Но у меня в горле стоял комок. А если бы… я вышла? Если бы…
- Мамочки, - пробомотала я. - К-кажется, я не справляюсь…
В конце концов Кьяра выдернула пробку. Спустила воду. И я пошла за полотенцем. На минуту. Ну, на две, потому что они после стирки ничего не раскладывали по полкам, а пихали как попало, и найти именно полотенце, а не Татьянины чулки или Андрюхин трусняк, было непросто.
И, конечно, когда я вернулась, Кьяра вылила в сток весь флакон Татьяниного шампуня. До конца. А Татьяна не экономила на средствах по уходу за собой. У неё всё было "элитных марок", как она сама говорила. И этот шампунь, можно не сомневаться, - тоже.
- Что ж, - пробормотала я, вытаскивая Кьяру из ванной, - запах тоже вполне себе ничего. Элитный.
Но это был блеф. Больше всего на свете мне хотелось сбежать. Да некуда. То есть было куда. Но с кем оставить Кьяру?
Это, наверное, и есть настоящая ответственность. И хотел бы драпануть, да не можешь. Сиди себе и пережёвывай мысли: про аллергию от макарон, элитные фартуки и шампуни, боевики на ночь глядя.
Прежде всего про аллергию, конечно. После купания пятно совсем разбухло. И выглядело устрашающе.
Я нашла в холодильнике какой-то крем. Помазала ей ногу. И вроде пятно уменьшилось.
Ладно, вру! Ничего оно не уменьшилось. Но кому-то надо было меня успокоить! А раз больше некому, буду сама себя, чего уж!
Вот так мы добрались до кровати (мельком я успела разглядеть в зеркале, какое я красномордое растрёпанное чудище).
Положила Кьяру и попыталась ей спеть. А она - не петь! Тут-то у меня терпение и лопнуло.
Непедагогичное дело
Ну и где я теперь? Сижу, как дура, на полу и реву в плечо трёхлетнему ребенку.
Зато вдруг этот трёхлетний перестал.
- Лиса… Ты сто? Анядо пакать! Анядо!
Она погладила меня по волосам.
- Анядо пакать! Ты касивая!
Я опешила.
- Чего? Где я красивая?
- Воасы касивые, - сказала Кьяра и снова погладила меня по голове.
Как она могла в полутьме разглядеть мои волосы?! Да и враньё это! Они при любом освещении уродские. Как говорит моя бабушка: "Я красивая и молодая". И добавляет: "Со спины и ночью".
Но вот бывает такое враньё. За которое хватаешься, как за соломинку.
- Ладно, прости, - пробормотала я, - какой-то тяжёлый был вечер. Спать-то будем?
- Будем, - кивнула Кьяра, - тойко ты со мной поизи.
"Нет, - подумала я, - лежать с ребенком перед сном - неправильно. Можно разбаловать. Приучить к тому, что всё время кто-то будет лежать. К тому же она большая, почти взрослая, ей три года! А в три года идут в сад. Большие и самостоятельные. К тому же смысл мне с ней лежать? Всё равно Татьяна не будет этого делать. И Андрюха не будет. Андрюха лучше умрёт. Или превратится в настоящую скамейку. Короче, это неправильно, неверно, плохо, непедагогично и нечестно".
Подумала я про всё это и забралась в детскую Кьяркину кроватку. Легла рядом с ней. Потому что спорить с Кьярой сил у меня уже не было.
Звонок
Снилось мне что-то тёплое, мягкое и доброе, способное защитить меня от всех бед.
Потом что-то разбудило. Я проснулась и поняла, что тёплое и доброе - вот оно, спит рядом со мной, прижав мою руку к щеке.
Я осторожно высвободила руку, зевнула и лениво подумала, что все дураки, кто боится с детьми рядом спать. Отличное средство для…
- Дзынь!
Звонили в дверь, и я поняла, что именно это меня и разбудило. Андрюха вернулся? Уф-ф… Можно сбежать домой!
Это и правда оказался Андрюха. Только вид у него был…
В общем, я сразу вспомнила про фартук, заляпанный зелёными пятнами, а ещё как мы с его сестрой рыдали, уткнувшись друг в друга.
И вот это: "Я не знаю, что я с тобой сделаю!"
