Только за Алешку умом и сердцем Кузьминишна была спокойна. К нему она начинала чувствовать даже что-то вроде уважения. Может быть, потому, что невольно вспоминались те страшные дни, когда она узнала его в Армавире. А может, и потому, что всегда видела его занятым делом.
Вот и сейчас…
Кузьминишна распахнула окно. Асфальтовая дорожка внизу была вся белая от солнца. Алешка шел от черного хода к сторожке, тащил ящик. Он был, видно, тяжелый, мальчик наклонялся, придерживая его на плече. Остановился, перекинул ящик на другое плечо и исчез в сторожке.
…Сегодня утром в спальню мальчиков пришла Марья Антоновна. Она спросила:
- Кто из вас умеет читать? Мне нужны пять человек. Будем разбирать книги, в доме сохранилась старая библиотека. Кто пойдет?
Алешка, хоть и читал еле-еле, вызвался сразу. В числе пяти оказался также Васька Федосеев. С ним у Алешки столкновений особенных не было, они как бы втихомолку приглядывались друг к другу. Мальчики толком не знали, что такое библиотека. Не слово привлекло их. Просто нашелся предлог, чтобы увильнуть от осточертевшей уборки и вообще что-то новое.
Кроме Алешки с Васькой, пошли трое: один - тихий, болезненный, щуривший золотушные глаза, второй - хитрый проныра, третий - добродушный весельчак, по прозвищу Кнопка.
Марья Антоновна привела ребят наверх, в мезонин. Там, за каморкой Кузьминишны, была маленькая, в четыре ступеньки, лестница и заклеенная старыми газетами дверь. Любопытные мальчишки давно уже заметили и безуспешно пробовали ее открыть.
Марья Антоновна повернула ключ. Пахнуло застоявшимся воздухом, пылью. Это была большая, не похожая на обычные комната, таких Алешка не видел нигде: все четыре стены были без окон, со сплошными, от пола до потолка, коричневыми полками. А потолок… Васька свистнул, задрав голову, Кнопка присел и дунул… Широкий столб падавшего с потолка света колыхнулся и заиграл разноцветной пылью, как радуга.
- Чудо-юдо! Гляди, дыра! - ахнул Васька.
Над остекленным потолком висело близкое голубое небо.
- Что, хорошо? - засмеялась Марья Антоновна.
Алешка во все глаза смотрел на полки. Некоторые были завешены пожелтевшими газетами, на других плотно друг к дружке стояли книги. Ух, сколько книг! Зачем? Да разве столько перечитаешь?
Марья Антоновна принесла откуда-то ладную, как игрушка, стремянку, забралась на нее.
- Ребята, половина книг уже разобрана. Остались вот эти полки. Часть мы передадим в районную библиотеку, остальные будем читать сами. Вслух. Ну-ка, Лопухов, принимай! Клади вон туда в угол, подстели газету, эти для нас. Иностранные - сюда! Растрепанные и без обложек - в ящик, потом в переплетную… Федосеев, помогай. Остальные идите к той полке, снимайте осторожно… Держи, Алеша!
Она передала ему толстую, перевязанную шнурком кипу книжек в крепких, литых переплетах с золотыми буквами.
- "Со-бра-ние со-чинений"! - присев, громко прочитал по складам Васька Федосеев. - Собрание. Я такие видел, у старика одного на толкучке.
- "Собрание"! Ты заглавное прочитай, кто сочинил! - фыркнул Кнопка.
- Граф Толстой. - Васька тыкал пальцем в золотые буквы. - Уй ты!
- У нас в Ростове Сенька Граф был, - мечтательно сказал золотушный подросток. - Прозвищем Граф, а фамилия Печенкин.
- Дурак! То прозвищем, а этот настоящий!
- Ну, ну, не ругаться. Вот эти журналы кладите на подоконник, хорошо?
- Гляди, с картинками! Уй ты, барыня на вате…
- А здесь конник! Я с картинками люблю!..
Алешка молчал. Он вспомнил вдруг найденную им когда-то в чулане у тети Фени газету, под названием "Заря". И еще вспомнил единственную читаную книжонку, которую принес ему как-то Иван Степанович. На ней было написано: "Приключения барона…" и длинное чудное слово. Читали книжонку они вместе: Иван Степанович, тетя Феня и Алешка. Там рассказывалось про одного долговязого брехуна. Алешка хватался за живот, кричал в восторге: "Вот врет-то! Ай, врет!.." Иван Степанович тоже звонко хохотал, а тетя Феня нагибалась и прыскала в фартук.
