Сперва меня подмывало заглянуть в письмо. Одним бы глазком увидеть, что пишут эти девчонки. Но я удержался. Нет, не стану читать чужое письмо. Да и вовсе мне не интересно, о чем они пишут.
Но сидевшей передо мною Эве Винклер это, наверно, было интересно. Заметив, должно быть, что я получил письмо, она обернулась раз, другой.
- Паук! От кого это?
- Не знаю, - буркнул я.
- Так покажи, увидим!
- Это же не тебе, - возмутился я.
- Попрошу потише, - сказал математик.
Я взглянул на него, и в тот же миг Эва быстро схватила записку.
Мне это не понравилось, но не драться же с нею! "А впрочем, пусть себе читает, - подумал я. - Они и так ходят парой с Косинским, у него небось тайн от нее нет. А может, она приревновала Анджея к кому-то?" Это даже развеселило меня, и я перестал думать о письме.
На переменке я пересел на другую парту, и только к концу второго урока до меня дошло, что в классе происходит что-то странное. Многие перебрасываются записками, шепчутся. Особенно девчонки. Я не понимал, в чем дело, к тому же меня это мало трогало.
Прозвенел звонок на вторую перемену, и не успела учительница выйти из класса, как парту Эвы Винклер окружили девочки. Они говорили громко и возбужденно, так что спустя минуту к ним из любопытства присоединилось несколько мальчишек. Я тоже подошел поближе.
- Ну, видите! А если бы оно к математику в руки попало, на кого бы он подумал? - громко говорила Эва. - Конечно, на меня! Кто еще может Анджею любовные письма писать? Только Эва Винклер, не так, что ли? Потому что Винклер вообще… - Эва передразнила пискливый голос нашей классной руководительницы. - Винклер с мальчиками гуляет, у нее ветер в голове и губная помада как-то в сумке оказалась, все только Винклер! Ну вот, нате вам. Видали, невинный ангел нашелся! Любовное письмо, Косинскому написать сумела, а подписать его - струсила!
Слушая все это, я в душе соглашался: да, подумали бы на нее. Но вот уж никогда не предполагал, что в Эве может быть столько злости.
- А кто же это писал? - спросила одна из девочек.
Минуту было тихо. Эва оглядела класс.
- Вот именно! Кто писал эти гадости? - Она подняла руку с запиской.
- Что? Гадости? Тогда прочти вслух, повеселимся, - обрадовался Джюрджала.
- Верно! Давай сюда письмо, Эва! - воскликнул Анджей Косинский. - Я прочту его вслух!
Не знаю почему, но мне в эту минуту стало как-то не по себе. Я уже хотел было выйти, когда заговорила вдруг Анка Сохацкая. Она была вся красная, взволнованная.
- Не лги, Эва! Никаких гадостей там нет! Никаких… И письмо это не к Косинскому… - Голос у нее пресекся, она будто задохнулась.
- Так это ты писала? Отлично! - ядовито засмеялась Эва. - Примерная Анка пишет любовные письма! Вот руководительница наша обрадуется.
Не только для меня было неожиданностью, что именно Сохацкая написала это письмо. Девочки переглянулись. Джюрджала уставился сперва на Эву, потом на Анку. А Викарек взглянул на меня - я стоял рядышком - и всплеснул руками: видал, мол, что делается на белом свете? Но более всех поражен был, пожалуй, Анджей Косинский. Он покачал головой и протянул руку за письмом.
- Ну-ка, давай его сюда, Эва! Если письмо от Анки, надо непременно зачитать его вслух!
- Оставь его мне, Анджей, не то пожалеешь! - сказала Эва каким-то странным, очень неприятным тоном, и, глядя на ее перекошенное лицо, я подумал вдруг, что она вовсе не такая уж красивая.
Косинский состроил гримасу: видели, мол, весь сыр-бор из-за меня. Он был явно доволен собой.
- Анка - мне? - Он рассмеялся язвительно, словно услышал остроумную шутку, и двинулся к двери, с достоинством неся себя и почти не сгибая ног, чтобы новые "норвеги" не пузырились на коленях.
- Самонадеянный хам! - сказала Доманская. - Болван этакий! Тоже мне, киношный любовник.