Потому что у Андрюхи был как раз такой вид. Словно с ним незнамо что сделали. Шапка набекрень, краснощёкий, тяжело дышит, и косоглазие виднее, чем обычно.
А к груди он прижимал тетрадку. Большую. Формата А4. Синюю. В кожаном переплёте.
У меня сразу засосало под ложечкой. И стало понятно, что сбежать прямо сейчас не удастся.
Он оглянулся.
- Кто-то за тобой гонится?
- М-м-м, - ответил он и снова посмотрел на меня.
- Ты примёрз к полу? - сердито сказала я, и, к моему большому удивлению, он кивнул.
- Ну, хорош!
Я схватила его за руку и дёрнула. Он чуть не упал.
- Андрюха! Ты что, пьяный?
- Я бы т-тогда шатался, - проговорил он, и я поверила, что и правда замёрз, закоченел, и принялась втаскивать его в квартиру за плечи, за руки, хотя меня уже начинало бесить.
Я вспомнила, что в ванной - беспорядок, в кухне - кавардак, в гостиной - не знаю что, моего словарного запаса уже не хватает, чтобы описать одним словом перевёрнутую мебель и раскиданные детские одёжки, пульт без батареек, куклу без головы… Странно, а мама говорила, логопед была от меня в восторге! Это ведь у логопеда учатся всё одним словом называть, верно?
Я усадила Андрюху на табуретку, вырвала тетрадь из его рук, чтобы впихнуть ему кружку с чаем.
И тут же пожалела, что вырвала. Лучше бы думала про логопеда, балда.
Потому что до меня дошло, что это за тетрадь.
Наш классный журнал - вот что!
Последнее испытание
- Ну и зачем он тебе? - спросила я сурово, уперев руки в боки и, конечно, безо всякого чая.
- Ну… он не мне… он - им.
Андрюха кивнул на дверь, словно у него в прихожей переминались с ноги на ногу Фокс с Алашей.
- А им-то зачем?
- Ну…
- Фокс хочет что-то исправить?
- Ага.
- Сам?
- Ну…
- Тебя заставит?
- Не знаю.
- Ну, сам-то не будет руки марать.
Во мне зрела ярость. Да что это за семейка такая?! Бестолковая абсолютно! Что же они мне все на голову падают со своими заморочками!
Теперь не хватало, чтобы влетела Татьяна, с рыданиями, что её бросил Федерико, и мне надо переться их мирить. Хотя вряд ли она влетит, если только на самолёте. Она же сейчас в небе как раз.
"Да ладно, - сказала моя совесть, - куда тебе переться-то на ночь глядя? Забыла, что свои мозги не вставишь?"
Я согласилась. И принялась убирать со стола грязные тарелки. Взяла губку, налила на неё чистящее средство, чтобы отскрести мерзкую брокколи со стены. И вдруг Андрюша сказал:
- Давай его с балкона выкинем?
- Фокса?
- Да нет же! Журнал!
- Лучше вернуть.
- Не, слушай. Когда я спустился вниз, то охранника не было. А как вышел на улицу, то увидел, что в учительской свет горит. Они, наверное, всё уже поняли.
- Угу, сняли тебя скрытой камерой. Да шучу, шучу, - добавила я, заметив, как он побледнел.
- Давай с балкона?
- А как же Фокс? Как ты попадёшь к нему в компанию, если не пройдёшь испытание?
- Я больше не хочу туда, - выпалил Андрюха, - потому что… знаешь, в фильмах вечно кого-то заставляют что-то делать. Он терпит-терпит, а потом отказывается. И говорит: "Это уже слишком. Я не такой". И идёт всё крушить. Со злодеями драться. А я понял, что я не такой, не ДО, а ПОСЛЕ. Что мне теперь делать?
- Уж не драться со злодеями, - вздохнула я, наклоняясь за веником и совком.
"Пойдёшь?" - спросила меня совесть.
"А что мне остаётся?" - буркнула я в ответ.
"Правильно, - согласилась совесть, - но вообще я с тобой согласна: семейка - того… не фонтан".
- Ты куда? - встрепенулся Андрюха, когда я поставила на место веник и взяла со стола журнал.
- Пойду отдам.
- Фоксу? Точняк. И пусть делает с ним, что хочет.
Я закатила глаза.
