В издании представлена повесть А. Котовщиковой, действие которой происходит в первое послевоенное время.
Содержание:
-
Глава первая. Где мой сын? 1
-
Глава вторая. Несокрушимая крепость 7
-
Глава третья. В плену 10
-
Глава четвертая. Мы хотим помочь 12
-
Глава пятая. Начало дружбы 16
-
Глава шестая. Кто ищет, тот всегда найдет 20
Аделаида Александровна Котовщикова
В большой семье
Глава первая. Где мой сын?
Разговор с инспектором
По Невскому проспекту в направлении от Московского вокзала к Адмиралтейству шел военный. На каждом погоне его офицерской шинели серебрилась одна крупная звездочка. В руке он держал небольшой чемодан желтой кожи.
Военный шел медленно, с радостным любопытством разглядывая всё вокруг.
Проходя по Аничкову мосту, через Фонтанку, он остановился и долго смотрел на вздыбленных бронзовых коней: юноши с трудом удерживали их.
Была осень 1945 года. Недавно выпал ранний снег; на тротуарах он уже растаял, а на металлических гривах коней еще белели легкие хлопья.
- Вот и кони уже на месте, - сказал вслух военный и улыбнулся.
Зажглись фонари на Невском. Сумерки, пронизанные огнями, сразу засинели глубоко и густо. Оживленная толпа прохожих двигалась по панели.
Навстречу военному шла молодая женщина и вела за руку мальчика лет девяти. Рассказывая о чем-то матери, мальчик звонко засмеялся. Военный посмотрел на веселого мальчика, нахмурился и ускорил шаги…
Сотрудники Гороно разошлись час назад. Но в кабинете инспектора по розыску всё еще горела настольная лампа, освещая большой письменный стол и на нем пачку раскрытых конвертов.
Пожилая женщина с седыми волосами, собранными на затылке в рыхлый узел, сидела за столом. В тишине скрипело перо и на белый лист бумаги ложились ровные строчки.
Женщина писала и слегка улыбалась.
"Как удачно окончились поиски маленькой Зои Николаевой!" - подумала она, смотря на письмо родственников девочки.
Отыскать Зою было нелегко. По так называемой военной картотеке удалось установить, что Зоя Николаева эвакуирована в 1941 году в Омск с Пятым детским домом.
Из Омска на запрос инспектора ответили, что Николаева есть, но не Зоя, а Елена.
Ксения Семеновна сличила данные картотеки со сведениями, присланными детским домом. Всё сходилось: фамилия, отчество, возраст, номер дома, в котором девочка жила в Ленинграде. Только имя было другое. Очевидно, это была не та девочка. Одинаковый адрес ничего не значил: в огромном ленинградском доме могли жить несколько семей Николаевых.
Но куда же девалась Зоя Николаева? Картотека ясно говорит, что она уехала именно с Пятым детским домом.
Еще и еще раз обращалась Ксения Семеновна в детский дом с просьбой сообщить о всех девочках Николаевых, находившихся там с момента эвакуации. И, наконец, пришел ответ:
"Николаева Зоя-Елена Федоровна, 1937 года рождения, поступила в наш детский дом 3 сентября 1941 года и в настоящее время воспитывается у нас".
Ксения Семеновна немедленно сообщила об этом родным девочки, и вот радостное, полное благодарности письмо…
Как у четырехлетней девочки изменилось имя? Возможно, что она сама называла себя "Ляля", и ее стали считать Еленой. Ксения Семеновна не удивлялась: недаром всю войну она проработала на трудном посту инспектора. Сколько необычайно сложных и, казалось, безнадежных дел удалось ей распутать за эти годы!..
- Разрешите войти? - раздался голос у двери.
Ксения Семеновна подняла голову и нахмурила брови, вглядываясь. Яркий свет лампы заливал только стол в глубине комнаты. У двери было полутемно.
