Но Вицек уже не слышал. Он повалился на свой сенник в углу комнаты и спал как убитый, хотя его мучили тяжелые сны. Шаталась и трещала под ногами доска, повисшая над какой-то бездонной пропастью… "Подай отвес!" - кричал кто-то сердитым голосом, и Вицек хлопотливо искал отвес, безнадежно бродя по каким-то незнакомым улицам, дворам, уставленным мусорными ящиками. Но нигде не было отвеса. Наконец, он в отчаянии схватил ведро с известью и понес его, а ведро росло на глазах, становилось огромным, его невозможно было поднять, и оно обжигало огнем при первом прикосновении. И это было не то ведро, не то отвес, и все смешалось и обрушилось на Вицека темнотой, залитой белой известью. Вицек вскочил с криком и увидел, что уже светает и что надо идти на работу.
Было совсем не так, как говорил Тосек, уверявший, что первый день самый трудный. Вчера начал работу полный сил. Сегодня от первого ведра чувствовал боль в плече и в позвоночнике. Руки были словно опухшие, невыносимо болели ноги. Но он стиснул зубы. Ведь Тосек был не больше и не сильнее его, а у него все же как-то выходило.
Очевидно, нужно привыкнуть…
Понемногу он приучался ко всему. Как ходить, чтобы было легче нести. Как избегать лишних движений. Как сходить вниз и как подниматься наверх.
Узнал также, как что называется: отвес, кельня, кадка.
Так летели дни, пока наступила суббота.
Сперва получали каменщики, плотники, а затем подручные. В эту минуту Вицек забыл об опухших руках и ноющей спине. В первый раз в жизни он держал в руках им самим заработанные деньги. Сжал их крепко в ладони, чтобы ненароком не потерять. И так как стоял - грязный, испачканный известью, - пустился домой, к матери.
Не постучавшись, толкнул дверь и вдруг застыл: в комнате была какая-то чужая женщина.
- Нет, не стоит брать его, это ведь рухлядь, - говорила она, стуча пальцем по зеленой разрисованной крышке сундука, привезенного матерью из Броновиц.
Вицек оцепенел.
- Краска облезла… Рухлядь!
- Я и не говорю, что он новый… в приданое его получила, но может послужить еще немало лет, - возражала мать тихим, прерывистым голосом.
Вицек сделал шаг вперед, но чужая женщина уже прощалась.
- Нет, простите, не возьму. Пользы от него мало, а места много займет. Вот комод дешевый я бы купила.
Мать молчала. Только тогда, когда та ушла, она заметила Вицека.
- Вицек, бога ради, где ты так измазался?
Мальчик подошел к столу. Доставал из кармана по одной монете и выкладывал их в ряд.
- Побойся бога, сынок, откуда это? - изумилась мать.
- На стройке работаю. Сегодня получка была, вот и принес.
Мать ничего не понимала.
- А мастер? Как же это? Ведь у мастера…
- С понедельника работаю на стройке. У мастера уже не работаю.
- Как же так? - всплеснула руками мать и тяжело опустилась на стул. - Столяром ведь ты должен быть? Почему же…
Вицек взял шершавую, худую руку матери.
- Не буду я столяром. Три года надо торчать у мастера, а пользы никакой. А вы, мама, сундук хотели продать?
Мать опустила глаза.
- Старый он уже, сынок, даром место занимает, только мешает. Вещи можно на стене развесить, на гвоздиках. К чему же сундук?
Голос матери дрожал, и дрожала ладонь ее в руке Вицека.
- Сегодня вы, мама, не стираете?
- Нет, сынок, нет. Отдохнуть немного решила, только днем отнесла стираное белье…
Вицек чувствовал, что мать говорит неправду.
Раздался стук в дверь.
- Наверно, Космалиха, что наверху живет. Очень порядочная женщина, - сказала мать.
Соседка вошла.
- Хорошо, что Вицек здесь, я как раз хотела с ним потолковать.
Мать отчаянно замахала руками, но соседка не обратила на это никакого внимания.
- Ах, оставьте, пожалуйста! Он уже большой парень. Годы накопил, наверно и разум найдется. На что это похоже, что вы так себя изводите? Сын есть, пусть позаботится.
Узнал теперь Вицек тысячу новостей.