- Андрюха! Вот уж чего я не допущу - так это чтобы Фокс делал с журналом, что хочет. Так, короче, я пошла. А ты следи за Кьяркой. Если заплачет - полежи с ней. Она на ночь насмотрелась… э-э… ерунды. И смотри, чтобы она не чесала ногу, понял?
- А как я буду смотреть?!
- Ну, рядом сядь и смотри.
- А долго сидеть?
- Слушай! Как живой скамейкой быть, так это пожалуйста?! Нет уж, дружище! Побудь-ка живым торшером сколько надо!
Часть 14
Наша классная Улитка
В общем, ловко я перед Андрюхой изобразила Бэтмена, Человека-паука и Женщину-кошку в одном лице.
А как только вошла в лифт, меня накрыло жутью. Как тем пуховиком у кабинета труда.
Вдобавок погас свет, и лифт остановился. Красота.
Я нащупала кнопку.
- Ну, что у вас там? - сердито спросил диспетчер. - Так торопитесь? Секунду, что ли, подождать не можете? У нас технические работы по всему району ведутся.
- Секунду - могу, - ответила я.
И правда, в следующее мгновение свет загорелся, лифт тронулся. Я поглядела на журнал, который прижимала к груди, и пожалела, что лифт починили так быстро.
Я бы с удовольствием посидела на полу в темноте и тишине. Подумала бы, зачем я это делаю. Кому я тащу этот журнал? Не в школу, понятно. Потом не докажешь, что это не я.
Значит, классной. Улитке.
У неё волосы закатаны в пучок, похожий на улитку. Вообще Улитка нормальная. Обычная училка в серой юбке, в сером свитере. Когда ждёт комиссию из Департамента образования на открытый урок - вопит на нас. А если на нас другие учителя жалуются, она вежливо выслушивает, а когда препод уходит, садится за свой стол и ворчит под нос: "Уж прямо совсем преступников из моих-то детей делает… У самой-то вообще неуправляемые…" Потом замолкает, вспоминая о нас, а мы делаем вид, что ничего не слышим, но всё равно приятно. Вроде как под защитой.
Она историю ведёт. Когда ей любимый материал попадается, она начинает по классу с горящими глазами ходить, руками разводить, эмоционально рассказывать. Я как-то обернулась и увидела, что Алаша смотрит на неё не отрываясь, как будто реально слушает. Хотя не факт. Может, он просто прикидывал, удастся ли на её сером свитере написать маркером "Bad and mad".
А иногда Улитка сама скучает с каким-то параграфом. Тогда начинает нас гонять к доске отвечать по учебнику чуть ли не слово в слово. А сама в это время под столом эсэмэски строчит. Запнёшься - она не сразу отрывается. И пауза повисает, пока ищет нужное место в учебнике. Смешная такая. И она чувствует, что мы так считаем.
Вот тогда и прикрикнуть может. Но всё равно с ней чувствуется, что она не от себя кричит, а потому что учительница и должна так кричать, а мы ученики. Ну, как будто мы вместе в этой паутине учебной застряли - и не выпутаться. Но застряли всё же вместе. На равных. Поэтому мы её все более или менее любим. Она вроде как понимает нас со всеми нашими тараканами.
Но есть один момент. Не момент даже, а выражение лица… Если коротко, то можно описать как "ври, да не завирайся".
Ну, то есть она готова нас принять и понять, только если мы ей правду выкладываем. Ну, или сочиняем, но так… Всем понятно и необидно. Но иногда кто-то пытается её доверчивостью воспользоваться. И вот это она ненавидит. Начинает вопить: "Ну конечно, вы думаете, я размазня? И не вижу, что вы мне в глаза врёте? Да?!"
Вообще - да, она же правда размазня. Я её понимаю, сама такая. Но я не собираюсь её обманывать. Я расскажу ей правду и попрошу помочь. Вернуть журнал на место.
Другое дело - мне-то зачем к ней переться и что-то пытаться объяснить? Почему я не отправила Анд-рюху? Ага, что он, дурак, к Улитке идти… Попрётся к Фоксу. Ну так и пусть!
Почему я этого не хочу? Глупость какую-то ляпнула, балда: "Не хочу, чтобы Фокс делал с журналом, что хочет". Мне-то, на самом деле, какая разница?