- Простите за беспокойство, я прямо с вокзала. На всякий случай зашел. Вдруг, думаю, еще застану кого-нибудь.
Военный с чемоданом в руке шагнул от двери и остановился у стола.
- Я переписывался с инспектором Вихровой Ксенией Семеновной. Ее можно видеть?
- Как ваша фамилия? - спросила женщина.
- Сахаров.
- Майор Сахаров? - воскликнула Ксения Семеновна. - Садитесь, Иван Антонович. А Ксения Семеновна - это я… - и протянула пришедшему руку.
- Вы даже имя мое помните? - удивился военный.
- Что же тут удивительного? Ведь мы давно в переписке, - отозвалась Ксения Семеновна.
Майор поставил на пол чемодан, снял фуражку и провел рукой по седеющему ежику волос. Потом расстегнул шинель и сел на стул. Лампа осветила чисто выбритое лицо с высоким лбом и добрыми, мягкими губами. Небольшие серые глаза, живые и умные, смотрели прямо и внимательно.
- В отпуск приехали? - ласково спросила Ксения Семеновна.
- Да, недели две могу здесь пробыть…
Ксения Семеновна покосилась на грудь майора и произнесла с уважением.
- Наград у вас сколько! Наверно, где только ни воевали…
- В пяти странах побывал, - просто сказал майор и, сдерживая волнение, тихо спросил:
- Ксения Семеновна, узнали что-нибудь?
- Голубчик, - доброе морщинистое лицо женщины стало взволнованным и виноватым, - ведь я вам писала обо всем не так давно. Получили? Знаю, что получили, потому что ответили.
Сахаров еще ниже опустил голову.
- Давайте еще раз представим, какими данными мы располагаем. - Из ящика стола Ксения Семеновна достала папку и раскрыла ее. - Ваш сын Алексей Сахаров, 1930 года рождения, был эвакуирован на "Большую землю" в апреле 1942 года с детским домом номер 14, Петроградского района. Так. В детский дом он поступил из больницы имени Эрисмана 15 января того же 1942 года…
Почти детское выражение внимания не сходило с лица майора. Всё, что говорила Ксения Семеновна, он уже знал. Но деловой тон инспектора вселял в него надежду.
- В апреле сорок второго года Четырнадцатый детский дом был эвакуирован… - задумчиво повторила Ксения Семеновна и, помолчав, продолжала: - Когда эшелон стоял в Вологде, немцы стали бомбить станцию. Детей выводили и выносили из вагонов в укрытие, в лес.
- Жертвы среди детей были? - тихо спросил майор.
- Только две девочки. Одна из них, тяжело раненная, была сразу же направлена в госпиталь, другую убило осколком. - Ксения Семеновна вздохнула и снова помолчала. - После налета была, разумеется, произведена тщательная проверка: все ли дети вернулись в поезд. И тут обнаружили, что нет трех мальчиков. Потом один пришел перед отправкой поезда. Другой позднее попал в приемник на станции. Наверно, бродил по путям и его подобрали. Этот мальчуган был отправлен дальше с другим эшелоном…
- Как об этом узнали? - перебил майор.
- Детский дом запрашивал о мальчиках, которые отстали в Вологде. - Ксения Семеновна строго взглянула на собеседника. - Ведь воспитатели за ребенка отвечают.
- Я понимаю, понимаю, - смущенно пробормотал майор.
- А третий мальчик, - сказала Ксения Семеновна, - не был найден. Я запрашивала детский приемник Вологды, бюро госпитализации. Недавно я вторично запрашивала ЦСБП.
- Это что за ЦСБП?
- Центральное статистическое бюро о перемещенных лицах отдела Красного креста и красного полумесяца.
Глаза майора рассеянно смотрели куда-то в сторону.
- Когда я видел его в последний раз, - сказал он негромко, - это был совсем маленький мальчик. Ему было десять лет, но на вид ему давали восемь-девять. Такой светлый, светлый хохолок стоял у него на затылке… А нельзя запросить все детские дома Советского Союза? - быстро спросил Сахаров.
