Дочь пастуха Якуба Бара с рождения осталась без матери, обстоятельства ее появления на свет люди связывали с колдовством, потому и говорили, что она "дитя полуденной ведьмы".
Издание 1984 года в переводе Анатолия Серобабина.
Перевод с чешского и примечания А. Серобабина (часть примечаний верстальщика fb2)
Послесловие Н. Жаковой
Иллюстрации О. Бионтовской
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1984 г.
I
Вестец - большая деревня. Там есть костел и школа. При костеле дом приходского священника, а рядом приютился домишко церковного служки. Староста живет посредине деревни, а на самом ее краю стоит халупка деревенского пастуха. За нею тянется длинная долина, огражденная с обеих сторон холмами, поросшими по большей части хвойным лесом. Кое-где виднеются то засека, то зеленый лужок, а на нем врассыпную белостволые, с нежной листвой березы, лесные девушки меж взрослых деревьев, словно самой природой созданные веселить хмурые пихты и ели, величавые дубы и буки. Мимо домика пастуха среди лугов и полей протекает река, берега которой густо поросли ольхою и ивой.
Деревенского пастуха звали Якубом, и жил он со своей дочкой Барой в том последнем в деревне домишке. Якубу уже минуло шестьдесят, Бара была его первым и единственным ребенком. Конечно же, ему хотелось сына, наследника и продолжателя рода, но, когда Бара подросла, он перестал жалеть об этом. Дочь стала ему милее сына, и нередко он думал: пусть девочка, но все-таки мое дитя; могу умереть спокойно, она мне как ступенька в рай.
Якуб родился в этой деревне. Оставшись сиротой, он с малых лет должен был работать. Пас гусей, был погонщиком, скотником, ухаживал за коровами, ездил на волах, служил в батраках, пахал землю, пока не достиг самой высокой должности в своей жизни - стал деревенским пастухом. Это уже было хорошее положение, он смог жениться. Получил дом в пожизненное пользование, дрова односельчане привозили ему прямо во двор, теперь он мог даже корову держать. Хлеба, масла, яиц, все необходимое для варева ему выдавали на неделю. Каждый год он получал на три рубашки и двое штанов полотна, две пары башмаков, сермягу, куртку и шляпу с большими полями, а раз в два года тулуп и шерстяное одеяло. Помимо этого, на каждый престольный праздник ему несли всякого печения и разных гостинцев столько, сколько и священнику не носили. Слов нет, место деревенского пастуха было хорошим, и Якуб, каким бы он ни был некрасивым, молчаливым и хмурым, мог бы жениться, но жену себе не искал. Летом ссылался на то, что ему некогда заглядываться на девушек, надо, мол, скот пасти, зимой же вырезал из дерева всякую всячину. Вечерами, когда парни шли к девчатам, он предпочитал посидеть в трактире. Случалось, что в трактир за кем-нибудь приходила жена, и тогда Якуб радовался: за ним приходить было некому. Над ним смеялись, называли старым холостяком, предсказывали, что после смерти придется ему в чистилище песок в охапки вязать. Так прошел у него и сороковой год. И тут кто-то возьми и сболтни, что если он умрет, а детей у него не будет, то в рай не попадет, потому как дети, мол, это ступеньки на небо. Сказанное долго до него доходило, а когда наконец дошло, он отправился в дом к старосте и взял себе в жены батрачку Бару.
Бара в молодости была красива, парни с удовольствием обнимали ее, ухаживали за нею, им нравилось с нею играть, но никто не собирался брать девушку в жены. Так никто на ней и не женился. Когда Якуб спросил, хочет ли она быть его женой, Бара прикинула - три десятка лет уже позади. Правда, Якуб ей не очень нравится. Она согласилась, подумав: "Лучше синица в руке, чем журавль в небе". Когда все было решено, староста справил им свадьбу.
Спустя год у них родилась девочка, которую в честь матери назвали Барой. Услышав, что родилась девочка, а не мальчик, Якуб стал чесать в затылке, но повитуха утешила его тем, что дочка похожа на него, как две капли воды.
Через несколько дней после рождения девочки в доме Якуба произошло несчастье. В самый полдень к Баре забежала соседка и нашла молодую мать лежащую у печи едва живой. На крик сбежались другие соседки, пришла и повитуха, Бару привели в чувство. От нее узнали о том, что произошло: она готовила мужу обед в кухне и при этом забыла запрет, по которому в течение шести недель ни в полдень, ни после вечернего звона, зовущего на молитву, родившая женщина не смеет выходить из комнаты. Бара же в полдень осталась в кухне у печи и продолжала готовить. Вдруг, как она сказала, послышался шум и будто злой ветер промчался мимо, в глазах зарябило, кто-то схватил ее за волосы и повалил на пол.