Анка Сохацкая опустила голову и сильно побледнела. Она стояла, не произнося ни слова, сжав руками спинку парты. А я, не знаю почему, почувствовал себя, пожалуй, еще хуже, чем в тот момент, когда весь класс смеялся надо мною: Паук влюбился в Эву Винклер! А ведь тогда мне казалось, что хуже уже и быть не может.
Минуту царила напряженная тишина. Все вроде бы чувствовали, что на их глазах разыгрывается какой-то мерзкий спектакль, но еще не совсем понимали, что к чему, и потому не решались прервать его и вышвырнуть актеров за дверь. А может, не всякий сумел разобраться, кто здесь виновный, а кого надо защищать?
Даже глупый Джюрджала состроил какую-то непонятную гримасу. Даже он, всегда умевший найти повод для смеха, теперь не хотел или не отваживался смеяться.
- Кончайте вы с этим, - тихо сказала одна из девочек.
- Вот именно! Прекратите, стыдно ведь! - прибавила другая.
- Еще чего! И не подумаю! - вскинулась Эва. - Эти старые бабы вечно ко мне цепляются! Вот я и покажу, кто на самом деле к мальчишкам липнет.
- Эва, зачем ты лжешь? В этой записке нет ничего страшного, ведь ты же хорошо это знаешь… Отдай ее мне. Или уничтожь, Эва! Что я тебе сделала? Чего ты хочешь?
Это говорила Анка. Теперь она вроде была поспокойнее, вернее, пыталась овладеть собой, чтобы спокойно произнести эти несколько фраз.
Ее прервала Баська Вольская, Эвина подруга, неразлучная тень ее.
- Эва! А может, лучше отнести это ее матери? Пусть узнает, - предложила она.
- Я подумаю, у меня еще есть время, - ответила Эва.
- Отдайте это письмо Анке, и пусть в другой раз не делает глупостей, - вмешался Викарек. - Ну, быстро!
Он сказал как раз то, что хотел сказать я. Если бы осмелился. Но и я не осмелился, и Эва не отдала письма. Она спрятала его в кармашек фартука и уселась за парту. Всем нам пришлось занять свои места - начался следующий урок.
Я снова пересел, на этот раз к Викареку. Он даже не удивился. Я видел, что и он взбудоражен этой историей. Пусть бы разозлился, подумал я, авось, пойдет на пользу.
- Викарек, а чего, собственно, Эва от нее хочет? - шепотом спросил я. Мы сидели на последней парте, так что можно было переговариваться. - Что дальше будет? Скандал на всю школу?
- Пожалуй, - согласился он. - Уж Эвкина мать расстарается. Получится, что Анка великая грешница, а Эвка - святая Тереза, вот увидишь. Мерзкие бабы! Но зачем ей понадобилось писать этому кретину? Такая девчонка мировая, не знает она его, что ли?
- Может, она влюблена в Косинского? - сказал я, и тотчас мне самому показалось это нелепостью.
Викареку, видимо, тоже, он спросил:
- Вот ты бы мог влюбиться в Косинского?
- Я?
- Ну, вот видишь. А что, Анка, думаешь, глупее тебя? - И прибавил: - Но я-то ему завтра все равно морду набью! Уж я ему врежу, вот посмотришь!
- За что?
- Эвку-то я трогать не могу, а ему сполна причитается. Не бойся, повод всегда найдется.
И Викарек задумался - верно, повод искал.
- Все так, только Сохацкой это не слишком поможет.
- Ясное дело, - буркнул Викарек. - Ей-то уж ничего не поможет. Жалко девчонку. Эта Винклер мизинца ее не стоит. Да ну, и говорить-то не о чем! - Вдруг он быстро взглянул на меня. - Ты, Паук, не подумай только, что я к Анке… ну, это… знаешь… будто я к ней чувства питаю!
- Я вообще ни о чем не думаю! - ответил я. Но это была неправда. Весь урок я думал об Анке Сохацкой.
С последнего урока - физкультуры - я мог идти домой, поскольку был освобожден от нее. Как-то я упросил маму договориться со школьным врачом, чтобы меня освободили на все полугодие. Врач, разумеется, нашел какую-то причину, чтобы освободить меня, но истинная причина была другая: я не умел перепрыгивать через "коня". Наш учитель физкультуры каждый урок начинал именно с этого упражнения, и меня каждый раз поднимали на смех.
