенно неудачный. В кармане Лодыжкина лежали лишь два медяка. А тут ещё старика вконец раздосадовало, что одна полная богатая дама, внимательно слушавшая музыку и ещё внимательнее глядевшая на акробатические трюки Сергея, обманула их надежды, бросив Сергею с балкона только стёртый и вдобавок дырявый гривенник…
- Ты видел, Толя, как мы снимали этот эпизод, - сказала Майя Георгиевна, прервав в этом месте чтение. - Правда, мы отсняли его ещё не весь. А в следующем, кстати, будешь участвовать ты… - Она продолжала читать.
После того как толстая барыня "пожаловала" им дырявый гривенник, а Лодыжкин выбросил монету в пыль, мальчик, старик и пудель, обошедшие уже весь дачный посёлок, набрели на роскошную дачу, скрытую за высокой белой оградой и за строем кипарисов. На чугунных воротах была выбита надпись: "Дача Дружба".
По дорожкам сада все трое вышли к даче, и тут на террасу выскочил, издавая пронзительные крики, мальчик лет восьми или десяти. Его белокурые, до плеч волосы растрепались. Это был Трилли. Толя догадался об этом сразу, раньше чем мальчика в рассказе назвали по имени. Следом за Трилли выбежало на террасу ещё шесть человек, чтобы его угомонить. Толю очень позабавило, что все они суетились без толку, в то время как Трилли, не прекращая визга, с разбегу повалился на пол. По-видимому, у него болел живот, так как все вперебой упрашивали его принять микстурку. Мать даже предлагала ему за это подарить живого ослика или живую лошадку. Толя тоже артачился, когда его потчевали лекарством, но не бывало ещё, чтоб его уговаривали вшестером. Лошадку ему тоже не сулили.
Все обитатели богатой дачи собрались возле террасы и смотрели, как жонглировал, а напоследок ходил на руках Сергей и как танцевал на задних лапах Арто. В заключение пудель с шапкой в зубах стал обходить зрителей. И в руках у матери Трилли появился перламутровый кошелёк…
Но она не успела вынуть из него рубля, на который так рассчитывал - в эту минуту уже твёрдо рассчитывал, - старик Лодыжкин.
- Мне! Хочу! Собаку-у-у! - завопил Трилли так отчаянно, что пудель выронил шапку и бросился к своему хозяину.
Поняв, что Трилли хочет не просто погладить собаку, а оставить её у себя навсегда, барыня предложила Лодыжкину продать пуделя. На что старик, не сразу поняв, чего от него хотят, отвечал с достоинством: "Собаками, барыня, не торгую-с".
И после этого всех троих вытолкали из сада на дорогу, не заплатив им за представление ни гроша.
- И Трилли не получил собаку?.. - спросил Толя, так как в этом месте Майя Георгиевна сделала паузу.
Толя испытывал сложное чувство. Ему не хотелось, чтоб Арто разлучили со стариком и мальчиком, которые так любили пуделя, что не пожелали продать его ни за какие деньги, и в то же время ему было жаль Трилли, который кричал, надрывался, катался по полу и ничего не добился. Он по себе знал, как бывает обидно, когда в конце концов каприз твой всё же не исполняют.
- Это ещё не вся история, - ответила Майя Георгиевна.
Усталые, старик, мальчик и пудель спустились к морю. И здесь их настиг тот самый дворник, который совсем недавно, каких-нибудь четверть часа назад, гнал их с роскошной дачи.
Барыня послала его к бродячим артистам, веля купить собаку, чего бы это ни стоило. Он уламывал старика, предлагая такие деньги, на которые тот мог бы приобрести целый бакалейный магазин. Но старик отказался продать верного друга и просил передать барыне слова, возмутившие холуя-дворника до глубины души:
"Не всё продаётся, что покупается!"
- А дальше что было? - спросил Толя.
- Дальше? Завтра, пожалуй, узнаешь, чем всё кончилось, - ответила Майя Георгиевна, решительно встав. - Сегодня пора уже тебе спать. Утром - репетиция!
7
Автобус с надписью "Кинофабрика" попетлял немного по шоссе и остановился у чугунных ворот, на которых было выбито "Дача Дружба". Вместе с режиссёром, оператором и артистами Толя вошёл в тот самый сад, о котором накануне читала Майя Георгиевна.
Невдалеке от террасы, под полотняным навесом - о нём в рассказе ничего не говорилось, - сидели в тени Лодыжкин, Серёжа и Арто.
Да, увидя их, Толя в первую секунду так и подумал: вот старик с Серёжей и Арто. Больше того: в ту секунду он нисколько не удивился бы, если б на террасу выбежал Трилли, хотя Трилли решительно неоткуда было взяться - ведь это он сам, Толя, должен был играть Трилли…
Но уже через несколько мгновений Толя опомнился. Под навесом сидели Василий Борисович, Витя и пудель Петя (Петя, а не Арто, его только что окликнул дрессировщик). Все они, как и сам Толя, явились на репетицию.