- Это была ведьма полуденная! - закричали соседки в один голос.
- Не подкинула ли она вместо Барочки дикого младенца? - засомневалась одна из женщин и подошла к колыбели. Вокруг нее тут же сгрудились остальные, взяли девочку, распеленали, стали ее разглядывать и кто-то сказал:
- Да ведь она дикая! Ой, глаза-то какие большие! Другая вторила ей:
- И голова большая!
Третья обнаружила, что у младенца короткие ноги, и каждая хоть какой-нибудь изъян да нашла. Мать перепугалась, повитуха же, основательно осмотрев ребенка, сказала, что дитя Бары, то, которое она под сердцем выносила. Тем не менее некоторые соседки так и остались при своем мнении, что младенца подкинула полуденная ведьма.
С той поры жена Якуба окончательно поправиться не смогла, несколько лет проболела и умерла. И остался Якуб с дочкой.
Как ни уговаривали его жениться еще раз ради маленькой дочки, он не захотел. Пестовал он ее, как овечку малую, все сам и сам, и хорошо выпестовал. Когда девочка подросла, пан учитель сказал, чтобы Якуб все-таки послал ее в школу. И хотя умение читать и писать Якуб считал лишним, учителя он тем не менее послушался. Целую зиму Бара ходила в школу, однако весной, когда настало время пасти скот и работать в поле, он обойтись без нее не мог. Правда, с весны и до осени школа большую часть недели все равно была закрыта на защелку - пан учитель работал в поле, да и дети тоже, каждый в меру своих сил.
Вторую зиму Бара ходить в школу уже не смогла, нужно было учиться прясть и ткать. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, во всей деревне не было девушки, которая силою и ростом могла бы сравниться с нею. Она была широка в кости, мускулиста, однако при этом хорошо сложена и гибка, как форель. Очень смуглая, отчасти по природе своей, отчасти благодаря солнцу и ветру, от которых даже летом в самую жару она не закрывала лица, как это делали все девушки в деревне.
Голова ее казалась большой из-за обилия волос, черных, как вороново крыло, длинных и грубых, как конский хвост. У нее был низкий лоб, короткий тупой нос, большой рот с чуть оттопыренными губами, алыми как кровь. Зубы крупные, крепкие и белые.
Прекраснее всего в ее лице были глаза. Именно из-за них ей приходилось терпеть насмешки. Дразнили ее "волоокой". Большие, невероятно большие и синие, как васильки, с длинными черными ресницами глаза, над которыми темными дугами нависали густые брови.
Когда Бара хмурилась, лицо ее было похоже на затянутое черными тучами небо с маленьким просветом небесной синевы.
Только хмурилась она редко, разве что когда ее дразнили волоокой. Тогда в глазах ее вспыхивал гнев, и не раз случалось, что она даже плакала. Якуб обычно говорил ей:
- Глупая ты, коль на это обращаешь внимание. У меня тоже большие глаза. Ну и пусть они будут, как у вола, в этом нет ничего дурного. Ведь эти твари бессловесные глядят на людей ласковее, чем люди на них.
При этом он обычно показывал палкой в сторону деревни.
Однако с годами, когда Бара набралась силы, девушку уже не отваживались обижать, ибо за каждую обиду она не оставалась в долгу. Даже сильные парни не могли с Барой справиться. Там же, где у нее не хватало силы, девушка брала ловкостью и умением. Постепенно ее оставили в покое.
