"Месяц высокий над городом лег…"
Месяц высокий над городом лег,
Грезили старые зданья…
Голос ваш был безучастно-далек:
– "Хочется спать. До свиданья".
Были друзья мы иль были враги?
Рук было кратко пожатье,
Сухо звучали по камню шаги
В шорохе длинного платья.
Что-то мелькнуло, – знакомая грусть,
– Старой тоски переливы…
Хочется спать Вам? И спите, и пусть
Сны Ваши будут красивы;
Пусть не мешает анализ больной
Вашей уютной дремоте.
Может быть в жизни Вы тоже покой
Муке пути предпочтете.
Может быть Вас не захватит волна,
Сгубят земные соблазны, –
В этом тумане так смутно видна
Цель, а дороги так разны!
Снами отрадно страдания гнать,
Спящим не ведать стремленья,
Только и светлых надежд им не знать,
Им не видать возрожденья,
Им не сложить за мечту головы, –
Бури – герои достойны!
Буду бороться и плакать, а Вы
Спите спокойно!
В Кремле
Там, где мильоны звезд-лампадок
Горят пред ликом старины,
Где звон вечерний сердцу сладок,
Где башни в небо влюблены;
Там, где в тени воздушных складок
Прозрачно-белы бродят сны –
Я понял смысл былых загадок,
Я стал поверенным луны.В бреду, с прерывистым дыханьем,
Я все хотел узнать, до дна:
Каким таинственным страданьям
Царица в небе предана
И почему к столетним зданьям
Так нежно льнет, всегда одна…
Что на земле зовут преданьем, –
Мне все поведала луна.В расшитых шелком покрывалах,
У окон сумрачных дворцов,
Я увидал цариц усталых,
В глазах чьих замер тихий зов.
Я увидал, как в старых сказках,
Мечи, венец и древний герб,
И в чьих-то детских, детских глазках
Тот свет, что льет волшебный серп.О, сколько глаз из этих окон
Глядели вслед ему с тоской,
И скольких за собой увлек он
Туда, где радость и покой!
Я увидал монахинь бледных,
Земли отверженных детей,
И в их молитвах заповедных
Я уловил пожар страстей.
Я угадал в блужданьи взглядов:
– "Я жить хочу! На что мне Бог?"
И в складках траурных нарядов
К луне идущий, долгий вздох.Скажи, луна, за что страдали
Они в плену своих светлиц?
Чему в угоду погибали
Рабыни с душами цариц,
Что из глухих опочивален
Рвались в зеленые поля?
– И был луны ответ печален
В стенах угрюмого Кремля.
У гробика
Екатерине Павловне Пешковой
Мама светло разукрасила гробик.
Дремлет малютка в воскресном наряде.
Больше не рвутся на лобик
Русые пряди;Детской головки, видавшей так мало,
Круглая больше не давит гребенка…
Только о радостном знало
Сердце ребенка.Век пятилетний так весело прожит:
Много проворные ручки шалили!
Грези, никто не тревожит,
Грози меж лилий…Ищут цветы к ней поближе местечко,
(Тесно ей кажется в новой кровати).
Знают цветы: золотое сердечко
Было у Кати!Не нам судить, не нам винить…
Нельзя за тайну ненавидеть.В стране несбывшихся гаданий
Живешь одна, от всех вдали.
За счастье жалкое земли
Ты не отдашь своих страданий.Ведь нашей жизни вся отрада
К бокалу прошлого прильнуть.
Не знаем мы, где верный путь,
И не судить, а плакать надо.
Эпитафия
Л. А. Т.
На земле
– "Забилась в угол, глядишь упрямо…
Скажи, согласна? Мы ждем давно".
– "Ах, я не знаю. Оставьте, мама!
Оставьте, мама. Мне все равно!"
Последнее слово
О будь печальна, будь прекрасна,
Храни в душе осенний сад!
Пусть будет светел твой закат,
Ты над зарей была не властна.Такой как ты нельзя обидеть:
Суровый звук – порвется нить!
В земле
– "Не тяжки ль вздохи усталой груди?
В могиле тесной всегда ль темно?"
– "Ах, я не знаю. Оставьте, люди!
Оставьте, люди! Мне все равно!"
Над землей
– "Добро любила ль, всем сердцем, страстно?
Зло – возмущало ль тебя оно?"
– "О Боже правый, со всем согласна!
Я так устала. Мне все равно!"
Даме с камелиями
Все твой путь блестящей залой зла,
Маргарита, осуждают смело.
В чем вина твоя? Грешило тело!
Душу ты – невинной сберегла.Одному, другому, всем равно,
Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.
Этой горестной полуулыбкой
Ты оплакала себя давно.Кто поймет? Рука поможет чья?
Всех одно пленяет без изъятья!