- В детском доме его нет, - решительно заявила Ксения Семеновна.
- Как… нет? - растерянно спросил майор. - Почему вы в этом так уверены?
- Мальчик тридцатого года рождения. Ему пятнадцать лет. А в детских домах воспитывают до четырнадцати.
- Да, да, правда… Но где же, как же искать? - с горечью спросил Сахаров.
- Советский Союз велик, поищем и… найдем!.. - ответила женщина.
"Он даже не допускает мысли, что сын его погиб", - с теплым сочувствием подумала Ксения Семеновна, и ей стало жаль сидящего перед ней человека. "Вот бедняга. Жена погибла в блокаду, а сын… может быть, и его давно нет на свете".
Как бы отвечая на ее мысли, Сахаров сказал с большой твердостью:
- Если только мой сын жив, я его найду! Всю жизнь буду искать, а найду!
- Желаю вам удачи, майор Сахаров, - от души сказала Ксения Семеновна. - И я буду продолжать розыски и, если только нападу на след, тотчас же вас извещу. - Она крепко пожала руку майора.
По следам сына
Сахаров стоял в своей комнате. Каждый предмет напоминал ему о тех, кого он так любил. Ему даже казалось, что вот сейчас они должны войти в комнату.
На полке лежали школьные тетради сына, его книги. Некоторые из них он читал Алику вслух. А тот слушал, и глаза у него были большие, задумчивые.
В шкафу висят платья жены Вали. Вот это синее было на ней, когда она провожала его на фронт. Стояла на перроне белокурая, тоненькая, и улыбалась ему сквозь слезы… А теперь платье висит в шкафу. И никому оно не нужно…
При виде знакомых вещей больно сжималось сердце. Они точно рассказывали и заставляли вспоминать…
Вот коричневое пятно на клеенке обеденного стола. Это они с Аликом пытались выжигать на дереве, но забыли снять клеенку и прижгли ее. Мамочка оттрепала за уши обоих - и отца и сына. Алик тогда последний год ходил в детский сад. Топотали по комнате его быстрые ножки. Шумным и капризным Алик никогда не был. Иногда Сахарова даже огорчало, что сын у него такой тихий. Мальчики должны быть буйными. А он был ласковый, как девочка. Прижмется к отцовскому плечу и стоит… Но с какой неожиданной твердостью он сказал при прощании с отцом: "Теперь я буду о маме заботиться. Ты не беспокойся". Отец тогда обнял сына за тонкие плечи, привлек к себе и сказал нежно и шутливо: "Береги маму, сынок!" Таким он вспоминал сына всю войну.
Когда Сахаров уезжал в отпуск из Румынии, образ белокурого мальчика с серьезными глазами встал перед ним с такой ясностью, что заслонил собой всё окружающее.
Тогда Сахаров встряхнул головой и снова увидел привокзальные домики, крытые белой черепицей, пыльные акации, синее небо. Молодой румын в бархатном жилете и в рубашке с расшитыми рукавами медленно проходил по перрону, разглядывая русских офицеров.
Иван Антонович услышал голос своего ординарца-ефрейтора Николая Панкова. Тот стоял в нескольких шагах от Сахарова и о чем-то с увлечением рассказывал капитану Фоменко, тоже уезжавшему в отпуск, только не в Ленинград, а в Калугу.
- Танки совсем уж близко, проклятые. А наш старший лейтенант всё не дает команды "огонь!" Смотрит и молчит. Мы так и замерли у орудий, а у него хоть бы что в лице дрогнуло. Бесстрашный человек! - убежденно добавил Панков.
- Да, выдержка у него крепкая, - согласился капитан и посмотрел в сторону Сахарова.
- О ком это он? - подходя ближе, спросил Сахаров.