Мать уже почти ни от кого не получает белья в стирку, сил у нее нет, не может выстирать к сроку; Владек, играя с мальчишками на улице, вышиб большое стекло в магазине, и надо за него заплатить. Мать должна была, кроме того, уплатить какой-то старый долг, еще с Броновиц. Продала она все, что можно было продать. Частенько вынуждена была брать в лавке продукты в долг, но теперь лавочник отказал, в кредит не дает, так как много должна.
- Так вот я хотела с вами поговорить. Мать больна, очень больна. Помочь ей надо. Стирка, если бы и была, - не для нее, не по силам ей. Стало быть, так продолжаться не может, и пан Вицек должен сам об этом позаботиться.
Вицек сидел совершенно подавленный.
Чего он смотрел? Где были его глаза? Не раз думал о том, что дома неладно. Но ему и в голову не приходило, что дела обстоят так плохо.
Был невыразимо зол на себя: как бы то ни было, он жил спокойно у мастера, не имел никаких забот, всегда знал, что у него есть завтрак, обед и ужин, а здесь мать чуть ли не умирала с голоду, так как все, что могла, отдавала Владеку, чтобы он не знал нужды.
Ах, какое счастье, что на прошлой неделе он встретил Тосека! Какое счастье, что не послушался мастера и его жены! Что принес матери деньги! Немного, но все же какая-то помощь.
Космалиха ушла. Мать сидела, обливаясь слезами, и пыталась как-нибудь оправдаться:
- Писала я тете Бронке, сынок, но им самим теперь туго приходится. Кто знает, не пришлют ли они нам обратно Хельку. Кончилась там эта большая работа, и Алоиз теперь только изредка кое-где подрабатывает. Постоянной работы нет. Как же они нам помогут? Пишет Бронка, что она бы от всей души, от всего сердца, да не может…
- Отчего, мама, вы мне ничего не говорили? - мрачно спросил Вицек.
- А к чему мне тебе говорить? Только беспокойство причинять. Какая была бы от этого польза? Ты ведь еще ребенок. И так вот от мастера ушел. А я думала, будет у тебя ремесло, как-никак устроишься… А на этой работе изведешь ты себя, изморишь, тяжелая это работа!
Крупные слезы текли из глаз матери.
Теперь только Вицек заметил, как сильно постарела она. Не осталось ничего от той женщины, которая там, в Броновицах, стояла возле золотого от ноготков садика и говорила, заслоняя от солнца глаза рукой:
- Свадьба едет…
Нет, он уже не был ребенком, он был взрослым человеком, несмотря на свои годы. На нем лежала теперь забота о матери. Он должен добиться теперь, чтобы прояснилось ее изборожденное морщинами лицо, чтобы зажили ее изъеденные содой и кипятком руки и поправились ее покрасневшие от пара и плача глаза.
Он был ведь уже большой, больше, чем мать.
Крепко обнял ее - и сразу прошла боль, которую чувствовал в мышцах, в костях.
И такой маленькой, крохотной, худой показалась Вицеку мать, когда он теперь обнимал ее.
Мать плакала, прислонив голову к запачканной известью блузе сына. Выплакивала в этих слезах все - и свою тяжелую жизнь после смерти мужа, и то, что пришлось покинуть Броновицы, и свою огромную усталость, и тяжелую тревогу за завтрашний день: будет ли чем заплатить за квартиру, будет ли что дать Владеку на завтрак?
В воскресенье Вицек забрал свои вещи у мастера и вступил в новые обязанности главы семьи.
- Ну, как там было сегодня в школе? - подробно расспрашивал он Владека, а тот отвечал вежливо, как старшему. По серьезному лицу Вицека он понял, что теперь все изменилось. Вместо захудалого ученика, изредка лишь забегавшего домой, чтобы попросить у матери денег на починку подметок, теперь перед Владеком был взрослый брат, приносивший домой заработок, содержавший семью.
Жить было по-прежнему трудно, но Вицек уже не позволял матери брать белье в стирку.
- Чего вы, мама, будете изнурять себя? Это не для вас работа. Придумаем что-нибудь полегче. Прежде всего вам поправиться надо, а там уже все пойдет хорошо.
Однако с тех пор как мать могла отдыхать, она чувствовала себя хуже. Едва хватало сил привести в порядок комнату и приготовить обед, а все остальное время она лежала на застланной кровати, глядя в окно на подсолнухи. Улыбалась подсолнухам и своему зеленому сундуку - только они напоминали ей о покинутой деревне.