Вечно ждут раскрытые объятья,
Вечно ждут: "Я жажду! Будь моя!"День и ночь признаний лживых яд…
День и ночь, и завтра вновь, и снова!
Говорил красноречивей слова
Темный взгляд твой, мученицы взгляд.Все тесней проклятое кольцо,
Мстит судьба богине полусветской…
Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской
Заглянул тебе, грустя, в лицо…О любовь! Спасает мир – она!
В ней одной спасенье и защита.
Все в любви. Спи с миром, Маргарита…
Все в любви… Любила – спасена!
Жертвам школьных сумерок
Милые, ранние веточки,
Гордость и счастье земли,
Деточки, грустные деточки,
О, почему вы ушли?Думы смущает заветные
Ваш неуслышанный стон.
Сколько-то листья газетные
Кроют безвестных имен!..
Губы, теперь онемелые,
Тихо шепнули: "Не то…"
Смерти довериться, смелые,
Что вас заставило, что?
Ужас ли дум неожиданных,
Душу зажегший вопрос,
Подвигов жажда ль невиданных,
Или предчувствие гроз, –
Спите в покое чарующем!
Смерть хороша – на заре!
Вспомним о вас на пирующем,
Бурно-могучем костре.
– Правы ли на смерть идущие?
Вечно ли будет темно?
Это узнают грядущие,
Нам это знать – не дано.
Сереже
Ты не мог смирить тоску свою,
Победив наш смех, что ранит, жаля.
Догорев, как свечи у рояля,
Всех светлей проснулся ты в раю.И сказал Христос, отец любви:
"По тебе внизу тоскует мама,
В ней душа грустней пустого храма,
Грустен мир. К себе ее зови".С той поры, когда желтеет лес,
Вверх она, сквозь листьев позолоту,
Все глядит, как будто ищет что-то
В синеве темнеющих небес.И когда осенние цветы
Льнут к земле, как детский взгляд без смеха,
С ярких губ срывается, как эхо,
Тихий стон: "Мой мальчик, это ты!"О, зови, зови сильней ее!
О земле, где все – одна тревога
И о том, как дивно быть у Бога,
Все скажи, – ведь дети знают все!Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,
Ты ушел, сомнений не тревожа…
Ты ушел… Ты мудрый был, Сережа!
В мире грусть. У Бога грусти нет!
Дортуар весной
Анне Ланиной
О весенние сны в дортуаре,
О блужданье в раздумье средь спящих.
Звук шагов, как нарочно, скрипящих,
И тоска, и мечты о пожаре.Неспокойны уснувшие лица,
Газ заботливо кем-то убавлен,
Воздух прян и как будто отравлен,
Дортуар – как большая теплица.Тихи вздохи. На призрачном свете
Все бледны. От тоски ль ожиданья,
Оттого ль, что солгали гаданья,
Но тревожны уснувшие дети.Косы длинны, а руки так тонки!
Бред внезапный: "От вражеских пушек
Войско турок…" Недвижны иконки,
Что склонились над снегом подушек.Кто-то плачет во сне, не упрямо…
Так слабы эти детские всхлипы!
Снятся девочке старые липы
И умершая, бледная мама.Расцветает в душе небылица.
Кто там бродит? Неспящая поздно?
Иль цветок, воскресающий грозно,
Что сгубила весною теплица?
Первое путешествие
– "Плывите!" молвила Весна.
Ушла земля, сверкнула пена,
Диван-корабль в озерах сна
Помчал нас к сказке Андерсена.Какой-то добрый Чародей
Его из вод направил сонных
В страну гигантских орхидей,
Печальных глаз и рощ лимонных.Мы плыли мимо берегов,
Где зеленеет Пальма Мира,
Где из спокойных жемчугов
Дворцы, а башни из сапфира.Исчез последний снег зимы,
Нам цвел душистый снег магнолий.
Куда летим? Не знали мы!
Да и к чему? Не все равно ли?Тянулись гибкие цветы,
Как зачарованные змеи,
Из просветленной темноты
Мигали хитрые пигмеи…Последний луч давно погас,
В краях последних тучек тая,
Мелькнуло облачко-Пегас,
И рыб воздушных скрылась стая,И месяц меж стеблей травы
Мелькнул в воде, как круг эмали…
Он был так близок, но, увы –
Его мы в сети не поймали!Под пестрым зонтиком чудес,
Полны мечтаний затаенных,
Лежали мы и страх исчез
Под взором чьих-то глаз зеленых.Лилось ручьем на берегах
Вино в хрустальные графины,
Служили нам на двух ногах
Киты и грузные дельфины…Вдруг – звон! Он здесь! Пощады нет!
То звон часов протяжно-гулок!
Как, это папин кабинет?
Диван? Знакомый переулок?Уж утро брезжит! Боже мой!
Полу во сне и полу-бдея
По мокрым улицам домой
Мы провожали Чародея.