Итак, я мог идти домой, но не пошел. На последней переменке Анка вышла из класса вместе с Каминской. Они стояли у окна. Анка сгорбилась - плакала, видно. Я бесцельно слонялся по коридору, не зная, как помочь ей. У меня было желание подойти к Анке и попытаться утешить ее, сказать, что Эвка только пугает небось, а вообще-то отдаст ей письмо… Однако же я никак не мог вот так просто сказать это Анке. Ведь я же никогда раньше не говорил с нею, почти не знал ее, если можно не знать кого-то, с кем несколько лет учишься в одном классе. Да, пожалуй, можно.
А разве помогло бы Сохацкой, если бы жалкий Паук осмелился сказать ей "не обращай внимания"? И она знала, и я знал, что Эвка не уступит, не отдаст письма. В лучшем случае я услышал бы, если не от Анки, то от Каминской, совет не лезть не в свои дела. Что я, в самом деле, мог сделать?
Я вернулся в класс за сумкой, чтобы отправиться домой. Медленно шел я по коридору. Анка все еще стояла у окна, но теперь Каминской там не было, я миновал первую лестницу, дошел до окна и свернул к библиотеке. Я был в двух шагах от Сохацкой, но она стояла ко мне спиной, так что не могла меня видеть. Я пошел еще медленнее, словно бы ждал чего-то, хотя ничего ведь не ждал.
- Ярек!
Я не сразу обернулся. Сделал еще шаг и тут только осознал, что ведь это мое имя. Если б она сказала "Паук!", я бы сразу понял, что она зовет меня, ведь я в школе, а здесь никто ни разу не назвал меня по имени.
- Ярек!
Я вернулся и подошел к ней совсем близко. Мимо пробежали ученики младших классов, звонок уже прозвенел.
Я хотел сказать: "Слушаю, чего тебе?" - но не сказал ничего.
У Анки было очень печальное лицо и покрасневшие от слез глаза. При этом она была спокойна, словно со всем уже смирилась, поняла, что слезы не помогут, надо ждать неотвратимого. Она долго молча на меня смотрела и, казалось, вовсе позабыла, что только что звала меня. Словно удивлена была, что я стою перед нею.
- Ярек, помоги мне как-нибудь, - тихо сказала она.
Это было совсем неожиданно. Я вдруг словно бы очутился в безбрежной пустыне; вокруг пусто, не за что взглядом зацепиться, а я стою совершенно беспомощный, один, с этим своим глупым, смешным вопросом: "Я?"
Мы смотрели друг на друга.
"К кому ты обращаешься? Ко мне, к Пауку? - думал я. - Почему именно ко мне? Чем я могу тебе помочь? Ты сама-то хоть чуточку веришь в это? Чего ты, собственно, хочешь от меня, Сохацкая? Мы уже два года ходим в один класс и до сих пор ни разу не понадобились друг другу. Перейди ты в другую школу, я бы, верно, и не заметил этого. Ведь у тебя в классе есть подруги, приятели. Почему же ты обращаешься именно ко мне? Правда, мне сегодня стало жалко тебя. А может, даже и не жалко, может, больше меня поразило и огорчило, что замышляется великое свинство и никто не в состоянии помешать этому. Поскольку никто не в состоянии, ты просишь об этом Паука? Веришь, что он это сделает? В самом деле веришь? Такое просто в голове не умещается, Анка. Ведь это ты прозвала меня Пауком. Почему же именно я должен тебе помочь?"
- Ярек… поможешь, а?
Я не сказал ни слова. Решение принимать не понадобилось. Оно пришло само. Словно давно уже созрело во мне и только ждало этого момента. Не Паук стоял сейчас перед Анкой, да и не его она звала. Это был я, тот, настоящий, которого я ощущал в себе перед самым сном, когда стирается грань между тем, что есть, и тем, чего хочется.
Я медленно кивнул ей, хотя не знал, что я сделаю, вообще понятия не имел, каким образом можно ей помочь.
Я сбежал по лестнице в раздевалку. И пока одевался там, в голове возник план. Я не обдумывал его, он возник сам собой. Все показалось вдруг до смешного просто. Не легко, а именно просто.