В Баре вообще было много необычного, поэтому неудивительно, что про нее чего только соседи ни говорили. Объяснить ее поступки женщины не могли и продолжали твердить, что она все-таки "дикий младенец", а если даже и нет, то во власти полуденной ведьмы. Такое суждение объясняло и оправдывало все поступки девушки, кое-кто в деревне стал ее избегать, а некоторые даже бояться, и лишь несколько добрых душ искренне ее любили. Кто хотел девушку сильно огорчить, обзывал ее "дикой Барой", но, полагая, что такое прозвище для нее самое обидное, ошибался, потому что любое другое задевало ее больнее. Хотя в детстве она и наслушалась баек о ведьмах полуденных и вечерних, о водяном и лешем-огневике, о блуждающих огоньках, о черте и привидениях, но никого и ничего не боялась. Пока она была маленькой, отец брал ее на пастбище с собой, и там она целый божий день играла с псом Лишаем, который после отца был для нее самым большим другом. Отец разговорами ее не баловал, сидел и что-нибудь вырезывал из дерева, лишь иногда поднимая голову, чтобы взглянуть на стадо, и, если оно разбрелось, посылал пса, который добросовестно гнал отбившуюся корову или телку к остальным. А когда было надо, отец поднимался и сам несколько раз обходил стадо. Став старше, Бара всегда сопровождала Лишая, и, если какая-нибудь корова тянулась к девочке, пес тут же отгонял любопытную. А потом уже она часто выгоняла стадо вместо отца. Коровы так же хорошо знали ее голос, как и рожок Якуба, а злой бык, которого даже сильные парни боялись, слушался Бару, стоило ей лишь пригрозить ему.
Перегоняя стадо через реку вброд, Якуб сажал на хребет какой-нибудь корове Бару, говорил ей: "Держись!" - и плыл следом. Однажды Бара не удержалась и свалилась в воду. Лишай вытащил ее за юбчонку, а отец как следует пропесочил. Тогда она его спросила, что нужно делать, чтобы плыть. Отец показал ей, как нужно двигать руками и ногами. Бара все запомнила и до тех пор пробовала удержаться на воде, пока не научилась. Ей так понравилось плавать, что она купалась все лето утром и вечером, плавала подолгу даже под водой.
Кроме отца, об этом никто не знал. Бара купалась в любое время: и на рассвете, и затемно, но водяного ни разу не встретила. Поэтому она в него не верила и воды не боялась.
И днем, и ночью Бара жила на свежем воздухе, летом чаще всего спала в конюшне на чердаке у открытого окна, и никто никогда ее не напугал, ничего необычного ей не привиделось.
Пасла она как-то стадо на опушке леса, прилегла под дерево, Лишай примостился рядом. И вспомнилась ей сказка о странствующем подмастерье, который тоже, лежа в лесу под деревом, мечтал жениться на принцессе, стать владельцем замка и готов был за это продать черту душу. Только подмастерье вспомнил про черта, а он тут как тут.
"А чего бы пожелала я, если бы сейчас передо мной черт явился? - задала она себе вопрос, почесывая Лишаю голову. - Гм, - усмехнулась Бара, - попросила бы я у него такой платок, в который можно завернуться, стать невидимкой, а как только скажешь: "Хочу быть там-то и там-то", тотчас там и очутишься. А хотела бы я сейчас быть у Элшки".
И она стала думать о черте, долго думала о нем, но кругом было тихо, ни одно дерево не шелохнулось. Наконец любопытство взяло верх, Бара тихонечко позвала:
- Черт!
Никакого ответа.
Тогда она позвала громче... еще громче, так что было далеко слышно:
- Черт! Черт!
В стаде подняла голову черная телка, а когда еще раз прозвучало "черт!", она отделилась от остальных и весело побежала к лесу. Но тут вскочил Лишай и хотел, как это было ему положено, вернуть ее в стадо. Телка остановилась, а Бара рассмеялась:
- Оставь ее, Лишай, не трогай, она послушная, думала, что я ее зову. Бара вскочила, погладила "черта" по шее и с той поры в сказки про черта не верила.
У самого леса, несколько сот шагов от реки, находилось кладбище. После того как отзвонят вечерню, люди боялись ходить мимо него, так как о ночных проделках мертвецов рассказывалось много небылиц. Но Бара проходила там и в ночное время, однако ничего страшного с нею никогда не приключалось. Так что она не верила, будто мертвые встают из гроба, пугают людей и веселятся на своих могилах.
Отправится, бывало, молодежь в лес собирать землянику и чернику, увидит где-нибудь змею и наутек! А если та поднимет голову и покажет жало, все бросались к воде, стараясь опередить змею.
Только Бара не убегала. Коль уж она не боялась даже злого быка, так что там говорить о змее или скорпионе. Если змея лежала поперек дороги, Бара сгоняла ее, а если прогнать не удавалось - убивала. Когда змея не мешала, девушка ее не трогала.
Короче говоря, Бара не знала страха и ничего не боялась. Даже когда гремел гром и гроза изливала свой гнев на долину, девушку не охватывала дрожь. Наоборот, когда в деревне закрывали окна и двери, зажигали свечи от грома, дрожа от страха молили бога не гневаться на них, Бара любила стоять на завалинке и любоваться небесным простором, открывающимся ее взору.