Каждую субботу Вицек приносил получку.
Вскоре и Владек нашел занятие: по вечерам разносил свертки из обувного магазина, в котором принимали обувь в починку. Тоже зарабатывал несколько грошей. Мать могла отдыхать. Постепенно к ней возвращались силы.
- Не так, родной мой, я все это себе представляла, нет, не так! - тихо говорила мать Вицеку, когда он возвращался с работы измученный, запыленный и жадно набрасывался на еду. - Думала, на отцовской земле будешь сидеть, отцовскую землю пахать, халупу поправишь, землицы прикупишь, женишься счастливо, а я буду жить при тебе… Могло ли когда-нибудь прийти отцу в голову, что мы будем жить вот так на чужбине, на чужих людей работать…
Снова перед глазами Вицека мелькнула дорога и выстроившиеся вдоль нее ряды зеленых верб. Повеяло широким дыханием свободы, несущимся с полей. Вспомнились волнующиеся, клонящиеся по ветру хлеба, хрустальный звон колосьев в бурю. Он даже вздрогнул.
- Что вспоминать, мама! Было и сплыло. Работа всюду одинаковая - и здесь и там. Каменщиком буду, еще такой домик маме выстрою, что ахнете! Ноготки в садике посадите, подсолнухи.
- Ох, сынок, далеко еще до этого, далеко! - улыбалась мать сквозь слезы и гладила рукою взлохмаченные волосы сына.
До собственного домика, пожалуй, и далеко было, но до того, чтобы Вицек стал каменщиком, совсем близко…
Хуже было то, что с наступлением морозов кончилась работа, потянулись тяжелые дни. Вицек, как ошалелый, бегал по городу в поисках какого-нибудь заработка. Удалось ему на несколько недель получить работу в большом магазине, потом был на посылках, замещая заболевшего курьера в какой-то конторе. Кое-как перебились зиму.
Весной снова началась работа на стройках. Пошел туда и Вицек. Он рос и креп на этой работе. От носки тяжестей мышцы у него окрепли как канаты. Стал рослый и сильный. Внимательно присматривался ко всему, внимательно наблюдал, как строят, как кладут кирпичи, как отвесом проверяют, правильно ли идет кладка, как тянут шнур.
- Знаешь что, Тосек, - не попытаться ли нам в каменщики?
Был солнечный воскресный день. Они отправились на лужайку за город и разлеглись на траве. Тосек подставил лицо под солнце и радовался, что оно так греет.
- В каменщики?
- Почему бы нет? Платят больше, и работа интереснее, чем подручным быть.
- Да, знаешь, недурно было бы. Только возьмут ли нас?
- А почему бы не взять? Теперь работы как будто много, каменщиков не хватает. Пожалуй, возьмут. Только не там, где мы теперь работаем, там и так скоро все кончится. Но у тебя ведь есть знакомый подмастерье, тот, который к твоему дядюшке приходил. Вот через него и наняться в каменщики - и все. Не такое уж это мудреное дело…
- Что ж, пожалуй. Может, и удастся. Да тебе, Вицек, не мешало бы что-нибудь из заработков на зиму отложить. Того, что ты сейчас зарабатываешь, на еду ведь еле хватает, а потом, зимой, хоть зубы клади на полку… Если бы каменщиком работать, то уж кое-что осталось бы…
Побрели они, стало быть, к знакомому подмастерью. Инструменты купили себе, как полагается: отвесы, линейки, кельни - все, что нужно.
- Каменщиками работали? - спросил подмастерье.
Тосеку как-то всегда легче удавалось пускать пыль в глаза. Он сказал, где работает, назвал фамилии подмастерья и инженера с той стройки и добавил, что работали они там каменщиками. Но подмастерье и не собирался входить в подробные расспросы. Принял - и все.
Тот самый страх, который Вицек испытывал в прошлом году, когда впервые встретился с Тосеком на стройке, охватил его и теперь. Справится ли он? Угодит ли своей работой? Одно дело смотреть, другое дело самому работать.
Он стоял у невысокой еще стены. Вместе с ним работал старый, уже седой каменщик.
Старый каменщик глянул на Вицека раз, другой, посмотрел, как он кладет кирпичи.
- Эх, братец, да ты каменщиком никогда и не работал, не так ли?