Алешка присел над огромной книгой в разукрашенной обложке. Шепотом прочел: "Жизнь животных" и непонятное слово "Брем". Открыл наугад - со страницы на него уставился диковинный заросший зверь…
Марья Антоновна с Васькой приволокли гору сплюснутых книжек, сложили на пол. Алешка, сбиваясь, торопился прочитать названия. Все были непонятные: "Мережковский", "Приложения к журналу "Нива"", "В. Соловьев, Хроника…", "Сочинения Загоскина"…
- Эй ты, грамотей, принимай!
Это кричал Васька, стоя, как великан, громадными ножищами на стремянке. Марья Антоновна куда-то вышла. Алешка подхватил новую стопку. Одна книга была в матерчатом переплете с завязками, вроде папки. Алешка повертел ее в руках - заглавия не было никакого.
- А ну, покажь! - Васька спрыгнул со стремянки, подошел, дернул из рук.
- Ты, не лапай! - разозлился Алешка.
- Молчи, цуцик.
Васька выхватил папку, рванул тесемки… Мгновенно изменилось его лицо: загорелись глаза, зыркнули по сторонам… Он проворно захлопнул папку, но Алешка успел разглядеть - внутри лежат толстые пачки денег.
- Дай сюда, - сказал резко. - Марье Антоновне показать.
- Не дам! Ты, что ли, нашел? - Васька, ощерившись, показал кулак. - Тш… Стихни! Поделим? - бросил неслышно, оглядываясь.
- Да ты что, очумел? - Алешка вцепился в папку, как клещ. - Отдай сейчас же!
- А раньше отдавал?
И, сильно толкнув его в грудь, Васька цапнул одну пачку, молниеносно сунул в карман… Не отпуская папки, Алешка подпрыгнул и что было сил боднул его головой в подбородок.
- Ура, братцы, драка! Ур-ра! - пронзительно заверещал подбежавший Кнопка. Мгновенье - и остальные мальчишки были рядом, а растерзанная папка валялась на полу. Разноцветным вихрем летели, сыпались из нее новенькие, хрустящие ассигнации.
- Уй ты, деньжищ! Ребята, хватай!
Мальчишки ловили их, ползали, подбирая, стараясь поймать больше. Один Алешка стоял в стороне и смотрел с молчаливым презрением. Сзади к увлеченным ребятам незаметно подошла Марья Антоновна.
- Это что за представление? Где взяли деньги?
- Тут, на полке! В папке, во! Целый клад, хо-хо!..
- Сейчас же сложить обратно!
Неохотно мальчишки стали совать в рваную папку смятые бумажки.
- Всё здесь? - строго спросила Марья Антоновна.
Алешка метнул угрожающий взгляд на Ваську. Тот, усмехнувшись, вытащил из кармана пачку и небрежно швырнул к остальным.
- А ты думал… что? - спросил язвительно, глядя в упор на Алешку.
- А я думал… ничего! - в тон ответил Алешка.
Марья Антоновна взяла одну ассигнацию, расправила.
- Теперь смотрите внимательно. Не узнаете?
Стриженые головы стукнулись лбами.
- Это же царские! Глядите, орел… И сам царь. Эх, дураки! Буржуйские, значит?..
Марья Антоновна усмехнулась:
- Где теперь их место, как по-вашему?
- В печке! - выпалил Алешка.
Она подошла к похожему на комод сооружению в углу между полками. За узорной решеткой чернело прокопченное нутро, - это был камин. Достала из кармана спички, протянула Алешке, бросая папку за решетку:
- Поджигай!
Завороженными глазами следили мальчишки, как язычок пламени лизнул папку, сжевал тесемки и вдруг выплеснулся со всех сторон. Запахло жженой бумагой.
- Вот и все, - сказала Марья Антоновна, когда почерневшие остатки, помигав огоньками, съежились и погасли. - Давайте продолжать разборку. Федосеев, принимай. Лопухов, неси эти словари в тот угол. Батюшки, ящик-то уже полон! Алешка, дотащишь его один в сторожку, в переплетную? Не тяжело?
- А мы вместе! - В один прыжок Васька был у ящика, легко приподнял его.
Вдвоем они выволокли ящик за дверь.
- Зубы-то целы? - усмехнулся Алешка.
- Целы! - Васька в улыбке показал их все. - А здорово ты меня лягнул! - и, протягивая широкую лапищу: - Дружить с тобой хочу! Давай пять?
- Согласен.
Алешка сильно тряхнул его руку.
ДИНА
Что же происходило с Диной? Почему она так переменилась и все не хотела смириться с тем, что теперь пристроена, на месте, имеет не только свои обязанности, но и свои права?
Дина была дочерью московского журналиста. Отец с матерью разошлись, девочка жила то с ним, то с ней. Отец владел многими восточными языками, в девятнадцатом году его послали переводчиком в Баку. Дочь он увез с собой, мать осталась в Саратове, на своей родине. А когда отец, участвуя в подавлении вспыхнувшего в Баку белогвардейского мятежа, погиб, товарищи его устроили девочку в приют (так назывались тогда по старой памяти детские воспитательные дома). Своевольная Дина вскоре убежала из приюта - решила пробираться к матери сама.
Дина не была приучена ни к размеренной жизни, ни к порядку. Отец мог читать ей поэмы Руставели, рассказывать про Иран и Турцию, но часто забывал накормить обедом и не замечал, что девочка грязна или оборванна. А Дине только того и надо было! В Баку она пропадала на базарах, дралась с мальчишками, забиралась в чужие сады и возвращалась исцарапанная, в синяках, но веселая и голодная, как молодой зверек.
Сбежав из приюта, Дина долго пробиралась и все-таки добралась до Владикавказа, потом до Армавира. Не так уж это удивительно было в те годы, мало ли таких же, как она, оборвышей скиталось по городам, переезжая из одного в другой на платформах, в ящиках под вагонами или на крышах поездов!
В Армавире Дина встретилась с Алешкой, Леной, Кузьминишной. Пристала к ним, полюбила. Но, как вольная пичуга, готова была в любую минуту сняться с места и опять пробираться, искать, ехать… Куда? Целью был Саратов: там жила мать. И вдруг стремиться стало некуда… Надо жить здесь, в этом доме. Учиться, работать, как сказала Марья Антоновна. Учиться - читать, писать, считать. Работать? Дина ничего не умела, не могла даже пришить пуговицу! Цепкими руками отвоевывая раньше право быть сытой или не замерзнуть, она могла, если понадобится, залезть с ходу в поезд, или, как в Армавире, караулить на базаре, стянуть плохо лежащий огурец, разыскать новый закут, если выгонят из цирка…
Теперь совсем другое. Дина увидела: таких, как она, много. Конечно, она и раньше встречалась с беспризорниками на том же базаре, на вокзалах, окраинах. Чаще это были конкуренты, реже - товарищи. Дина хорошо усвоила несложное правило: кто смел, тот и съел… В детдоме смелым быть ни к чему. Кто-то другой заботится, чтобы ты был сыт. Но этот другой требует, чтобы все занимались делом: девочки - шили, убирали, дежурили в спальне и в столовой, пололи этот проклятый огород; мальчишки таскали на кухню воду, работали в переплетной, или как там ее… сапожничали, клеили… И большинство, к Дининому удивлению, выполняет это требование - шьет, столярничает, клеит. Алешка тоже. Лена? Про нее что и говорить! Тихоня, маленькая, и, самое главное, по-другому все здесь для нее… Кузьминишна провожает ее каждый раз жалостными глазами, крестит, когда никто не видит. А вот Дина видела, видела…
И, угрюмая, нерадостная, она без конца повторяла про себя эти слова, доставлявшие ей тупую, ноющую боль.
Нужно было какое-то внешнее событие, толчок, чтобы вывести Дину из мрачного оцепенения. И он вскоре произошел.
Четыре стежка, потом три, потом один громадный и опять крохотный уродец…
Дина с сердцем рванула нитку. Иголка полетела на пол, на нитке повис скрученный узел. Ну и хорошо!
Исподлобья поглядела - никто не заметил. Тогда она швырнула под стол весь лоскут, пригнулась, будто шьет, а сама смотрела в окно. Вот через двор в кухню прошли мальчишки, наверное, за ведрами. Прошлепала повариха в своем фартучище, за ней сердитая Кузьминишна… Проскакал пес Рыжий - он-то прижился здесь еще до того, как их всех привезли в эту тюрьму… Все его ласкают, подкармливают, даже Марья Антоновна, и Дина тоже, только никогда не зовет Рыжим - сама рыжая и тоже прижилась… Прошел Андрей Николаевич, за ним цепочкой старшие девочки - на разминку в переулок. Который день они акробатничают в зале на кольцах и турнике. Дина тоже могла бы, еще в цирке пробовала!.. Но младшим разрешают только приседать и разводить руками, будто они куклы. Или шить эти поганые петли, как сейчас… Сиди метай, а зачем? Проделал дырку, вот тебе и петля!..
Мысли у Дины были путаные, злые. Напротив за столом сидела Лена, старательно ковыряла тонкими пальцами свой лоскут. Дина украдкой посмотрела на соседку справа. Девочку эту привезли в детдом недавно. Она была, наверное, очень сильная: разглядывала всех дерзкими выпуклыми глазами, задирала мальчишек; в первый же вечер отколотила дежурную, когда та вытащила из-под ее кровати какой-то узелок, нагрубила воспитательнице… Марье Антоновне на вопрос, в какую мастерскую ее записать, ответила с насмешкой: "Ни в какую. Что я, спятила?" Сейчас она тоже не шила, а смотрела в окно.
- Девочки, почему не работаете? - спросила подошедшая воспитательница.
- Неохота, - равнодушно, не оборачиваясь, сказала Динина соседка.
- Пора обедать. Кто не закончил, останется здесь.
- Подумаешь!
- И даже лучше, пусть останемся! - неожиданно со злобой выпалила Дина и тут же почувствовала - соседка толкает ее под столом ногой.
Воспитательница взглянула на Дину, но ничего не сказала. Остальные девочки собрались и ушли. Лена подбежала, шепнула что-то, Дина отмахнулась: "Иди ты, тихоня!" И Лена, жалобно вздохнув, ушла тоже. Когда шум в коридоре стих, соседка Дины, презрительно ухмыльнувшись, сказала:
- Будешь штопать-то? Я - ни в жизни. Все равно ничего не сделают. И обедать дадут! Еще сами принесут, вот на спор. Теперь без обеда нельзя.
Дина спросила, сразу же поймав себя, что она вроде Лены:
- Почему нельзя?
- Им самим за это всыплют, если голодом морить начнут. Закон. С песочком проберут… Ты давно здесь?
- Давно.
- Откуда?
- Я… У меня… Из Армавира!
- Не слыхала. Думаешь, зря говорю? Я все их порядки до тонкости знаю. - Девочка шумно вздохнула. - Эх вы, красивые! Мне бы только подкормиться, ни в жизни здесь не останусь!
- А… куда?
- Места много. Из двух домов уже увинтила и отсюда увинчу. Ты не трепись только, не то… - Она показала большой, крепкий кулак.
Дина, поддаваясь ее тону, повторила:
- Не то… Знаем мы! Я б тоже увинтила.
- Ну, и чего?
- А так… - Дина откинулась, подперла ладонями лицо.
По коридору пробежал кто-то, опять стихло.
- Я только пригляжу-усь, - продолжала девочка, с удовольствием растягивая слова. - К тебе пригляделась уж. Не нравится? На воле лучше! Мы знаешь как жили?
- Кто - мы?
- А ребята, девчонки! Думаешь, какая-нибудь шпана? Нет. Если кто засыплется, друг за дружку - жизнь. Вас сюда поездом привезли?
- Поездом.
- Меня тоже ловили - не поймали. После сама сдалась. Для интереса. Эх! - Девочка забралась на стол, заговорила даже как-то вдохновенно: - Я на Волге жила, в городе Казань. Огромный-огромятущий! Татары там и пристань. Баржи гонят, пароходы… Хорошо! Заберешься, схоронишься и плывешь вроде пассажирки.
Дине сильно сдавило сердце. Волга! Саратов ведь тоже на Волге. Высокий берег, а другой гладкий, широкий, с песком, и посредине река, как солнце… Что, если это все неправда, про мать? Старая мечта вдруг ожила, засветилась, даже засосало под ложечкой.
- Ты… врешь?
Девочка и бровью не повела.
- Трепать не будешь?
Дина сказала, ударяя себя в грудь:
- Вот умереть! Лопни глаза.
- Я здесь не останусь. Не желаю. Раздумала. Совсем. Зима была б, а то лето! Летом как-никак прокормишься. И тепло.
- Ну?
- Тпру! - Девочка прислонилась головой к Дининому виску, зашептала, щекоча горячим дыханием: - Отсюда недалеко, трамваем надо, улица есть, не то площадь. Сухаревая. На ней рынок, барахолка. Огромятущая! И старьевщик в палатке торгует, кличкой "Князь". Мне про него еще когда трепали. Так надо к нему. Одежу сменять! Детдомовских сразу признают и заберут, легавых на каждом углу понатыкано. И мильтонов. А он сменяет.
- Сменяет? - Глаза у Дины горели.
- Угу. И после… На зарок со мной пойдешь? Тогда артель собьем, обратно в Казань подадимся. Пароходом. Думаешь, не доедем? Еще как! Фью! Вниз по матушке… - Она свистнула и хрипло закашлялась.
Опять неистово заколотилось Динино сердце. Барахолка, легавые, базар…
Ничего еще не решив, она жадно слушала. А когда немного спустя дверь из коридора отворилась и кто-то крикнул: "Эй вы, затворницы, обедать идти велено! Быстро!.." - обе девочки сидели рядом за столом и для виду дружно, невпопад тыкали иголками в свои замызганные, подобранные с пола лоскуты.