Я услышал - мой класс проходит мимо раздевалки. Мне известно было, что девочки всегда переодеваются в закутке возле гимнастического зала, а мальчики в самом зале.
Я спокойно зашнуровал башмаки, запер портфель. Выждал еще пару минут, оглядывая раздевалку, словно впервые увидел ее. Наконец из гимнастического зала донесся приглушенный, ритмичный топот ног. Разминка. Сейчас девочки отойдут в угол зала, к шведской стенке, а мальчики начнут прыгать через "коня".
Я вышел из раздевалки. Там никого не было. Толкнул дверь в закуток. Без труда нашел красивый красный свитер Эвы Винклер. Я узнал бы его из сотни других свитеров, именно в нем Эва всегда мне особенно нравилась. Под свитером висел школьный фартук. Я протянул руку. Знал, что рискую. Любой, кто сейчас вошел бы сюда, имел бы право назвать меня вором.
Но страха я не чувствовал и не колебался. Знал, что делаю. Карман, другой… Листочка нет. Так, еще раз: один карман, другой… Есть что-то! Кошелек. Отступив на шаг, я открыл его.
Вот оно, письмо! Обычный в несколько раз сложенный тетрадный листок. Это он, ведь я же держал его в руках там, за партой.
И тут послышались чьи-то шаги в раздевалке. Сунув письмо в карман, я мгновенно отскочил от вешалки. Встал у дверей. Шаги утихли, кто-то остановился, словно намереваясь войти. Ни минуты не раздумывая, я сунул кошелек за батарею.
И вышел. У двери стоял истопник. Как обычно, он направлялся к себе в котельную. Стоял и закуривал сигарету. Меня он не замечал. Можно было вернуться и положить кошелек на место. Но теперь мне было страшно.
Я выбежал на улицу. Остановился только на углу, за киоском. Встал так, чтобы меня не видели со стороны школы, хотя это не имело ни малейшего значения. Вынул письмо из кармана и изодрал его в мелкие клочья. Потом рассыпал их вокруг и яростно стал втаптывать башмаками в снег. И даже в голову мне не пришло, что можно было прочесть это письмо.
На следующий день первый урок вела наша классная руководительница пани Вонторская. Она проверила список, вынула журнал, в котором проставляла отметки. "Будет спрашивать, - подумал я. - Только бы не Сохацкую, она ей сегодня ничего не ответит!" Я беспокоился за Анку. Она сидела неподвижно, уставясь в стену.
- Кто припомнит, о чем мы говорили на прошлом уроке? - начала пани Вонторская.
И тут встала Эва Винклер:
- Простите, пожалуйста! У меня вчера на уроке физкультуры пропал кошелек. Там были деньги.
Класс беспокойно задвигался. А я почувствовал, что со мною происходит что-то странное. Я оцепенел, ужас охватил меня. Выходит, я все же… вор? Я - вор? И что теперь? Если уж первый шаг сделан, то какой будет: второй? Я старался не смотреть на Анку. Да, главное не смотреть на Анку. Ни в коем случае. О чем она думает? Что она думает обо мне?
Откуда-то издалека, совсем издалека доходил до меня голос классной руководительницы:
- Кража? У нас? Быть не может… Ведь за все годы в нашем классе ничего не пропадало, скажи, как это случилось?
Эва посмотрела на Сохацкую злым, мстительным взглядом.
- В этом кошельке, - цедила она слова, - было любовное письмо, которое Анка написала Анджею Косинскому. Я как раз хотела вам сегодня его показать. Но письмо пропало. Кто-то выкрал его… И деньги тоже!
Я никак не мог собраться с мыслями. Вряд ли там были деньги, я их не видел… Эва лжет, наверняка лжет! Она еще хуже, чем я предполагал. Но что теперь будет? Ничего умного не приходило мне в голову. Я прекрасно понимал, чем все это грозит. Анку теперь уже не спасешь, ей ни за что не оправдаться! Никто не поверит, что украла не она. Ведь только Сохацкой нужно было то письмо. А если кошелек пропал? Никто не поверит, что Анка не брала денег. Ее выгонят из школы. Эва не отступится. И мать ее тоже… Боже ты мой, что я наделал!