Врать было трудно. Конечно, не работал. Ужас объял Вицека. Теперь его прогонят с работы! Теперь все рухнуло - мечты о том, чтобы отложить что-нибудь на зиму, о том, чтобы повести мать к доктору…
- Погляди сюда: вот так бери кирпич, так держи кельню…
Не верил собственным ушам. Но старик показывал ему терпеливо, объяснял так толково, что все как будто само в голову шло, да так еще, чтобы мастер не заметил, не узнал, что Вицек не умеет класть кирпичи.
Вицек внимательно присматривался, клал кирпич ровно-ровнехонько, как его учил старик. Работа спорилась. Стена росла. Вицек чуть не прыгал от радости.
С каждым днем он становился опытнее. Теперь, когда шел на новую работу, он уже смело говорил: каменщик. Ведь он действительно уже работал на кладке кирпичей. И потому, что он был еще молод, хотя и выглядел старше своих лет, товарищи не давали ему особенно тяжелой работы, показывали, помогали.
Когда он принес домой свою первую получку каменщика, начали расплачиваться с долгами. Купили Владеку новые башмаки, потом костюмчик. Матери доктор прописал очки; хватило денег и на очки.
- Теперь, мама, можете спокойно спать, - говорил Вицек.
А мать только улыбалась сквозь слезы своему старшему сыну, который разговаривал и работал, как взрослый человек.
Однажды Вицек, только умылся и поел после работы, как снова схватился за шапку.
- Куда ж это ты, сынок? Собрание, что ли?
- Э, нет. Так, пойду погулять.
- К ужину вернешься?
- Вернусь. Но вы, мама, побольше еды приготовьте - может, я с гостем приду.
Хотела спросить, какой это гость, но Вицека и след простыл.
И вернулся с гостем.
Мать не верила глазам своим.
- Хелька!
- Чего ей по миру скитаться, когда она может с нами жить? Тетке тоже нелегко. Два месяца дядя без работы сидел, только она писать об этом не хотела.
- Ишь как ловко тайком от меня все проделали!
- Хотел вам, мама, сюрприз сделать, даже написал Хельке, чтобы письмо она послала не сюда, а на Тосека. Представлял себе: вот мама-то обрадуется! А как Хелька выросла, не правда ли?
- Чего же ты хочешь, без малого два года! Хелюська, родная, как мне без тебя тоскливо было!
- Ну, теперь уже, мама, не будете тосковать. Теперь мы все вместе.
Лицо матери сияло, может быть, в первый раз со времени их отъезда из Броновиц. Только теперь Вицек понял, как тяжело ей было отсылать Хельку в Варшаву.
- Теперь уже все хорошо! - говорил себе Вицек, когда на стройке клал кирпичи, и работа горела в его руках.
На его ответственности теперь были трое, все заботы о них лежали на нем. Мать зарабатывала кое-что, помогая в лавке, помещавшейся в соседнем доме, Хелька изредка получала заказы на вышивку - в Варшаве она научилась вышивать. Конечно, это было кое-каким подспорьем, однако по-прежнему все зависело от его заработка.
А работа у Вицека была нелегкая…
Между двумя домами лежал большой пустырь. Огорожен был он покосившимся дырявым забором. Через отверстия в заборе пролезали с улицы собаки и рыскали здесь, разгребали лапами землю, вынюхивали кротов или мышей.
Буйно разрослись здесь сорняки, кусты крапивы по углам были огромные, густые, словно в девственных дебрях. Груды мусора, громоздившиеся невесть с каких времен, поросли чертополохом. Рос тут также конский щавель, росла серая лебеда.
Детям было здесь раздолье, если только им удавалось проникнуть через забор. Мальчишки лучше справлялись с этой задачей, но девочки часто повисали на своих юбочках на заборе и отчаянно визжали, пока кто-нибудь не освобождал их из этого плена.
За забором было поистине чудесно.
В самом углу, на поросшей травою мусорной груде, обосновали свою крепость мальчишки с улицы Юзефитов. На вершине этой груды развевался маленький флажок, сделанный из лоскутов старой юбки матери Фелека Марчика. В крепости властвовал Фелек. Это было его царство, в которое он допускал только избранных.
На самой середине пустыря девочки играли в классы и вели бои с мальчишками, стремившимися захватить эту территорию для игры в футбол.