Оставили машины у картофельных ям хутора Кооли и шагали теперь как раз мимо усадьбы Рямпсли в сторону Сааре, Алфред впереди, за ним Отто Швальме. У Отто волосы с проседью, голова крупная, уши широкие, прижатые, нос с горбинкой, серые глаза под пушистыми бровями смотрели в спину Алфреда задумчиво. Вообще-то этот сообразительный эстонец был ему симпатичен, он, Отто Швальме, расположен к таким людям. Архитектор по профессии, Отто не старался делать военной карьеры, и в этом отношении у них с Алфредом много общего: Отто тоже понимал, что главное в данное время сохраниться, но приход Алфреда в самооборону был удобен только Алфреду, Отто же был вынужден служить и продвигаться по служебной лестнице туда, куда его продвигали, то есть получая очередное повышение в звании, хотя ему лучше бы строить что-нибудь. Но, во-первых, что можно строить в такое время, когда модно разрушать? Во-вторых, его призвали в армию, и отказ от этого или попытка уклониться равносильны тюрьме, если не хуже. Ну, а став офицером, он понимал, как надо служить, чтобы целым быть, и у него имелись все основания к этому стремиться, - ждали жена и дочь.
"Отчего сражается русский солдат? - размышлял Отто, - от страха перед нами и своими комиссарами. Ему запрещено даже в плен попасть, это у них считается преступлением, значит, он и сражается до последнего, иначе его расстреляют как изменника…" Отто понимал, что и он в этом плане в схожей ситуации: не будет он проявлять рвения по службе - с него спросят, такое вызовет подозрение. Тот же Майстер - не МАСТЕР, как Алфред, а Майстер…
Первой пришельцев заметила Вилка, как и должно быть. Если на других хуторах собаки подымали свирепый лай при появлении чужих, Вилка настолько дружелюбное существо, что её тявканье выражало только приветствие, адресованное не только Алфреду, но и остальным. Не все самообороновцы вошли во двор Сааре, лишь человек пять с офицерами, остальные прошли дальше, по распоряжению Майстера, чтобы обследовать близлежащие хутора.
А в доме в это время, когда Вилка во дворе игриво кусала ноги одного из самооборонцев, Ангелочек шутливо читала Королю не то стихотворение, не то присказку: "Из чего сделаны маленькие мальчики? Из ежа, лягушки и щенячьего хвоста. Из чего сделаны маленькие девочки? Из сахара, муки и земляничной пеночки. Из чего сделаны все мужчины? Из осла, и бычка, и мыльного пузыря. Из чего сделаны милые женщины? Из змеи, и кошки, и кофейной чашки…"
Не постучавшись, вошли Алфред и сопровождающие, во дворе звонко и радостно - невинная собачья душа! - лаяла Вилка.
Король, узнав Отто и Майстера, - они бывали у них в небесно-синем доме, - вежливо по-немецки поздоровался: "Гутен таг". Он не понял, что такого сказал смешного, что все засмеялись. Алфред сразу обратился к матери:
- Мы ищем русского, кто-то сообщил в город, что на нашем хуторе якобы скрывается солдат. Ты что-нибудь знаешь?
Из комнат вышли Манчита и Юхан, последний молчал, глядел исподлобья, Манчита ни к селу ни к городу залилась смехом, и было видно, сама перспектива увидеть русского… живого русского, и где? У них на хуторе - такая перспектива её страшно веселила, из чего Алфред безошибочно заключил: эта ничего не знает, значит, враньё. А Ангелочек, гневно сверкнув очками, также гневно крикнула:
- Никакого русского у нас нет и… не было.
Почему "не было", если нет? - встревожился Алфред.
- Пошли, - сказал он обороновцам и вышел во двор. - Угости офицеров молоком! - крикнул уже со двора.
Русского выдала Вилка, наивная собачья душа! Её лай и весёлое урчание послышались из риги, было похоже она там с кем-то привычно играла, может, с Манчи? Когда Алфред и солдаты вошли в ригу, они увидели странно одетого человека: в солдатских брюках, на ногах старые дедовские сапоги, его же старое полупальто, на голове шапка-ушанка неизвестного происхождения. Человек был давно небрит, по меньшей мере пару месяцев. Алфред побледнел, ему стало жарко. Вот она, судьба!
