В отдельных случаях для прочтения тайнописи письма приходилось его держать над паром. Тогда нужен был чугунок, который наверняка заметила Леля.
Вот и проступят написанные строки, и тайное станет явным.
И опять себя ругала Мария Петровна: "Дуреха… Дуреха… Тоже мне конспиратор… Мышей уже разучилась ловить!"
Она сердилась на себя за невнимательность, ибо всегда считала, что в подполье нет мелочей.
Мария Петровна накинула шаль на плечи и отнесла чугунок на кухню.
Прокричала кукушка. Выскочила на крылечко часов и начала махать крылышками. Домик у кукушки резной, крылечко расписное. И гири, заскрипев цепью, поползли вниз. Один… Два… Три…
"Ба, да уже три часа ночи… Скоро рассвет, - сокрушалась Мария Петровна и, подхватив на руки Лелю, привалилась к спинке дивана. - Леля стала большой и скоро все начнет понимать… Нужно будет с ней как-то поговорить, объяснить хорошенько… Только мала Леля, мала… Вот и откладывает она свой разговор. А Леля уже о шпике заговорила… Эти познания, конечно, от Марфуши. Но и шпики теряют всякий стыд и совесть, так и шатаются около дома… Неужто и в непогоду торчат? Плохо дело, коли так. Значит, скоро арестуют… Арестуют при первой оплошности… А девочки… - Щемящая боль сдавила ее сердце. - Опять придется их бросать. Василий Семенович такой больной… Значит, вся надежда на Марфушу".
Мария Петровна гладила девочку по волосам. Тонким, волнистым. И думала свою невеселую думу. Плохие дела, плохие… Леля быстро уснула, и она осторожно отнесла Лелю в спальню на кровать, укрыла одеяльцем.
В спальне горел ночник. Гномик в сдвинутом на ухо колпаке улыбался и высоко держал свечу. От свечи падала тень короткой полосой на потолок. Пламя вздрагивало от невидимого дуновения воздуха, и полоса на потолке передвигалась, словно живая. Мария Петровна поправила подушку у Кати. Девочка спала, сладко причмокивая губами. Кате всего пять лет. Подушка сбилась, и голова девочки лежала на матрасе. Плотные ноги ее вздрагивали, словно и во сне бежала. Шалунишка… "Пора и шпику на покой убраться, - решила Мария Петровна. - Возьму и раздвину шторы. И с лампой подойду к стеклу… Поймет, что зарвался, и уберется трехрублевый нахал".
И она закрыла дверь спальни.
О ТОМ, КАКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВЫПАЛИ КУКЛЕ
И опять выпрыгнула кукушка на резное крылечко. Наклонила головку, помахала крылышками и прокричала четыре раза.
"Как времечко-то бежит, - вздохнула Мария Петровна. - Оглянуться не успела, и ночь прошла". "День да ночь - сутки прочь", - говаривала Марфуша. Только за сутки ох как много нужно сделать! И время всегда у нее на счету. Вот и утренняя заря разгорелась, а работу не закончила. Письма из-за границы расшифровать толком не сумела. А тут Леля с ночным пробуждением… Рано взрослеют ее девочки, не по годам. Очевидно, передается тревога, которая царит в семье. Василий Семенович от каждого ночного звонка вздрагивает, боится обыска, ареста. Не за себя боится, а за нее. И каждого нового человека встречает недобрым, колючим взглядом. Она до предела ограничила появление связных в доме, но ведь без людей работать невозможно. Нужно в партийные организации на заводы и фабрики передать запрещенную литературу, которую к ней привозят. И все это с осторожностью. Вот и приходится связным уносить на себе весь груз. Именно на себе. Связные обложатся литературой, покрепче поясом или полотенцем обвяжутся, словно куклы спеленутые. Сверху наденут пальто или пиджак и выплывают на улицу чуть пополневшими. Поправляются прямо на глазах. Зато руки пустые. Ни свертка, ни корзины - ничего, что могло бы вызывать у шпиков подозрение о передаче нелегальщины. Нелегальщиной называли запрещенные книги, в которых звали народ к борьбе с царем. Пустые руки - это закон конспирации. И этот закон пока саратовские шпики не разгадали.