Капитан рассмеялся.
- О ком? Да о вас, товарищ майор. Вспоминает, как вы в сорок втором танковую атаку отбивали.
- Всякое было, - сказал Сахаров.
Ему вспомнилась белая пелена озера и обратный скат высотки, где окопалась его батарея.
Чувство огромного напряжения охватило тогда людей. Нужно было выждать, не обнаруживать себя, открыть огонь лишь в самый последний момент, когда танк противника начнет вползать на холм и водителю будет видно в щель только небо. Сахаров дождался этого и обрушил на танки лавину огня, из четырех орудий… Черные фонтаны земли взлетели вокруг вражеских машин. Один танк взорвался и куски брони с визгом разлетелись во все стороны. Другой танк вертелся на одной гусенице, как волчок. Металось пламя. А Сахаров продолжал кричать: "Огонь! Огонь! Огонь!"…
Но почему Панков вдруг вспомнил об этом здесь, в румынском городке, когда по-летнему жаркий сентябрьский день ничем не напоминал вьюжную зиму сорок второго года, - Сахаров так и не понял.
Подошел поезд.
- Будь здоров, Панков! - Иван Антонович улыбнулся и крепко пожал руку ефрейтора. "Хороший солдат!" - подумал он.
- Отдыхайте счастливо, товарищ майор! - весело ответил Панков и, передавая Сахарову чемодан, быстро произнес, понизив голос: "А, может, оно и сбудется, товарищ майор…"
"Это он пожелал мне найти сына", - подумал Сахаров и с благодарностью взглянул на Панкова.
И сейчас, вспомнив этот короткий разговор на вокзале, Иван Антонович опять подумал: "Хороший человек". В эту мысль он вкладывал нежность не только к Панкову, но и ко всем своим боевым товарищам.
"Эх, если бы сбылось!" - подумал тогда Сахаров.
Давным-давно он перестал получать от семьи письма. Правда, у него менялся номер полевой почты. Три раза он был ранен. Подолгу лежал в госпитале, а потом направлялся в другую часть. Каждый раз он писал домой, сообщал новый адрес, но ответа не было.
В сорок третьем году он запросил домоуправление. Ему ответили, что зимой сорок первого года его жена погибла. Ушла из дома и не вернулась.
В бою под Псковом во время перемены наблюдательного пункта Сахаров был тяжело ранен. Его подобрали санитары другой части. После госпиталя он попал на другой фронт.
Сахарову посоветовали написать в Ленинградский городской отдел народного образования, который ведает розыском детей.
В момент передышки между боями, где-то в Румынии, он с волнением распечатал письмо от инспектора Вихровой. И вскочил от радости, прочитав: "Имеются сведения, что ваш сын Алексей Сахаров эвакуирован на "Большую землю" с детским домом…" Но дочитал письмо до конца, и радость сменилась мучительным беспокойством. По дороге на "Большую землю" Алик пропал…
"Где же ты, мой беленький мальчик?" - думал Сахаров.
Еще и еще раз он вспоминал рассказ о бомбежке эшелона у Вологды. Воображение беспощадно рисовало ему, как Алик, худенький, бледный, с огромными испуганными глазами вылезает из воронки или из канавы. А поезд ушел. И он бредет… куда?
Или другое: он лежит, оглушенный взрывной волной, засыпанный землей, или сидит один в этой самой комнате, ждет мать. Ждет-ждет, а мать не пришла…
Вихрова сказала, что в детский дом мальчик отправлен из больницы имени Эрисмана. А как он попал в больницу? Кто его туда доставил? Сам пришел? На улице подобрали? Он пойдет в больницу Эрисмана и узнает, как попал туда его сын.
* * *
Низенькая женщина в белом халате нервно уговаривала Сахарова:
- Товарищ майор, да какое для вас имеет значение, как мальчик попал в больницу? Зимой сорок первого года с улицы приносили людей, соседи приводили. Мало ли… Вы ведь сами говорите, что потом мальчик был переправлен в детский дом. От нас, значит, ушел в порядке!..