Задержанного вывели во двор, из дома вышли Отто, Майстер, ефрейтор, Ангелочек и остальные. Манчита растерянно уставилась на заросшую фигуру, не смеялась… Алфред дал Вилке, стремившейся всё ещё поиграть с русским, пинка. Жалобно взвизгнув, бедная псина живо спряталась в своей конуре. Майстер замахнулся ударить пленного, но, взглянув на окружающих, передумал. Нет, нет, пусть не думают здесь, что немецкий офицер станет избивать какого-то недочеловека. К тому же куда с этим спешить…
Пленного спросили: кто он. Тот не стал отпираться, у него был опыт, он знал, что его ждёт и незачем усугублять обстановку. Да, он бывший советский солдат, считает себя бывшим потому, что в него стрелял свой же комиссар, но может, и не комиссар, а, говорят, Мясник, то есть начальник милиции - он знает, что из своих, а его товарища застрелили у склада в городе на улице Малая Гавань. Ему удалось убежать, но… был ранен в ногу. Потом он выбирался из города несколько суток, шёл в направлении Сухого Места - это к востоку. Из-за раны далеко не уйдёшь, тяжело и, когда уже совсем не стало сил, его подобрала старая крестьянка и уложила на воз с клевером. Увидев, что у него температура, что он ранен, привезла на хутор и поселила на чердаке над коровником, где постелила ему в большом корыте.
Эта добрая крестьянка стала его поить травами, промывать рану отварами, принесла Библию и велела держать под подушкой. Таким образом он, Семён Корнилов из Ленинграда, где проживал на Лесном проспекте в доме номер тридцать семь, пробыл здесь до того дня, когда его рана зажила. Чтобы не причинять вреда людям, боясь облавы, он ушёл, чтобы найти способ покинуть остров. Но его поймали в деревне Большая Пятка и поместили в лагерь. Недавно ему удалось незаметно отстать от других пленных, с которыми он возил лес недалеко от Медвежьего озера, и он опять добирался до Сухого Места, чтобы как-нибудь перейти залив. Вечером, проголодавшись, устав, он дошёл до Звенинога и решил незаметно пробраться в коровник Сааре и здесь переночевать. Это ему удалось. Утром не ушёл: зарывшись в сено, он проспал. А когда пришли самообороновцы, хотел перепрятаться на чердак, где больше соломы и сена, но его обнаружила собака…
С собакой он давно дружил. Но, кроме хозяйки, он даёт честное слово, кроме старой крестьянки, никто его здесь не видел, не подозревал о его присутствии. Вот и всё, что сказал ленинградский гражданин Семён Корнилов. Большего и не нужно было.
Даже в кошмарном сне Алфреду такое не приснилось бы. Что было делать Алфреду? Ведь он кто? Военный! Даже если это называется самообороной. Чьё он носит оружие? Следовательно, он служит германскому рейху, и не рядовым солдатом, а командует: "Запевай!" Он проводит проверки, даёт наряды, подписывает увольнительные в город и пользуется кое-какими привилегиями: ему дают больше сахарина, больше спирта, у него свой грузовик… А тут собственная мать, боговерующая самаритянка - к чёрту бога! - укрывает солдата врага. Когда в каждой газете подчёркивается, сколько они в республике, эти русские, убили людей, даже пусть им в этом помогали подонки, как, например, этот Плир. Даже и не эстонец, но родился в Пярну. Уже в школе отъявленный хулиган, жестокий, уголовник, сидел в тюрьмах, красные взяли в истребительный батальон, потом командиром карательного поезда из двух вагонов, который разъезжал по стране, проверяя исполнительность железнодорожных служащих на станциях в сорок первом. Убивал открыто тех, кто ему не нравился, расстрелял больше ста человек, топтал ногами трупы своих жертв. Наконец, в результате его расстреляли сами чекисты в Главном Городе. Да разве он один такой помощник был?! А тут Ангелочек их скрывает, когда за это на острове немцы уже стольких людей расстреляли…
Допустим, лично ему этот солдат не сделал ничего дурного, даже больше - дал ему возможность запастись кожей, ботинками и продуктами из того склада, но он враг строя, которому Алфред служит. Солдат этот должен быть в лагере военнопленных, и не ему, Алфреду, решать, что с ним будет потом. Законы оккупационных властей также повелевают карать сочувствующих и, тем паче, содействующих врагам нацистского режима… Вот чёртов Ангелочек!