Якуб не раз говорил ей:
- Не знаю, дочка, что за радость тебе глядеть на небо, когда бог гневается.
- Такая же, как и тогда, когда он смеется, - отвечала она. - Посмотри, отец, на молнию, до чего же она красива среди черных туч!
- Не показывай пальцем! - кричал на нее Якуб. - Это посол божий, он тебе палец отрубит. Кто не боится грозы, тот не боится бога, ты что, не знаешь этого?
- Элшка, племянница священника, читала мне однажды книжку, и там было написано, что не надо бояться грозы и считать, что это гнев божий. Надо восхищаться всемогуществом господа. Пан священник всегда говорит в проповедях, что бог очень добрый, воплощение любви, не может быть, чтобы он на нас так часто гневался. Я люблю господа бога и не боюсь посла божьего.
Якуб не любил много говорить и оставлял Бару в покое. Соседи же, видя, что девушка ничего не боится и при этом ничего плохого с нею не случается, все больше утверждались в своем мнении о сверхъестественной силе, которая ее охраняет.
Кроме отца любили ее только Элшка и Йозефек, сверстники Бары. Элшка была племянницей священника, Йозефек сыном церковного служки, мальчик малорослый, бледнолицый, русоволосый, добросердечный, но очень боязливый. Бара была на голову выше его, и во время драк Йозефек всегда прятался за ее юбку, а она храбро его защищала от мальчишек, с которыми сам бы он не справился. За это Йозефек ее очень любил, приносил ей сушеные яблоки и груши, а по субботам белую вафлю.
Однажды в воскресенье, Бара тогда была еще маленькой, он привел ее к себе домой, хотел показать ей свой крохотный алтарь и как он играет в священника. Они шли взявшись за руки, а Лишай плелся за ними.
Во всех деревенских домах днем двери закрывались на щеколды, а вечером на запоры. В доме священника дубовые, обитые железом двери всегда были на запоре, и каждый, кто шел в дом, должен был звонить. У церковного служки на дверях тоже был колокольчик, и очень часто деревенские мальчишки, проходя мимо, приоткрывали двери, чтобы послушать, как колокольчик звякнет и жена служки станет сыпать проклятья. Если она их ругала крепко, они кричали ей:
- Баба-яга! Баба-яга!
Когда Бара и Йозефек открыли двери и колокольчик зазвонил, жена служки выбежала в сени. Кончик ее длинного носа был зажат очками, и потому она крикнула гнусавым голосом:
- Кого это ты сюда ведешь?
Йозефек остановился растерянный, опустил глаза и молчал. Бара тоже опустила глаза и тоже молчала. Следом за хозяйкой выбежал котенок и, увидев Лишая, выгнул спину, зашипел, засверкал глазами. Лишай сперва заворчал, потом залаял и погнался за котенком. Тот бросился под шкаф, а когда Лишай сунулся за ним туда, вскочил на полку с кастрюлями. Там он почувствовал себя в безопасности, но от злости вся шерсть у него встала дыбом. Лишай неуклюже кидался на полку и лаял так громко, что можно было оглохнуть.
На шум выбежал служка. Увидев разъяренных врагов, рассерженную жену, он тоже разозлился и, распахнув дверь, заорал на детей:
- Сейчас же убирайтесь с этой дрянью откуда пришли!
Бара не заставила повторять, кликнула Лишая, которого служка к тому же сильно огрел палкой, и бросилась бежать как от огня.
Йозефек звал ее, просил вернуться, но она, покачав головой, сказала:
- Даже если бы ты мне телку дарил, я все равно к вам больше не пойду.
И не пошла, как ни просил ее Йозефек, как ни уверял, что мать будет рада ее видеть, только пусть она оставит пса дома. Бара все равно не пошла. С той поры девочка перестала уважать и любить жену служки, но к Йозефеку это не относилось.
Бара считала, что церковный служка, все равно что пан священник, и относилась к нему с большим почтением, ведь он облачался так же, как и пан священник, в костеле все ему подчинялось, и, если кому-нибудь из мальчишек он давал подзатыльник, тот и пикнуть не смел, а соседи, если им что-нибудь от пана священника было нужно, сперва шли посоветоваться к куму служке. "Пан церковный служка должен быть очень хорошим человеком", - всегда думала девочка, но с того дня, когда он грубо указал ей на дверь и ударил Лишая так, что тот по пути домой долго скулил и прыгал на трех лапах, всякий раз, встречая обидчика, говорила про себя: "Нет, нехороший ты человек".