Вот и сейчас в чулане лежит транспорт искровской литературы. Транспорт - это целое богатство. И состоит он из книг и брошюр, их со всякими хитростями и предосторожностями перевезли через границу. Главное в нем - газета "Искра", которую редактировал Ленин. Ей, агенту "Искры" по Поволжью, приходится этот транспорт принимать и прятать в тайниках, потом раздавать по организациям. И делать это в считанные дни. Привозят агенты транспорт все больше по ночам, чтобы не привлекать внимания, и говорят при этом условные слова - пароль: "Транспорт от бесов!" И сердце ее радуется, потому что литература такая очень нужна рабочему человеку.
Мария Петровна потерла виски. Зевнула. Спать хотела отчаянно, но утро принесет новые заботы, и дела нельзя откладывать.
Она подошла к столику, на котором стоял фаянсовый таз и кувшин с водой для умывания, приготовленный заботливой Марфушей. "Золотой человек, - вздохнула Мария Петровна, - на ней весь дом держится. Да и к девочкам так привязалась".
Мария Петровна надела очки с металлическими дужками и принялась отвечать на письма. Первым ответила Владимиру Ильичу Ленину. Письмо его такое заботливое и обеспокоенное. Он хотел узнать, как обстоят дела в партийной организации в Саратове, и просил обо всем обстоятельно рассказать. И еще - нужны деньги для издания газеты "Искра". "Искра" была рабочей газетой, призывала она к борьбе с царизмом и выходить в России не могла. Ее бы сразу запретили и арестовали бы печатников, редакторов, всех тех, кто работал. Печаталась она за границей в разных городах - то в Мюнхене, то в Лондоне, то в Женеве. Печаталась в основном на рабочие деньги, их собирали на заводах и фабриках. Плохо жили рабочие, но пятачки на издание газеты не жалели. Очень любили свою газету, называли ее нашенской и зачитывали буквально до дыр.
Мария Петровна писала долго. Знала, Ильичу дорого каждое слово из России. Потом взяла листок бумаги и стала шифровать. Шифровка - это целая наука, и революционер не мог без этой науки жить. Письмо шло по почте, его могла перехватить полиция и вскрыть. И тогда все тайное стало бы для полиции явным - начались бы и аресты, и обыски, и преследования. Горе немалое. Вот и придумали революционеры шифры, ими зашифровывали слова и предложения. Самый простой был цифровой. Каждая буква имела свою цифру, и вместо букв и слов получались колонки цифр. Эти колонки не могли прочитать, если не знали к ним ключа. Было бы очень просто, если бы каждый раз одну и ту же букву заменяли одной и той же цифрой, - тогда полиция подобрала бы ключ и легко бы узнавала содержание писем. Нет, революционеры это предусмотрели. Недаром в революцию пришли самые талантливые и светлые люди. Шифров было множество, ключом чаще всего служило какое-нибудь стихотворение. Менялось стихотворение - ключ - менялись и цифры, которыми обозначали буквы. Да и стихотворения выискивались редкие, но, как правило, из тех книг, которые были у каждого интеллигента.
И опять кричала кукушка, и опять сокрушалась, вздыхая, Мария Петровна. Шифр был трудный, и назывался он "Медведь". Но и письмо-то адресовалось Ленину!
Писала она мелким убористым почерком, чтобы как можно больше слов уместить на маленьком клочке бумаги. Бумага тонкая, полупрозрачная, которая легко свертывалась в трубочку.
Мария Петровна во время работы любила прохаживаться по комнате - уставала от долгого сидения. Вот и сейчас встала и прошлась.
Дождь все не прекращался и барабанил с остервенением. В потоках воды кружили листья, сорванные ветром, то исчезая, то появляясь. Временами возникали запруды, которые в бешенстве крушили поток.
Загремел гром, и на белых занавесках запрыгали яркие всполохи молний. Налетел ветер, низко наклонил стоявшую на углу дома березку. Тонкую. С широкими листьями. Гибкую. Ветер трепал ветви, словно девичьи косы. Ствол потемнел, а в солнечные дни был голубым. И листья шуршали, переговаривались. Только ветру не сломать березки… Не сломать…
Мария Петровна улыбнулась своим думам и подошла к дивану. На подушке нежилась Лелина кукла. Голубые глаза, уставшие от долгой бессонницы, с недоумением смотрели на Марию Петровну. Руки она сложила на коленях и сидела напряженная, словно боялась помять юбку с оборками.