Алфред взглянул на Отто. В конце концов, этот баварец пил в его доме, и пели они вместе "О, Танненбаум!" Он должен понять, - он же цивилизованный человек, - что старуха живёт не земными представлениями, а в мыслях и делах своих она всегда где-то в Иерусалиме, или на Голгофе, или ещё где-нибудь в забиблейском мире, тогда что с неё взять? Какой из неё враг кому бы то ни было?! Она в этом солдате видела больного человека, всего лишь - человека!
Но Отто отвёл глаза и сказал: "Досадно, доннер веттер!" А это значило, что всё должен решать сам Алфред. Отто понимал, что влип Алфред ни за что, но как ему помочь, когда рядом этот Майстер.
- А у них там кое-какие люди вроде бы есть, - говорит Майстер, разглядывая русского, - говорят, какой-то лётчик у них… как Дуглас Бейдер, тот англичанин, который потерял обе ноги ещё до войны, но стал лётчиком-истребителем и немало наших посбивал, пока в плен не взяли при Дюнкерке. Но из своего русские небывалого героя сделали, а про англичанина словно и не слышали…
Алфред знал, что для гросс Дойчланд всё равно, кем является сын укрывательницы русского солдата. И остался он один между немецким законом и собственной совестью. Но и совесть… Что она теперь сможет? И разве не сама Ангелочек учила его, что всякая власть от бога, что служить где бы то ни было нужно честно? А получается, что по наказу собственной матери он должен теперь её арестовать…
- Почему скрывал руссиш? - допытывался у Ангелочка с помощью ефрейтора Коска майор Майстер, - вас строго накажут, а… ты, - обратился он к пленному, который боялся поднять глаза, чтобы взглянуть на Ангелочка, на Юхана: русского мучило сострадание к ним, он понимал, что им из-за него будет плохо. Он слышал: немцы смертью карают тех, кто скрывает русских, - ты тоже боишься? Да? Почему вы, когда идёте в атаку, всегда пьяные, а? Вы напиваетесь, потому что страшно, а?
Русский не сразу понял суть вопроса, потом сказал:
- Мы, когда не страшно, тоже с удовольствием пьём. Я в атаку ещё не ходил. Но пьём мы всегда, если есть… - Он горько вздохнул, словно сожалея, что нечего выпить к слову. Все, кроме Алфреда, весело засмеялись.
Ангелочек вовсе не была напугана, она словно со стороны, даже с любопытством изучала окружающих её людей, как будто происходящее связано не с нею. Дед Юхан, как встал на крыльце, так там и стоял, и молчал. Манчита, которая выскочила в одном платье, незаметно вернулась в дом и смотрела теперь тайком из-за гардины, в щёлочку. Потом им всем Майстер с ефрейтором учинят настоящий допрос. Но это потом, сейчас же Майстер допрашивал Ангелочка здесь же, во дворе.
- Нн-аа! Почему, а? Скрывала, а?
- Истинно говорю вам, - ответила Ангелочек, а переводил ефрейтор, ибо Алфред молчал, у него не было слов, - истинно говорю вам, если пшеничное зерно, павшее в землю, не умрёт, то останется одно, а если умрёт, то принесёт много плодов. Так сказано в писании.
Майстер смотрел бараном.
- Почему вы - мать командира самообороны - скрывали вражеского солдата? - всё приставал с тем же.
- Христос сказал: истинно, принимавший того, кого Я пошлю, - Меня принимает, а принимавший Меня - принимает Пославшего Меня.