Сотруднице регистратуры было очень жаль этого майора с грустным лицом. Она рада была ему всячески помочь, но это было очень трудно… Потому она и нервничала.
- Я понимаю, что для меня не могут бросить текущую работу, - сказал Сахаров, оглядываясь на больных, сидевших на скамье у стены. - Понимаю, что только в свободные часы ваши сотрудники могут пересмотреть старые книги… Но я очень прошу вас найти…
- Хоть бы месяц вы знали, - вздохнула женщина.
Иван Антонович не знал, когда сын его был доставлен в больницу и сколько времени в ней пролежал. Это сильно затрудняло поиски. Пришлось поднять все архивы, начиная с ноября сорок первого года и кончая январем 1942 года. Дело было нелегкое.
Когда Сахаров объяснил, зачем ему нужна эта справка, ему обещали всё сделать и попросили прийти через два дня.
Наконец его усадили в дежурке и торжественно развернули перед ним толстую канцелярскую книгу. За его стулом стояли и слегка улыбались сестры, забежавшие в дежурку.
Одна из них сказала, покраснев:
- Это я нашла… Сахаровых ведь много.
Своими глазами он прочел всё… Диагноз - известный заранее - дистрофия. И ниже запись: "Доставлен в больницу комсомолками Лопуховой и Фединой по поручению Петроградского райкома комсомола".
- Были в блокаду такие бригады комсомольские. Помогали людям. От смерти спасали, - сказала старшая медицинская сестра.
Он записал фамилии, поблагодарил регистраторов, врачей, - всех, с кем ему довелось разговаривать в эти дни, и ушел.
А на другой день он уже сидел в кабинете секретаря Петроградского районного комитета комсомола.
- Ваши комсомолки в декабре сорок первого года поместили в больницу моего сына, - сказал Иван Антонович. - Нельзя ли узнать, где сейчас эти девушки?
Ему казалось, что то же самое он рассказывает уже в тысячный раз, и потому чувствовал себя немного виноватым перед людьми, которых отрывал от работы и заставлял искать, вспоминать. Но ему было совершенно необходимо узнать о сыне всё, что только возможно.
И люди это понимали. Его выслушивали внимательно, с теплым сочувствием.
Секретарь райкома, молоденькая круглолицая женщина с коронкой из кос на голове, смотрела на него приветливо и сейчас же принялась звонить по телефону.
Оказалось, что Федина давно уехала из Ленинграда, а Маша Лопухова и сейчас состоит на учете. Она - студентка Электротехнического института. Ему дали ее адрес, но Сахарову не сразу удалось застать девушку дома… А когда они встретились, Маша, высокая цветущая девушка, сразу вспомнила:
- Да, да, мы с Фединой несколько человек отвозили в стационар. А одного мальчика несли на руках, по очереди. Так это был ваш сын? Ну, как он теперь? Вырос, наверно… Как?! Неизвестно где он? - Девушка прикусила губу.
Нет, совсем не с улицы они забрали этого мальчика в больницу. И не из дома, а от одних людей. Фамилия? Нет, фамилии она не помнит. Адрес? Маша подумала, потерла лоб и вскочила. Она не помнит адреса, но, наверно, он записан у Зины. Зина тогда была секретарем райкома комсомола и вела дневник.
Маша долго звонила по телефону.
Вместе с Машей Сахаров побывал и у Зины. Та нашла в своем дневнике запись о том, что, по сообщению лейтенанта Ермаковой, в доме на Геслеровском переулке лежит больной мальчик, которого надо доставить в стационар. Номер дома был записан, но ни номера квартиры, ни фамилии людей, у которых находился мальчик, не было.
- Ничего, - весело сказала Маша. - Я и так узнаю, на глаз. Мы с вами туда поедем…