Допустим опять, что мне жалко Андрюху. Но я вроде и так немало делаю для него и его семьи. Непонятно, ох, как мне непонятно, с чего вдруг я вызвалась тащиться в соседний дом (а про их подъезд давно рассказывают, что там наркоманы вечерами собираются) в такой мороз, да ещё и без понятной причины.
Я вышла из подъезда, придержав дверь для тётки с таксой. За это меня сначала облаяла такса, а потом и тётка ("Шляются тут по подъездам, приключений на свою голову ищут!"). Я не обиделась: она с приветом, эта тётка. И вспомнила, как вежливо с ней папа всегда обходился.
- Ты её боишься, что ли? - спросила я у него как-то.
- Нет, - хмыкнул папа, - просто надеюсь, что, когда вы, девочки милые, меня до психушки доведёте своими выкрутасами, со мной тоже хоть кто-то будет любезничать.
Я вспомнила об этом и позвонила папе.
Звонок и совет
Позвонила - и тут же спохватилась: что же я делаю?! А если там услышат звонок и отберут у папы телефон? Вот я идиотка! Я оборвала звонок, но папа сам перезвонил. Я снова сбросила, чтобы он не тратил деньги, и перезвонила.
Когда у папы ТАМ появился телефон, мама постоянно мне напоминала, чтобы я сбрасывала звонок. Я сбрасывала и каждый раз думала - так странно. Раньше, когда папа был ТУТ, я ему звонила, а он сбрасывал, потому что экономил деньги на моём телефоне.
А сейчас - наоборот.
Но в эту секунду, когда я стою в расстёгнутом пуховике и в джинсах, одна штанина заправлена в сапог, другая - нет, и смотрю на экран сотового, где высвечено: "Папа_новый", мне это всё странным не кажется. Как есть, так есть, главное, чтобы сейчас подошёл.
И он подошёл.
- Ты где? На улице? Что-то случилось? Ты тепло одета?
Вот забавно: мир может рухнуть, треснуть, а родители будут прежде всего волноваться, всё ли в порядке лично у тебя. Подумаешь, треснул мир, но ты-то, ты суп до конца доела? А подштанники надела?
Я онемела на секундочку, как всегда, когда слышала его голос - родной, спокойный, словно ничего не произошло и он дома, ждёт меня. А потом ощутила, как отпускает в горле. Напряжение, что ли… Как будто разомкнулся обруч.
- Пап, всё хорошо, просто здесь такое…
Быстро-быстро я рассказала ему о сегодняшнем вечере. Признаюсь, не удержалась - пожаловалась на Кьярку. Папа хмыкнул:
- Да? А ты думала, легко сидеть с детьми? Это тебе ещё обкаканные пелёнки стирать не выдавали! А мне, когда Ира маленькая была, приходилось! Но ничего, я считал это почётной обязанностью. Ну типа, как другому такое важное дело не доверят.
Я фыркнула и продолжила про Андрюху. Закончила вопросом: нести мне журнал или нет?
- Я бы не связывался, - сказал папа, - классная, не классная. Пацаны от всего отопрутся. А тебя, дурынду, возьмут с поличным.
- Но я вроде вышла…
- Да, зря я тебе в детстве "Тимура и его команду" читал… Помнишь, как там было про старика Якова?
- Это "Судьба барабанщика", пап.
- А, точно. Про барабанщика. "Ещё пошумит старый дуб, да"? Короче, Муськин, возвращайся домой. И отдай этому дураку журнал обратно. Пусть сам решает, нечего на других взваливать. Нашёлся, тоже мне…
- Па, а помнишь… Помнишь, как нам реферат задали по биологии. А я не смогла написать… И побоялась в школу идти. Мама всё кричала, что я должна уметь саночки возить. Кашу расхлёбывать. Короче, отвечать за свои поступки. А ты просто пошёл в школу и меня отмазал.
- Ну конечно. Мне ваши крики просто надоели.
- Ты биологичку очаровал. Она потом меня Лизочкой ещё долго называла. Пока я не забыла название какой-то важной кости.
- Да, - оживился папа, - она так заливисто хохотала. Когда я ей в лицах изображал, как мы пишем реферат, а у нас не получается. Мама мне до сих пор простить не может твою хихикающую биологичку, - добавил он мрачно, - называет её "крысой зоологической". Но, Муськин, при чём здесь этот случай? Ты мой ребёнок. У меня природный инстинкт тебя защищать. А Андрюша твой - он тебе кто?