- Что она говорит? - обратился Майстер к Отто. Тот отмахнулся. Объяснил ефрейтор Коск: старуха, мол, в лице русского Христа принимала, а в лице Христа к ней пожаловал сам Бог.
- Бог хорошо. Я тоже христианин, лютеранин, - объяснял Майстер Ангелочку, - но Бог на небе, на земле Бог - фюрер и его приказ.
Похоже, Ангелочка его аргументация не убедила.
- Бог есть Путь, и Истина, и Жизнь, - сказала она назидательно, - никто не приходит к Отцу Небесному, как только через Христа, сына божьего.
Она стала похожа на проповедника или пророка, чем всех рассмешила. Смеялся даже Майстер; уж лучше смеяться, чем смотреться бараном.
- Бог. Истина. Путь… - Алфред плюнул. - Ты со своим Богом спятила! Не понимаешь разве, куда этот Бог, твой путь тебя поведёт?
- Царство моё не от мира сего, говорил Христос в саду Гефсиманском. Если бы от мира сего было моё царство, то служители мои подвизались бы за меня.
Ангелочек вызывающе и лукаво смотрела на старшего сына. Она вспомнила сейчас, как он родился, она его любила, но он не мог за ней "подвизаться", ох, как не мог, хотя и понимал, как она беззащитна перед такой нелепой реальной жизнью, в которой политические авантюристы породили жестокие парадоксы, неизвестно ради чего разрушающие жизни, судьбы маленьких рядовых людей, Майстер посмотрел на Алфреда выжидаючи, произнёс:
- Пусть одевается потеплее. Ты не боишься разве? - спросил он у Ангелочка.
- Если бы не было над тобой власти, ты бы мог отпустить меня, - ответила Ангелочек, - но грех тому, кто над тобой. А отпустить ты меня не можешь: если отпустишь - то не друг ты кесарю. Иисус говорил: сын ничего не может творить сам от себя, если не увидит отца творящего, ибо что творит отец, то и сын творит также…
Ангелочек пошла собираться. Майстер опять, разинув рот, смотрел ей вслед бараном. Русского уже подтолкнули к грузовику, в который рассаживались самообороновцы.
- Она в самом деле не от мира сего, - посмеивался ефрейтор, посмотрев быстро с опаской на Алфреда: тот всё-таки для него начальство и как бы потом чего не вышло. Алфред понимал, что должен быть просто ювелирно осторожным в данной ситуации. Вместе с Отто он последовал за матерью. Майстер подошёл к грузовику, что-то говорил ефрейтору. Отто был подавлен. Он не думал, что почувствует себя таким смущённым, словно в чём-то виноватым. Алфред сказал Ангелочку:
- Ничего не поделаешь, война. Ты сама виновата. Я сделаю всё, чтобы тебя освободили, Отто поможет.
Отто согласно закивал головой, он в самом деле всё понимал, он не хотел бы оказаться в шкуре этого симпатичного эстонца. Ну, а насчёт помочь вызволить старуху, он подтвердит, она действительно всего лишь дура, спятившая с ума. Ангелочек вела себя словно отправлялась на ярмарку: давала указания, как кормить скотину, куда кому идти, что делать; и с грузовика, где устроилась рядом с русским, раздавались её команды относительно какой-то курицы, но слов уже не разобрать из-за шума моторов отъезжающих машин.
Вилка так и не вылезла из конуры, оттуда торчал кончик её носа. Грустные собачьи глаза непонимающе следили за всем происходящим во дворе: она-то хотела всего лишь выказать человеку свою любовь. Вилка на человека сильно обиделась. И Король тоже был в недоумении: он до самого конца не сумел разобраться, что же происходит. Он понимал, что того, который, у них на чердаке в его корыте жил, заберут, что Ангелочка за это ругали. Но что и её увезли… Почему?