Люди придумали, что куклы ничего не понимают и не чувствуют. Только все это неправда. Куклы умеют и радоваться, и обижаться, и быть верными друзьями. Одни дети знают правду о куклах - вот почему они так и любят друг друга.
Вздохнув, Мария Петровна взяла куклу на руки. Вздрогнула от неожиданности, услышав, как кукла сказала: "ма-ма". Потом улыбнулась и попросила, будто живую:
- Потерпи, Жужу… Потерпи…
Кукла, казалось, с укором следила за Марией Петровной. Красные улыбчивые губы вытянула в ниточку. Странные игры придумывают эти взрослые. Сейчас начнет ее раздевать. А зачем? На дворе - дождь, непогода… Брр… Кукла закрыла глаза и молчала. Это было дурно. Кукла обязана говорить и улыбаться, когда ее брали на руки. Лучше уснуть и не видеть этих чудачеств взрослых… Обычно Леля ее гладит по волосам прежде, чем взять на руки, а Мария Петровна забывала… Конечно, она рада, что попала в этот дом. Здесь весело, ее не дергают за волосы, не тащат купать в платье, как в других домах. Да и что за удовольствие - лежать в коробке да пылиться у купца Сидорова? "Ни радости, ни огорчений, из которых состоит жизнь", - по словам Василия Семеновича. Все было бы прекрасно, если бы не Мария Петровна…
Мария Петровна осторожно сняла с куклы чепец, полюбовалась на отливающие золотом волосы. Лампа горела десятилинейная и широко разбрасывала свет во все стороны. Потом повернула куклу на спину, провела рукой по волосам, будто хотела успокоить. Расстегнула кнопки на вороте, подняла кверху руки и со всякими предосторожностями сняла платье. И тонкую батистовую рубашку, отделанную лентами. Кукла осталась в нижней кружевной юбке, в белых чулках и сафьяновых туфельках.
- Разодели тебя как принцессу - и в кружева, и в батист, и лент не пожалели, - то ли с удивлением, то ли с удовольствием проговорила Мария Петровна и взяла в руки ножницы.
Кукла закрыла глаза, да так крепко, что стали видны одни ресницы. Длинные, пушистые.
Ножницы короткие, с закругленными концами. Мария Петровна быстро и ловко отпарывала головку у куклы. Работала осторожно, чтобы не повредить матерчатой грудки. Вынула белые нитки и сняла головку. Потом взяла маленький пинцет и принялась извлекать из головки бумажные трубочки.
Как бы удивилась Леля, если бы узнала, что в головке Жужу находится целый тайник - здесь и ключи-разгадки к шифрам, и тайные адреса агентов в других городах, и пароли - заветные слова, по которым узнавали революционеры друг друга, - и важные письма, которые невозможно доверить почте. Приходилось ждать оказии, чтобы передать их с верным человеком, запрятав в корешок книги или в двойное дно чемодана.
Помимо всего, Мария Петровна - секретарь городского комитета РСДРП, так называли большевистскую партию в те времена. И много у нее дел по подполью, которые именовались техникой, - и надежные адреса, по которым спасались от ареста, и фальшивые паспорта для тех, кто не мог жить по своему настоящему, ибо разыскивался полицией, и пароли, и явки для каждого уезжавшего по партийным делам в другие города.
Память у Марии Петровны блестящая и секретов знала великое множество, но все упомнить невозможно. Вот и требовались записи. Только особые - конспиративные.
Работы невпроворот. Перевезти газету "Искра" из одного города в другой - дело не простое. Нужно было держать связь со множеством людей, причастных к революции, и здесь без записей не обойтись. А записи нужно прятать. Так в доме на Мало-Сергиевской появились тайники.
Тайник в головке куклы небольшой, но очень важный. Какие бы деньги заплатили в полиции, чтобы узнать секреты! Свобода многих людей находилась в голове куклы! Не провалить людей, уберечь от ареста - в этом большая заботушка профессионального революционера. Профессиональным революционером и являлась Мария Петровна Голубева.
Мария Петровна очень осторожна в своей работе и так бережна к секретам. Секреты принадлежали не ей, а партии.
Мария Петровна аккуратно засунула записочки, дополнив их сведениями. И вновь принялась за куклу. Все хорошо - глаза у Жужу закрываются. Мария Петровна встряхнула куклу. Жужу захлопала ресницами и широко распахнула глаза. Игла с толстой ниткой замелькала в руках. Стежок… Стежок… Стежок… Кукла попискивала, когда ее переворачивали с боку на бок. Мария Петровна быстро одевала Жужу. Теперь у Жужу глаза веселые. Вот и платье в сборках, и чепчик на голове. Хорошо-то как! И по волосам погладила Мария Петровна на прощание, как Леля. "Поблагодарила за терпение, - подумала Жужу. - Славная она все же". Леле кукла решила ничего не говорить. Первый раз испугалась, легко сказать - голову отделили от туловища… Но потом пообвыкла. Эти взрослые так странно играют в куклы.
Наконец Жужу усадили на подушку. Кукла раскрыла глаза и приготовилась ждать рассвет.
Мария Петровна отправилась спать. Пробиралась осторожно, чтобы не разбудить девочек.
ПРИШЕЛ ПАРОХОД ПО ВОЛГЕ
Над Волгой летали чайки. Белоснежные. С черным клювом, красными перепончатыми лапками и с глазами-бусинками. Они взмывали с громким криком ввысь, разрезая небо, и пропадали вдали, поглощенные голубизной. По небу лениво проползали розовые облака, подкрашенные солнцем. Облака блуждали по небу, то сгрудивались, нависая над рекой, то исчезали в легкой дымке.
Волга казалась бескрайней, на линии горизонта сливаясь с небом, с редкими белыми барашками на волнах, которые отчетливо выделялись на глади воды. С легким шумом накатывались волны на пристань, ударялись о волнорезы и рассыпались миллионами брызг. И тогда в них вспыхивала многоцветной дугой радуга.
Волны приносили и чаек, которые прилепились к гребню и оглашали пристань ленивым криком. Чайки болтались на волнах и, вдруг испуганно хлопнув крыльями, резко взмывали в небо.
На пристани многолюдно. Началась навигация, и первые пароходы величаво раскачивались на воде, прикрученные крепкими толстыми канатами.
На пристани играла музыка. Горели на солнце начищенные трубы да медные пуговицы у музыкантов. Оркестр был военный. Дирижер с перетянутой талией взмахивал палочкой и напевал. Прогуливались дамы в модных туалетах, заученно улыбались знакомым, кивали большими шляпами с перьями и лентами. Дети в матросках гоняли обруч. Слышались окрики на французском языке. Это гувернантки внушали правила хорошего тона детям.
Неожиданно подул северный ветер, холодный, резкий. И пристань начала пустеть.
- Вот и славно, что я вас, мои девочки, потеплее одела. - Мария Петровна подняла воротничок бархатного пальто у Кати и коротко бросила Леле: - Застегни пуговицы. Не ровен час, продует.
На пристани Голубевы оказались совершенно неожиданно. Утром сидели в столовой и пили чай. День был воскресный, и папа на службу в земскую управу не пошел. Он появился к чаю в халате, с закутанной шеей. В последнее время папа прихварывал. Папа поцеловал детей и сел на свое место у самовара. От еды отказался и попросил маму налить чаю покрепче. Обхватил тонкими пальцами стакан и молча принялся просматривать газеты. Газеты подала Марфуша на маленьком подносике.
Леля завидовала папе - славно-то как! Сказал, не хочу есть, и не ест. Никто к нему не пристает, никто не заставляет пить рыбий жир и есть манную кашу с сырым яйцом.
Мама разливала чай, раскладывала пирожки по тарелкам и благодарила Марфушу.
Марфуша выбегала из столовой на кухню и приносила все новые и новые яства. По обыкновению, она раскраснелась, волосы выбились из-под платка и закрывали лоб. В редкие минуты передышки Марфуша прятала руки под фартук и обижалась, что барышни плохо едят.
Самовар фырчал, и робкие искры падали на скатерть. Пахло угольками. Под льняной салфеткой на подносе чайник для заварки, временами мама водружала его на конфорку. Самовар был тульский, ведерный, с помятыми боками.
Леля никогда не могла понять, зачем им такой большущий самовар. Только Марфуша им гордилась и все свободное время начищала своего красавца.
Катя капризничала, не хотела пить молоко и плакала. И тут же смеялась. На глазах не высохли слезы, а губы растягивались в улыбке. Странная какая! Леля удивлялась, но прощала ей как маленькой.
Мама сидела в лиловом платье, в том самом, в котором Леля ее считала красавицей, и говорила, что в городе появился цирк. И Катя запрыгала от радости. Мама усмехнулась ласково и сказала, что обязательно отправится в цирк с девочками при первой возможности.
Леля и сама видала, как по городу проводили слона, покрытого попоной. Большие кисти били по ногам-тумбам. На слоне восседал клоун, лицо его было выкрашено белой краской, и громко зазывал всех на представление. За слоном бежали ребятишки, кричали и прыгали.
По твердому убеждению Лели именно сегодня и представлялась такая возможность. И Леля вопросительно посмотрела на маму.
Папа сразу разгадал ее вопросительный взгляд и сказал маме:
- Маша, сегодня будет такой погожий день, судя по всему, что не грех вывести девочек в цирк. Славно-то как! Да, да… Денек явно разгуляется. Пожалуй, и я с вами пройдусь. А ужо вечерком поработаю… - Папа повеселел, но все же спросил маму не без осторожности. - Гостей мы сегодня не ждем? - И, получив отрицательный ответ, успокоился. - Вот и хорошо. Я так люблю, когда мы одни дома. И на душе весело, и работается легко, и волнения отступают. Мне нужно большую статью отправить в Петербург.
- Ну и поработай, только ночами не сиди, дорогой! Будь благоразумным! Здоровьем хорошим не отличаешься, так не искушай судьбу! - Мама с нежностью посмотрела на папу и мягко заметила: - Побереги себя для девочек.
Кухарка Марфуша замерла от счастья. Слава богу, все как у людей - в семье мир, и благолепие, и хозяйка дома… Вот так бы почаще.
Пробили часы. Напольные. С зеркальным стеклом и большими медными гирями. Бой еще висел в комнате, как раздался звонок. Резкий. Требовательный. Папа побледнел и зло уставился на маму. Смял салфетку, бросил на стол и свистящим шепотом спросил:
- Кого там принесла нелегкая? - Повернулся к Марфуше и приказал: - Подите и скажите, что господ нет дома. И никого не принимаем. Не принимаем…
Марфуша вопросительно посмотрела на барыню. Лицо Марии Петровны казалось бесстрастным, лишь румянец, появившийся на щеках, говорил о волнении:
- Барин пошутил, Марфуша… Так отвечать нельзя. К тому же просто невежливо! Спросите и, коли дело касается меня, проведите гостя в гостиную. Я заканчиваю чай и выйду из-за стола.
- Вот именно гости к вам… К кому другому могут пожаловать гости в любой час дня и ночи! Только к вам. - Папа, когда сердился на маму, всегда обращался к ней на "вы". - Даже в воскресный день нет покоя… Подумайте о девочках, если ни меня, ни себя не жалеете.
Мама быстро стала отвечать папе по-французски, голос ее делался все тише, а глаза наполнились гневом.
Леля сжалась - опять ссора. В ссоре она всегда была на стороне папы. Папа хотел, чтобы мама никогда не уходила из дома. И она хотела этого. И странно - мама такая добрая, а уступить папе не могла. Девочка решила помирить папу с мамой и не без хитрости спросила:
- Значит, мы пойдем в цирк?
Мама печально опустила глаза. Папа нехорошо захохотал и с бешенством бросил маме в лицо:
- Домашняя жизнь по вашей милости, сударыня, стала балаганом! Да-с, балаганом, и причем копеечным.
Вернулась Марфуша из прихожей, подала барыне запечатанное письмо. И выжидательно замерла в дверях.