Второе путешествие
Нет возврата. Уж поздно теперь.
Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,
Отвори нам желанную дверь,
Покажи нам заветные комнаты.
Красен факел у негра в руках,
Реки света струятся зигзагами…
Клеопатра ли там в жемчугах?
Лорелея ли с рейнскими сагами?
Может быть… – отворяй же скорей
Тайным знаком серебряной палочки! –
Там фонтаны из слез матерей?
И в распущенных косах русалочки?
Не горящие жаждой уснуть –
Как несчастны, как жалко-бездомны те!
Дай нам в душу тебе заглянуть
В той лиловой, той облачной комнате!
Летом
– "Ася, поверьте!" и что-то дрожит
В Гришином деланном басе.
Ася лукава и дальше бежит…
Гриша – мечтает об Асе.Шепчутся листья над ним с ветерком,
Клонятся трепетной нишей…
Гриша глаза вытирает тайком,
Ася – смеется над Гришей!
Самоубийство
Был вечер музыки и ласки,
Все в дачном садике цвело.
Ему в задумчивые глазки
Взглянула мама так светло!
Когда ж в пруду она исчезла
И успокоилась вода,
Он понял – жестом злого жезла
Ее колдун увлек туда.
Рыдала с дальней дачи флейта
В сияньи розовых лучей…
Он понял – прежде был он чей-то,
Теперь же нищий стал, ничей.
Он крикнул: "Мама!", вновь и снова,
Потом пробрался, как в бреду,
К постельке, не сказав ни слова
О том, что мамочка в пруду.
Хоть над подушкою икона,
Но страшно! – "Ах, вернись домой!"
…Он тихо плакал. Вдруг с балкона
Раздался голос: "Мальчик мой!"В изящном узеньком конверте
Нашли ее "прости": "Всегда
Любовь и грусть – сильнее смерти".
Сильнее смерти… Да, о да!..
Вокзальный силуэт
Не знаю вас и не хочу
Терять, узнав, иллюзий звездных.
С таким лицом и в худших безднах
Бывают преданны лучу.У всех, отмеченных судьбой,
Такие замкнутые лица.
Вы непрочтенная страница
И, нет, не станете рабой!С таким лицом рабой? О, нет!
И здесь ошибки нет случайной.
Я знаю: многим будут тайной
Ваш взгляд и тонкий силуэт,Волос тяжелое кольцо
Из-под наброшенного шарфа
(Вам шла б гитара или арфа)
И ваше бледное лицо.Я вас не знаю. Может быть
И вы как все любезно-средни…
Пусть так! Пусть это будут бредни!
Ведь только бредней можно жить!Быть может, день недалеко,
Я все пойму, что неприглядно…
Но ошибаться – так отрадно!
Но ошибиться – так легко!Слегка за шарф держась рукой,
Там, где свистки гудят с тревогой,
Стояли вы загадкой строгой.
Я буду помнить вас – такой.
"Как простор наших горестных нив…"
Как простор наших горестных нив,
Вы окутаны грустною дымкой;
Вы живете для всех невидимкой,
Слишком много в груди схоронив.В вас певучий и мерный отлив,
Не сродни вам с людьми поединки,
Вы живете, с кристальностью льдинки
Бесконечную ласковость слив.Я люблю в вас большие глаза,
Тонкий профиль задумчиво-четкий,
Ожерелье на шее, как четки,
Ваши речи – ни против, ни за…Из страны утомленной луны
Вы спустились на тоненькой нитке.
Вы, как все самородные слитки,
Так невольно, так гордо скромны.За отливом приходит прилив,
Тая, льдинки светлее, чем слезки,
Потухают и лунные блестки,
Замирает и лучший мотив…Вы ж останетесь той, что теперь,
На огне затаенном сгорая…
Вы чисты, и далекого рая
Вам откроется светлая дверь!
Нине
К утешениям друга-рояля
Ты ушла от излюбленных книг.
Чей-то шепот в напевах возник,
Беспокоя тебя и печаля.Те же синие летние дни,
Те же в небе и звезды и тучки…
Ты сомкнула усталые ручки,
И лицо твое, Нина, в тени.Словно просьбы застенчивой ради,
Повторился последний аккорд.
Чей-то образ из сердца не стерт!..
Все как прежде: портреты, тетради,Грустных ландышей в вазе цветы,
Там мирок на диване кошачий…
В тихих комнатках маленькой дачи
Все как прежде. Как прежде и ты.Детский взор твой, что грустно тревожит,
Я из сердца, о нет, не сотру.
Я любила тебя как сестру
И нежнее, и глубже, быть может!Как сестру, а теперь вдалеке,
Как царевну из грез Андерсена…
Здесь, в Париже, где катится Сена,
Я с тобою, как там. на Оке.Пусть меж нами молчанья равнина
И запутанность сложных узлов.
Есть напевы, напевы без слов,
О любимая, дальняя Нина!
В париже
Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.Шумны вечерние бульвары,
Последний луч зари угас,
Везде, везде все пары, пары,
Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейхштадтский
И Сара – все придут во сне!В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.
В шенбрунне
Нежен первый вздох весны,
Ночь тепла, тиха и лунна.
Снова слезы, снова сны
В замке сумрачном Шенбрунна.Чей-то белый силуэт
Над столом поникнул ниже.
Снова вздохи, снова бред:
"Марсельеза! Трон!.. В Париже…"Буквы ринулись с страниц,
Строчка – полк. Запели трубы…
Капли падают с ресниц,
"Вновь с тобой я!" шепчут губы.Лампы тусклый полусвет
Меркнет, ночь зато светлее.
Чей там грозный силуэт
Вырос в глубине аллеи?…Принц австрийский? Это роль!
Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?
Нет, он маленький король!
– "Император, сын любимый!Мчимся! Цепи далеки,
Мы свободны. Нету плена.
Видишь, милый, огоньки?
Слышишь всплески? Это Сена!"Как широк отцовский плащ!
Конь летит, огнем объятый.
"Что рокочет там, меж чащ?
Море, что ли?" – "Сын, – солдаты!"– "О, отец! Как ты горишь!
Погляди, а там направо, –
Это рай?" – "Мой сын – Париж!"
– "А над ним склонилась?" – "Слава".В ярком блеске Тюилери,
Развеваются знамена.
– "Ты страдал! Теперь цари!
Здравствуй, сын Наполеона!"Барабаны, звуки струн,
Все в цветах… Ликуют дети…
Все спокойно. Спит Шенбрунн.
Кто-то плачет в лунном свете.
Kamepata
"Au moment ou je me disposals a monter l'escalier, voila qu'une femme, envelopee dans un manteau, me saisit vivement la main et l'embrassa".
Prokesh-Osten. "Mes relations avec le due de Reichstadt".
Его любя сильней, чем брата,
– Любя в нем род, и трон, и кровь, –
О, дочь Элизы, Камерата,
Ты знала, как горит любовь.Ты вдруг, не венчана обрядом,
Без пенья хора, мирт и лент,
Рука с рукой вошла с ним рядом
В прекраснейшую из легенд.Благословив его на муку,
Склонившись, как идут к гробам,
Ты, как святыню, принца руку,
Бледнея, поднесла к губам.И опустились принца веки,
И понял он без слов, в тиши,
Что этим жестом вдруг навеки
Соединились две души.Что вам Ромео и Джульетта,
Песнь соловья меж темных чащ!
Друг другу вняли – без обета
Мундир как снег и черный плащ.И вот, великой силой жеста,
Вы стали до скончанья лет
Жених и бледная невеста,
Хоть не был изречен обет.Стоите: в траурном наряде,
В волнах прически темной – ты,
Он – в ореоле светлых прядей,
И оба дети, и цветы.Вас не постигнула расплата,
Затем, что в вас – дремала кровь.
О, дочь Элизы, Камерата,
Ты знала, как горит любовь!
Расставание
Твой конь, как прежде, вихрем скачет
По парку позднею порой…
Но в сердце тень, и сердце плачет,
Мой принц, мой мальчик, мой герой.
===
Мне шепчет голос без названья:
– "Ах, гнета грезы – не снести!"
Пред вечной тайной расставанья
Прими, о принц, мое прости.
===
О сыне Божьем эти строфы:
Он, вечно-светел, вечно-юн,
Купил бессмертье днем Голгофы,
Твоей Голгофой был Шенбрунн.
===
Звучали мне призывом Бога
Твоих крестин колокола…
Я отдала тебе – так много!
Я слишком много отдала!
===
Теперь мой дух почти спокоен,
Его укором не смущай…
Прощай, тоской сраженный воин,
Орленок раненый, прощай!
===
Ты был мой бред светло-немудрый,
Ты сон, каких не будет вновь…
Прощай, мой герцог светлокудрый,
Моя великая любовь!
Колдунья
Я – Эва, и страсти мои велики:
Вся жизнь моя страстная дрожь!
Глаза у меня огоньки-угольки,
А волосы спелая рожь,
И тянутся к ним из хлебов васильки.
Загадочный век мой – хорош.Видал ли ты эльфов в полночную тьму
Сквозь дым лиловатый костра?
Звенящих монет от тебя не возьму, –
Я призрачных эльфов сестра…
А если забросишь колдунью в тюрьму,
То гибель в неволе быстра!Ты рыцарь, ты смелый, твой голос ручей,
С утеса стремящийся вниз.
От глаз моих темных, от дерзких речей
К невесте любимой вернись!
Я, Эва, как ветер, а ветер – ничей…
Я сон твой. О рыцарь, проснись!