Увезли и Короля. Для Манчи Майстер оставил бумажку, в ней его обязывали прийти в город, в комендатуру вместе с Сесси, которая тоже неизвестно где пропадала. Это для других неизвестно где, Король же не сомневался, что она на хуторе Ару, но ему показалось, что лучше об этом не говорить. Короля пригласили сесть в легковую машину. Он не хотел расставаться с летательными санями, но проехаться в легковой не каждый день удаётся. Алфред, однако, забрался в грузовик. Ехали быстро, офицеры разговаривали между собой, но Король в немецком был не особенно силён. О чём-то очень сердито говорил Майстер. Говорил таким тоном, как Хелли, когда чем-то недовольна. Если бы Король был в немецком силён, он бы понял, что Майстер недоволен немцами, как ни странно.
- Рейхсминистр об этом правильно писал в обозревателе "Дас Рейх", - рассказывал Майстер возмущённым тоном офицерам и Королю, - он подробно разобрал эту извечную немецкую ошибку в политике с другими государствами, в частности, с Англией, которая ведёт себя так, словно весь мир существует для англичан. Немцы же в это время - майн готт! - словно существуют ради всего мира… Не будьте чрезмерно справедливыми, предупреждает нас, доверчивый немецкий народ, доктор Геббельс, он говорит: мы ненавидим англичан от всей души, да и как мы могли бы относиться к ним иначе, чем они к нам? Они… задыхающиеся от зависти. Мы воюем из-за принципиальной необходимости, чтобы не повторился восемнадцатый год. Мы не рассчитываем на милость врагов, а только на наше право, которое обеспечим с помощью нашего оружия. Куда нас заведёт, если мы из-за мании объективности или, скажем, справедливости будем несправедливы к самим себе? Наша сегодняшняя ущемленность является результатом вышеназванного национального недостатка. В решительные исторические моменты нам недоставало здорового национального эгоизма, который мы, не считаясь с объективностью за…
У городской тюрьмы машины остановились, но из-за Отто, сидящего рядом с Королём, ему не было видно, что там делалось на улице. Впрочем, грузовик как будто заехал во двор тюрьмы, а вскоре Алфред сел в легковушку, Короля прижали к дверце, и машина поехала в сторону Замка, однако повернула направо и последовала дальше, на Закатную улицу.
Они приехали в небесно-синий дом, а Король никак не мог понять: куда подевалась Ангелочек?
Хелли принимала их, как обычно принимала гостей, только удивилась присутствию Короля.
- Подобрали по пути, - буркнул Алфред на этот счёт, провожая гостей в торжественную комнату.
Хелли вскоре внесла кофейник, и этому горячему напитку все обрадовались. Алфред извлёк бутылочку с ликёром, и тут появился Тайдеман. Надо сказать, Тайдеман с удовольствием и пониманием относился к тем напиткам, которые подавались у Алфреда. Пил он, как, впрочем, и другие, деликатно, помаленьку, не спеша, смакуя. Пил и слушал. Бывало, и сам слово-другое скажет. К нему относились доброжелательно, а в настоящую минуту он для Алфреда даже был желанным гостем, он словно отвлекал своим присутствием от мучительных дум, даже не дум, а чувств, одним словом, хорошо, что пришёл Карла.
Выпили по рюмочке, и пошли разговоры, как всегда, словно ничего особенного не случилось. Кто-то сказал, что эстонский легион всё ещё в учебном лагере в Германии, но, наверное, скоро и сосновый лес, окружающий чистенькие бараки, и асфальтовые дорожки лагеря останутся у легионеров лишь в воспоминаниях… Кто-то сообщил, что опять провалились попытки большевиков прорваться из Ленинграда, что противник понёс огромные потери. А Майстер, снявший китель, в нижней рубашке, стал рассуждать о том, откуда у русских танки.
- По сообщениям Верховного командования они уже в первые десять дней войны потеряли триста пятьдесят танков, а до октября выбито из строя более трёх тысяч их танков, а потом сколько - уму непостижимо. Так возникает вопрос: как это может быть, что, несмотря на большие потери, большевики по-прежнему бросают на фронт всё новые массы танков?
Все слушали Майстера как будто с интересом. Но Отто, подняв рюмку, посмотрев в глаза Алфреда, сказал тихо с некоторым ударением:
- Не беспокойся, камрад. Немцы - цивилизованные люди и врагов от самаритянок отличить смогут, так что…