И вот репетиция началась. Началась с того, что, по знаку Майи Георгиевны, он выбежал на террасу, издавая пронзительные вопли. Следом выбежали мама, гувернантка, доктор, старый лакей, горничная и ещё кто-то. Толя-Трилли принялся кататься по полу, пиная их ногами. Он делал это с удовольствием. Он уже несколько дней не буйствовал, не буянил, не шумел и даже не препирался с мамой. Правда, накануне вечером он начал было капризничать, но мама тревожным шёпотом сообщила, что за капризы немедля выселяют из гостиницы. Толя смолк - он испугался и, кроме того, хотел спать. Теперь его нерастраченные силы искали выхода…
- Стоп! - крикнула, хлопнув в ладоши, Майя Георгиевна, в то время как Толя силился достать ногой массивного очкастого доктора, очень смешно повторявшего одну и ту же фразу: "Но будьте же мужчиной, Трилли!"
- Стоп! - повторила она ещё раз, и Толя нехотя поднялся с пола.
Майя Георгиевна коротко объяснила, что, катаясь по полу, Толя не должен ускользать из поля зрения кинообъектива. Ассистент режиссёра наметил мелком посреди террасы квадрат, за границы которого Толе не разрешалось перекатываться. Затем Майя Георгиевна и Галина Михайловна дали несколько указаний актёрам. С каждым из них режиссёр и оператор договорились, что он будет двигаться по строго определённой "орбите" и так, чтобы, суетясь вокруг Толи-Трилли, ни на секунду не заслонить его от объектива. После того как беспорядочная суета была таким образом тщательно организована, эпизод стали репетировать сначала.
Снова Толя с воплями выбежал на террасу. Снова за ним, всполошёно причитая, ринулись домочадцы. Снова мама сулила ему живого ослика, если он примет микстурку, а доктор укоризненно басил: "Но будьте же мужчиной, Трилли!" И хотя доктор обращался к Трилли, Толя почему-то принимал его чинный укор на свой счёт. Катаясь по полу, он очень старался брыкнуть доктора ногой и по меньшей мере измять его отглаженную чесучовую брючину. Но доктор со словами: "Ах, будьте же мужчиной!" - ловко увёртывался.
Толя силился до него дотянуться и, наверно, дотянулся бы, как вдруг Майя Георгиевна опять крикнула: "Стоп!" Репетиция остановилась.
- Толя, - сказала Майя Георгиевна, - я хотела тебя предупредить: когда ты брыкаешься, то имей в виду, что…
- Ха! Вы меня будете учить лягаться?.. - осведомился разгорячённый Толя, мягко выговаривая "г" и в неповторимой интонации уроженца юга Украины. (Его разобидело, что стоит ему войти во вкус - и репетицию зачем-то прерывают.)
- Толя, как ты разговариваешь?! - ахнула настоящая мама, а мама Трилли от изумления так и села на ступеньку террасы, даже не подобрав своей пышной юбки.
- Толя, - повторила Майя Георгиевна спокойно и терпеливо, - когда ты брыкаешься, от тебя должно доставаться всем - всем, понимаешь? - а не одному доктору.
- Ладно, - подчинился Толя, - всем. Но и ему тоже, - упрямо добавил он, кивая на доктора.
А потом ещё два раза репетировали этот эпизод - от начала до конца. Так что Толе даже немного надоело вопить и бесноваться, и он был рад, когда объявили перерыв. Актёры сейчас же ушли с залитой солнцем террасы под полотняный тент, где вокруг столика с запотевшими бутылками боржома стояли плетёные кресла. Толя тоже сел в кресло, и ему, как всем, налили боржома - прохладного и так сильно газированного, что, когда он нагнулся над стаканом, наполненным до половины, мельчайшие брызги закололи его разгорячённое лицо. Подражая взрослым артистам, он пил маленькими глотками, а мама в это время вытирала пот с его лба.
- Устал? - спросила, подойдя, Майя Георгиевна. - Отдохни сейчас, есть время. Мы потом будем репетировать дальше, а к этому эпизоду до съёмки ещё вернёмся. Он что-то как следует не получился, но… - И, посмотрев на Толино озадаченное лицо, закончила, усмехнувшись: - Надо работать!..
А пока все отдыхали в тени, и только дрессировщик учил пуделя Петю ходить по кругу со старой шляпой в зубах. (Шляпу эту Петя при щёлканьи плётки должен был ронять.)
Пудель шёл медленно, тяжело дыша, и всё норовил присесть или не вовремя разжать челюсти. Тогда дрессировщик кричал ему сдавленным, но громким и умоляющим голосом: