Накинув жакетку, она вышла на улицу. Николай подхватил ее под руку, потянул к реке.
- Куда ты ведешь? Я ведь только на минутку.
Живнин привел ее к двум березкам над обрывом. Здесь они остановились и стали прислушиваться к вечерним голосам. Кругом было тихо, только изредка с писком проносились летучие мыши.
- Боюсь я их, - зябко передернув плечами, сказала Муся.
- А ты прикрой белую кофточку, а то вцепится, - посоветовал Николай.
Помогая девушке продеть руки в рукава жакетки, он обнял ее и, прижав к себе, решил поцеловать. Но в волнении не нашел губ и чмокнул в нос.
Муся прыснула, но сразу же прикрыла рот ладошкой и постаралась скрыть неуместную смешливость. Затем, как бы в наказание, она легонько шлепнула его по щеке. Это, конечно, была не пощечина, а ласковое прикосновение, от которого у Николая радостно забилось сердце.
На бандитском хуторе
Николай пришел домой почти на рассвете. Бессонная ночь не утомила его, наоборот - воодушевила, наполнила ликующей радостью: "Любит Муська, любит меня!"
Он вдруг ощутил, что очень проголодался. На цыпочках пройдя в кухню, Николай нашел на столе кувшин молока, оставленного хозяйкой, и с жадностью начал пить, закусывая краюшкой хлеба.
Пора уже было собираться в путь. Сбросив с себя городскую одежду, Николай надел старые синие галифе, кирзовые сапоги, вылинявшую сатиновую рубашку и грубошерстную куртку, чтобы не сильно отличаться от хуторян. Затем, спрятав в карман бинокль, запасные патроны и пистолет, поспешил в условленное место встречи.
Город еще не просыпался, улицы и переулки были пустынны. На окраине, где начиналась лесная дорога, Живнина поджидала двуколка с пегой лошадью и трое верховых - переодетых милиционеров.
Проверив, взят ли трехдневный запас фуража, хлеба и сала, Николай покатил в глубь леса. Верховые следовали за ним на некотором расстоянии.
Подъезжая к разветвлению дорог, Живнин привязал вожжи к повозке, чтобы лошадь, без его воздействия, самостоятельно могла выбрать направление. Почуяв свободу, пегая прибавила ходу и без всякого колебания свернула вправо.
Дорога предстояла длинная, лошадью управлять не требовалось. Николай откинулся спиной на сено и, глядя вверх на полоску синего неба, стал вспоминать, что говорила ему сегодня Муся. И вновь его охватило небывалое теплое чувство к ней.
Бессонная ночь, покачивание повозки и монотонное поскрипывание колес вскоре спутали его мысли. Сон одолел Николая и унес в блаженную мглу…
Живнин спал почти четыре часа. Его с трудом растолкал один из милиционеров.
- Пегая дальше не идет, ждет чего-то.
Лошадь остановилась на поляне у ручья. Живнин ополоснул холодной водой лицо и стал осматриваться. На этом месте хуторяне, видимо, устраивали привалы, потому что заметны были следы костра. Вокруг валялись яичная скорлупа, обглоданные кости, обрывки тряпок, бумаги.
- Понятно, почему пегашка остановилась, - сказал Николай. - Пить хочет и овса просит. Тут, конечно, она не раз останавливалась.
Спешившись, милиционеры напоили коней и, дав им корм, вытащили из сумок вареный картофель, сало, хлеб и соль, уселись завтракать.
Чаепития они не устраивали, обошлись холодной водой из родника, обнаруженного поблизости.
Вновь садясь в двуколку, Живнин предложил верховым отстать на большее расстояние, чтобы прежде времени не вызывать у лесовиков тревоги.
Условившись о сигнале и о том, как действовать в случае нападения, Николай зачмокал губами и скомандовал:
- Но… Но! Пошла, пегашка!
Неуправляемая лошадь бодро двинулась с места, вброд пересекла ручей и потянула двуколку в гору.
С двух сторон стоял высокий и сильно захламленный лес. Где-то здесь Трофим и Матреша Фоничевы запасали грибы и были ограблены. Поглядывая по сторонам, Николай прислушивался, но, кроме писка пичуг, его слух ничего не улавливал. И топота милицейских коней не было слышно.
Через час или полтора дорога спустилась в низину, где через обширные болота была проложена гать. По ней пегашка, навострив уши, шагала настороженно, потому что ее подкованные копыта то и дело проваливались и разъезжались на раскисших, неошкуренных бревнах и полусгнивших жердях, из-под которых фонтанчиками выбивалась ржавая вода.
Милиционеры, опасаясь, как бы кони не поломали ноги на бревнах гати, спешились и отстали еще больше.
На преодоление болота ушло много времени. Когда отряд вновь выбрался на твердую дорогу, солнце уже склонялось к западу.
Версты через две Николай уловил запах дыма. Пегашка заметно прибавила шагу.
Вскоре Живнин увидел картофельное поле, а за ним - старый, почерневший стог сена.
Придержав коня на опушке леса, он дождался верховых и предложил новый план:
- Давайте отпустим лошадь одну и проследим, куда она пойдет и что будут делать хуторяне.
Они не стали распрягать пегашку, а лишь вытащили из повозки мешок с остатками овса и свою еду. Все это вместе с оседланными конями милиционеры упрятали в густых зарослях ивняка в стороне от дороги. Один из них остался караулить, а двое направились с Живниным следить за отпущенной лошадью. Та шла уверенно, с поднятой мордой, изредка пофыркивая и размахивая хвостом, словно радуясь приближавшемуся отдыху.
Вскоре показался хутор. Живнин в бинокль разглядел высокий дом, срубленный из толстых бревен, покрытый дранкой, обширный двор, окруженный хозяйственными постройками, кур, бродивших у колодца, собаку, лежавшую у раскрытых ворот, и лохматого щенка, трепавшего какую-то тряпку.
Щенок встретил лошадь лаем, а его мамаша - рослая дворняга - лишь поднялась, чтобы пропустить двуколку.
Пегая лошадь вошла во двор и остановилась у колодца. Вышедшая на крыльцо старуха поспешила к повозке и, никого не обнаружив в ней, что-то крикнула.
К колодцу прибежал белобрысый парнишка, а за ним приковылял высокий старик с трубкой в зубах.
Оглядев лошадь и двуколку, они что-то обсуждали и поглядывали по сторонам.
Напоив лошадь из ведра, парнишка перелез через изгородь и зеленеющим полем побежал к березовой роще.
Оставив милиционеров наблюдать за хутором, Живнин опушкой леса поспешил за парнишкой. Поднявшись на холм, поросший березками и осинками, он увидел вдали второй хутор и какие-то приземистые постройки у петляющей речки. Дальше двигаться за парнишкой было рискованно. Вся земля здесь была распахана и засеяна клевером, викой, овсом, рожью. Местность просматривалась на две-три версты.
Улегшись на вершинке холма, с которого хорошо были видны оба хутора, Живнин продолжал следить за парнишкой. Тот перемахнул еще через одну изгородь и задами прошел в дом с голубыми наличниками.
Минут через пять вместе с парнишкой из дому вышли двое мужчин. Взрослые направились к первому хутору, а подросток по тропе побежал дальше.
"Видно, где-то третий хутор, - подумал Николай. - Всю банду собирают".
В бинокль он хорошо разглядел приближающихся мужчин. Один из них, обутый в высокие охотничьи сапоги, нес короткую кавалерийскую винтовку. Он явно был хуторянином. Другой же больше походил на городского жителя. Его френч цвета хаки был подпоясан широким офицерским ремнем. Справа свисала деревянная кобура маузера. На голове красовалась лихо заломленная фуражка с лакированным козырьком.
"Наверное, сам Серый", - рассуждал про себя Николай. Фоничевы, описывавшие внешность главаря насильников, упоминали френч с широкими нижними карманами и фасонистую фуражку с оранжевым околыш-ком. Околыш сейчас был неопределенного цвета. Но он мог выцвести.
"Надо брать, - решил Живнин. - А то, если все соберутся в одном месте, нам их не одолеть".
Он покинул холм и опушкой леса вернулся к товарищам. Одного из них он немедля отправил за милиционером, сторожившим лошадей, и велел не мешкая обходить хутор с тыла, а с другим пробрался ближе к воротам и продолжал наблюдать.
Пришедшие на хутор бандиты выслушали старика и принялись внимательно осматривать двуколку. Они заметили, что задний борт ее был продырявлен в нескольких местах. Главарь ножом выковырял застрявшую в доске пулю и, держа на ладони, разглядывал ее.
Велев милиционеру держать бандитов на прицеле, Живнин вышел из кустов и, остановясь в воротах, спросил:
- Ваша повозка?
- Наша, - ответил старик. - А ты откуда взялся?
- Я пришел вас арестовать, - ответил Живнин.
Высокий хуторянин мгновенно вскинул винтовку, но главарь удержал его.
- Погоди, не дергайся, - как бы досадуя, сказал он и с вежливой ухмылкой осведомился:
- А у вас разрешение на арест имеется?
- А как же, - ответил Николай.
- Пожалуйста, предъявите.
Бандит явно издевался над ним и умышленно тянул время, чтобы выяснить, в одиночку ли действует Живнин.
- Девохин! - окликнул Николай.
- Есть Девохин! - отозвался милиционер, зашедший с другой стороны хутора.
- Взять на прицел того, что с винтовкой.
- Кемко!
- Есть Кемко.
- Действовать, как условились. Сумцову - прикрыть меня!
Отдав эти распоряжения, чтобы создать впечатление, будто хутор окружен, Живнин потребовал от главаря:
- Сдать оружие.
- Первому встречному именное оружие не сдают. С кем имею честь? - продолжал свою игру бандит. - Может, вы не тот, за кого выдаете себя. Предъявите документы.
Живнин вытащил наган.
- Сдать оружие!
Бандит, ухмыляясь, ждал, чтобы вначале была выполнена его просьба. Тянуть время было опасно, и Живнин, вызвав Сумцова, приказал:
- Обезоружить и обыскать!
- Вынужден подчиниться насилию, - сказал бандит и начал расстегивать кобуру. Затем неожиданно ударил ногой милиционера в пах и выхватил маузер.
Живнин успел выстрелить раньше бандита, но и тот разрядил в него обойму. Они упали на землю почти одновременно.
Высокий хуторянин попытался убежать огородами, но его настигла пуля Кемко.
Серый, несмотря на ранение в грудь, попытался перезарядить маузер, но оправившийся Сумцов ногой вышиб из его рук пистолет и, обшарив одежду, доложил:
- Больше оружия нет!
- Связать, - распорядился Живнин.
Не смейте руки крутить, - запротестовал Серый. - Сперва рану перевяжите! Ведь кровью изойду.
- Черт с тобой, - сказал обозленный Кемко. - Одним бандитом меньше будет.
Милиционеры отнесли Живнина на крыльцо и, сняв с него куртку и рубашку, осмотрели раны. Две пули бандита попали в живот, а одна - застряла в бедре. Отверстия были небольшими, кровь едва сочилась.
- Не возитесь со мной, - сказал Николай. - Сперва подготовьтесь к встрече. Бандюги из третьего хутора могут нагрянуть в любую минуту. Заприте старика и старуху… поставьте наблюдателя. Если бандитов набежит много, Серого пристрелите. Он опасней всех.
Двое милиционеров пошли выполнять его распоряжение, а третий, перевязав раны Николая холстом, найденным в доме, принес на крыльцо маузер.
- Возьмите на всякий случай, - сказал Сумцов. - Я его зарядил.
Чувствуя, как с каждым вздохом уходят силы, Николай подумал: "Неужели умру? А что же будет с Мусей? Вот нелепость!"
Подвинув к себе маузер, Живнин закрыл глаза, чтобы сосредоточиться и понять, откуда исходит тупая боль, растекающаяся по низу живота. "От поясницы, - установил он. - В печень или почку угодил… кровь, видно, заливает. Надо бы скорей в больницу. Нет, могут всех истребить в лесу, лучше здесь отбиваться…"
Когда вновь послышалась стрельба, Николай с трудом открыл глаза, взял в руку маузер, но поднять пистолета не смог…
Клятва комсомольцев
В субботу огромные зеркальные окна пионерского клуба засияли чистотой, отражая в стеклах пешеходов. Двери и подоконники были побелены, кафельный пол вымыт до глянца, стены украшены флажками и лозунгами.
"ЮНЫЙ ПИОНЕР ВЕРЕН РАБОЧЕМУ КЛАССУ".
"ПИОНЕР - ДРУГ И БРАТ КОМСОМОЛЬЦУ И ДРУГОМУ ПИОНЕРУ".
Девчонки и мальчишки, по-праздничному одетые, сходились сюда со всех концов города. Одни самостоятельно, другие с братьями и сестренками, третьи - с мамашами, бабками и дедками.
На другой стороне улицы толпились любопытные. Здесь застревали тетки, возвращавшиеся с базара, и старухи богомолки, направлявшиеся в церковь. Они с неприязнью смотрели на клуб.
- Антихристово племя, безбожники! - бормотали они. - В таком магазине бесчинство устраивают. Тут же иконы и кресты продавались.
Сан Саныч привел своих гимнастов строем. Мальчишки, одетые в чисто выстиранные, хорошо отглаженные футболки и синие трусы, босиком, четким строем шагали по мостовой и пели: "Мы - молодая гвардия рабочих и крестьян".
Народу собралось столько, что всех клуб не вмещал. Взрослые и комсомольцы толпились на панели у входа.
Братья Громачевы и Зарухно устраивались на скамейке у стенки, старались сидеть чинно, хотя это им давалось не легко: руки так и тянулись дернуть за косичку проходившую девчонку или щелкнуть по затылку знакомого мальчишку. Они с трудом сдерживали себя.
От громких разговоров, окликов, писка и смеха в зале стоял гомон, как на птичьем базаре.
Только когда за столом, покрытым малиновой скатертью, появились секретарь укома комсомола, Гоша Вострецов, Муся Мальченко и Геня Тубин, шум несколько стих. Первым, пригладив чуб, заговорил вожак комсомольцев:
- Ребята! Прошу тишины! Ша!
Он был одет в матросскую форму и так энергично взмахивал руками, что мальчишки и девчонки в любопытстве смолкли.
- Во многих городах уже существуют пионеры, - сказал Вострецов. - У нас же первый отряд родится сегодня. Кто такие юные пионеры? Это младшие братья комсомольцев. Вступая в ряды коммунистической организации, они дают клятву быть верными рабочему классу и упорно бороться за новую жизнь. Наш город небольшой, но в нем много людей темных, запуганных церковниками, а иногда и просто враждебных советскому строю. В лесах еще прячутся недобитые бандиты белых и зеленых. Не всякий осмелится в таких услових открыто носить красный галстук. Но честь и хвала тем, кто не струсит и смело понесет наше знамя. Кое-где вас встретят шипением, проклятьями, а может, и побоями. На пионеров будут наговаривать родителям, запугивать их. Но мы с вами станем жить спаянной и дружной семьей по правилу: один за всех, все за одного. И нас никто не одолеет. Мы победим!
Потом выступил Геня Тубин. Он объяснил, что в пионеры вступают добровольно, и кто сегодня еще не готов носить красный галстук, пусть, не стесняясь, скажет.
- Мы знаем, что многим ребятам еще надо посоветоваться с родителями, а некоторым придется вступать тайно, - сказал Тубин. - Но мы уверены, что в отряд придут самые смелые и стойкие, которых никто не собьет с пути.
Послеч речей ребята по одному стали подходить к Мусе Мальченко. Она повязывала на шею новенький красный галстук и торжественно говорила:
- Бороться за дело рабочего класса - будь готов!
И только что принятый пионер, салютуя, вскидывал руку к голове и отвечал:
- Всегда готов!
Едва девушка успела раздать галстуки, как в клуб прибежала ее запыхавшаяся подружка и взволнованно что-то зашептала на ухо.
Ребята заметили: Муся побледнела и, прижав левую руку к груди, простонала:
- Ой… ой! Как же это?
Глаза ее наполнились слезами. Она безвольно опустилась на стул, точно ноги больше не держали ее.
- Не верю… Не может быть! - словно сама с собой, горестно заговорила она. - Он жив… должен жить!
Неожиданно Муся вскочила и, забыв о ребятах, кинулась на улицу. Мальчишки, не понимая, что случилось, устремились за ней.
Панели по обеим сторонам улицы на большом протяжении были запружены жителями города. Ромка с крыльца увидел, как посреди мостовой медленно двигались четыре крестьянских подводы, окруженные верховыми милиционерами. На передней, устланной папоротником и зелеными ветвями березы, лежал в белой рубахе и синих галифе Николай Живнин. Его восково-бледное лицо с открытыми глазами освещало солнце. Казалось. что Николай жив, что о6ессилев, Муся, растолкав пешеходов, подбежала к подводе и бросилась на грудь убитого.
- Коля… Коленька! - закричала она. - У тебя глаза открытые. Ты живой, ты не убитый!
Подруги из швейной мастерской, боясь, что Муся попадет под колеса, подхватили ее и повели рядом с подводой.
На некотором расстоянии от них двигалась вторая телега, на которой сидели со связанными руками пойманные бандиты. Женщины подбегали к ним, плевались и норовили чем-нибудь ударить злобно огрызавшихся лесовиков. В бандитов летели камни, комки земли, палки. Милиционеры с трудом сдерживали ярость горожан, готовых устроить тут же на улице самосуд.
На двух последних возах лежали трупы, покрытые старыми рогожами, и оружие бандитов.
Люди, не знавшие Живнина в лицо, спрашивали:
- Кто это убит? Почему его впереди везут?
- А где главный атаман? Где Серый? - хотелось знать обывателям.
- Под рогожами лежит, - отвечали милиционеры. - Сдох Серый, больше не оживет.
Около зданий укома партии и комсомола подвода с Живниным остановилась, а остальные возы, окруженные милиционерами, продолжали двигаться к тюрьме, которая находилась на соседней улице, невдалеке от моста.
Толпа разделилась. Большая часть осталась у первого воза, а любопытные ребятишки и разъяренные обыватели, оглашая улицу криками и свистом, продолжали шагать рядом с пойманными бандитами.
Братья Громачевы и Зарухно остановились около укома. Они пробились поближе к подводе. И тут Ромка узнал рослого битюга. Это был конь Трофима.
Из укома комсомольцы вынесли красное знамя и покрыли им Живнина. Тот же Вострецов, только что произносивший речь на пионерском сборе, поднялся на телегу.
- Дорогие земляки! Граждане! Товарищи комсомольцы! Мы все видим, какое совершилось злодейство, - сказал он. - Убит наш дорогой друг и товарищ Коля Живнин. Его молодую жизнь оборвала пуля бандита. Коля был верным сыном партии. Не щадя своей жизни, он смело боролся с преступным миром. Николай всегда был честен, доброжелателен и светел в своих помыслах. Благодаря ему сегодня в нашем городе родился первый пионерский отряд. Мы назовем его именем погибшего героя. Пусть незапятнанное имя Коли Живнина живет в детских сердцах…
От этих слов Муся Мальченко разрыдалась в голос. Заплакали и другие комсомолки. А секретарь укома продолжал:
- Нам дорого обошлась поимка Серого. Не стало умного, веселого и всегда подтянутого Коли Живнина. Мы клянемся собрать комсомольцев и закончить его дело.
Больше никто не выступал. Повозка тронулась с места и точно поплыла в толпе. Кумачовое знамя на зеленом фоне выделялось ярким пятном, а лицо Николая было торжественно-спокойным. Опустив голову, в скорбном шествии шагали комсомольцы и пионеры. Никогда еще на этой улице не было столько кумачовых косынок и красных галстуков.
Нико, тронув за рукав Ромку, шепнул:
- Давай попросимся в отряд добровольцев и поедем ловить бандитов.
- Не возьмут, - ответил тот. - Лучше мельника выследим. Он ведь тоже бандит.
Вместе со всеми они проводили Живнина до ворот больницы, а там, отдав салют, пошли к себе за железную дорогу.
В новых галстуках ребята выглядели нарядными. Ромка спросил у братьев Зарухно:
- Вы покажете галстуки дома?