Как теперь быть? Сказать, что это я? Но тогда что будет со мною? И поможет ли это Сохацкой? Да и вообще, поверят ли они мне? Паук украл письмо и деньги? Паук? Ни класс не поверит, ни учителя. В лучшем случае скажут, что глупый Паук неизвестно по какой причине выгораживает Сохацкую, берет вину на себя. Благородный, видите ли! Ну и что теперь делать?
Пани Вонторская обвела класс растерянным взглядом. Класс молчал. Все глаза устремлены были на Сохацкую.
- Анка! Что все это значит? - заволновалась руководительница. - Может, ты все же объяснишь?
- Это неправда, - тихо сказала Анка и повернулась к Эве. - Это неправда, - повторила она.
Эва язвительно ухмыльнулась. Она понимала свои преимущества. Это бездоказательное "неправда" Анке не поможет.
- Неправда? А сто злотых украли. Испарились они, что ли? Вместе с твоим письмом.
И тут ситуацию спас Викарек. Я не думаю, чтобы он умышленно хотел отвести внимание от Анки. Скорее всего, он просто чистосердечно выразил свои чувства.
- Это очень хорошо! - громко и почти весело сказал он. - Очень хорошо!
Я видел, что некоторые, мальчишки особенно, усмехнулись при этом. Похоже, не только Викарек обрадовался, что у Эвы пропало письмо и сто злотых впридачу.
- Что ты хочешь этим сказать, Викарек? - резко спросила пани Вонторская.
Викарек встал, пожал плечами и с наглым видом ответил:
- Я хотел сказать: очень хорошо, что у нее украли сто злотых, а не, к примеру, пятьсот. Это очень хорошо! - И сел на место.
Джюрджала захихикал, и настроение класса немного поднялось. Словно бы все на минуту забыли, о чем, собственно, речь и что грозит Анке.
Я воспользовался случаем. Викарек, сам того не ведая, очень мне помог. Теперь я был совершенно спокоен. Сам себя не узнавал. Паук, пожалуй, никогда в жизни на такое бы не отважился. А я встал и громко произнес:
- В нашем классе ничего пропасть не может! Винклер, вероятно, потеряла эти деньги в раздевалке или еще где-нибудь… если вообще они у нее были. Надо спросить у гардеробщицы, у истопника. Может, кто-то подобрал их.
Я прикинулся, будто не замечаю удивления класса. Верно, думают сейчас: "Ну и ну! Паук заговорил! Конец света!" И это даже развеселило меня немного. "Что вы знаете? Это вовсе не Паук! Паук сидел бы себе тихонько и никуда не лез. Это не Паук стоит сейчас перед вами. Это я стою. И совершенно спокоен, хотя знаю, что рискую. Но я твердо знаю, что хочу сделать, твердо знаю, для чего. И потому это должно удасться!"
- Совершенно правильно! Хоть один сообразил! - сказала пани Вонторская. - С этого надо было начинать. Пусть дежурный пойдет и спросит у гардеробщицы.
В одну секунду я был у дверей. Мне и в голову не пришло, что такая поспешность может показаться подозрительной.
- Что, опять ты дежурный? - удивилась руководительница.
Отворяя двери, я услышал, как Джюрджала сострил:
- Он всегда дежурный. У него профессия такая!
Раньше я наверняка бы обиделся, но сейчас это вовсе меня не задело. Ведь смеялись-то над Пауком. А мне-то что? Я перестал быть Пауком, я был собою, тем, настоящим.
Я спустился в раздевалку. Слава богу, никого! Залез рукой за батарею. Вот он, кошелек! С облегчением вздохнул: счастье улыбнулось.
Я вышел на лестницу и только там заглянул в кошелек: в одном из карманчиков лежала красная ассигнация. Значит, Эва все же не лгала, в кошельке и вправду были деньги. Хотя бы в этом ее нельзя упрекнуть.
Я немного походил по коридору, чтобы протянуть время, потом на минутку задержался у дверей, глубоко вздохнул и вошел в класс. И сказал как ни в чем не бывало:
- Истопник нашел какой-то кошелек. Твой? Если нет, мне надо тут же вернуть его.