- Никто…
- Ну и всё. Лиз? Чего молчишь?
- Можно… можно я всё-таки сама решу, а?
Папа вздохнул.
- Ты ведь не будешь на меня сердиться?
Он опять вздохнул и сказал:
- Ладно. Хотя я бы не связывался. И осторожнее в подъезде, ладно? Зайди с кем-нибудь, не одна.
- Я тебя люблю, пап, - сказала я и сразу смутилась ужасно.
Он тоже сказал, что любит меня, и тоже немножко смутился! Слышно было по голосу.
Я положила трубку.
И подумала, что Андрюша мне никто. Но я так хорошо помню, как не могла пойти к биологичке. Лежала на кровати и не могла с неё подняться. Так что и Андрюха не сможет. А раз нет никого, кто мог бы его пойти отмазать, пойду я. Да и папа, я уверена, связался бы. Будь он на моём месте.
Увезли!
Я нажала на кнопку домофона.
- Кто там? - вдруг закричала Улитка.
- Извините, что так поздно, это Макарова.
- Кто?!
- Лиза, - удивлённо сказала я, - Лиза Макарова. Можно я зайду? Простите, что так поздно, я на минуточку.
- О боже, - сказала она, но открыла.
Второе потрясение - она была в лосинах! Леопардовых! Просто жуть. И в футболке, на которой (Алаша, ты где?!) было написано "Quieres joder conmigo, cabron?" Атас, просто атас. По-испански это значило "Хочешь переспать со мной, козёл?" У нас в подъезде лет пять назад снимали квартиру испанцы, так вот их пацаны всё исписали в подъезде ругательствами, вместе с переводом на русский. А я на зрительную память не жалуюсь…
Я переключилась на испанцев и не заметила, что Улитка комкает в руках бумажный платок. А в глазах у неё - слёзы.
- У вас что-то случилось? - спросила я, проходя за ней в квартиру, в которой довольно вкусно пахло едой. Много запахов: и курица, и огурцы, и мандарины, и шоколад. Можно подумать, Новый год. Но почему тогда она плачет?
И вещи разбросаны по всей прихожей. Какие-то документы, кошелёк, даже трусы и майки, а ещё на подзеркальнике лежала разорванная пачка памперсов, а прямо возле перевёрнутых кроссовок валялась соска.
Я подняла её. И посмотрела на Улитку. Она покачала головой.
- Увезли! Понимаешь! Увезли! Два часа назад! Я обзвонилась! А она не подходит! Господи…
И она прямо в прихожей вывалила на меня свою историю. Оказывается, у её внука, которому всего годик, вечером поднялась температура. Он кашлял несколько дней, и вдруг - больше тридцати девяти. И ничем не сбивалась! Ни свечками, ни сиропами! Пришла соседка, она педиатр, сделала какой-то укол. А температура так и не понизилась. Они вызвали скорую, а малыш вдруг стал хрипеть. И задыхаться. Они потащили его в ванную, чтобы он паром подышал, потому что эти приступы, кажется, они называются ложный круп, так и снимаются. А Улитку отправили за нибулайзером. Она понеслась в аптеку. Взяла с собой три тысячи. А нибулайзер стоил шесть!
- Шесть, Лиз, - утирая слезы, проговорила Улитка, - мне не жалко, не дай Бог, просто я даже не сообразила столько денег взять!
Она упросила аптекаршу дать ей его в долг, за три, а ещё три бы Улитка принесла через полчаса, но когда она приволокла аппарат, то детей и внука уже не было. Видимо, приехала скорая. Соседи так сказали.
А дочка не подходит к мобильному. Уже два часа.
- Вдруг он умер? - с широко раскрытыми глазами прошептала Улитка. - Вдруг мне не говорят?
- Перестаньте! - строго сказала я ей. - Хватит говорить ерунду! Ну не могут они позвонить вам, ну и что? Всякое может быть. Может, там ему процедуры делают.
- Какие? - с надеждой спросила Улитка.
Я чуть не взвыла: ну откуда мне-то знать? Что я за Чип и Дейл, всем помогать должна!
- Капельницу, - пришло мне в голову.