Он не любил учиться и в школу ходил потому, что так хотели родители. Всё-таки Митька осилил четыре класса и перешёл в пятый вместе с Коршуном, братьями Врунами, Колькой Лаптем и Лилькой Махониной. Васька Самовар остался на второй год. В Ромашках была начальная школа, а десятилетка в большом селе Раменье, в семи километрах от их деревни. Там учились ромашкинские ребята с пятого по десятый класс. До войны ребят возили в Раменье на лошадях. Но вот началась война, в колхозе осталось всего две лошади, а жизнь стала в десять раз тяжелей. Делать было нечего, и, чтоб ребятишки не бездельничали, матери решили: "Опять ходить в четвёртый класс". Но мальчишки наотрез отказались: "Вот ещё придумали. Что мы, второгодники?" Истинный второгодник Васька Самовар тоже не стал учиться, заявив своей матери: "А я что, рыжий?.."
- Не пойду. Назло не пойду, - клялся сам себе Митька, стуча ногами в стену.
Митька по опыту знал: если матери что взбредёт в голову, она обязательно настоит на своём. Недаром она после отца стала председательшей.
Митька сполз с печки, босой походил по полу, полизал лёд на окнах. Заревела Нюшка. Чтоб развлечь её, Митька поймал кошку и привязал ей к хвосту бумажный бант. Кошка вертелась волчком, лизала хвост и злыми глазами смотрела на Митьку. Потом Митька раскрыл книжку и стал разрисовывать "Лягушку-путешественницу". Уток он переделал в чёрные аэропланы, а лягушку в зелёный пузатый огурец с красными лапами.
- Что бы ещё такое сделать? - Митька задумался. - А кролики-то голодные сидят, - вспомнил он.
Митька разыскал на печке отцовские шубные рукавицы, пришил к ним верёвочки и стал натягивать на ноги. В это время раздался собачий лай, стукнула калитка, через минуту дверь отворилась, вместе с клубами холодного пара в избу ворвался здоровенный пёс Пугай и сразу же бросился под стол, а за ним через порог перевалился похожий на деда-мороза Стёпка Коршун.
- Дверь закрывай. Выстудишь избу! - закричал на него Митька.
Стёпка сдвинул шапку на затылок и топнул ногой.
- Пугай, ко мне!
Пугай вылетел из-под стола, лизнул Стёпкин мокрый нос и покорно уселся около его ног. Вислоухий кобель был полугончая, полудворняга, полурыжий, полубелый, наполовину умный и наполовину абсолютный дурак. Иногда взгляд его больших печальных лиловых глаз был настолько умным, что казалось, он читает мысли человека. А через минуту Пугай вдруг ни с того ни с сего принимался гоняться за своим хвостом и прыгать, как сумасшедший. До войны хозяином Пугая был Васька Тракторист. Василий ушёл на фронт и заколотил досками свой дом, Пугай остался без хозяина, долго побирался, пока его не приютил Стёпка Коршаткин. За это Пугай предан Стёпке, как настоящая собака.
- Дай кусочек хлебца, - приказал Стёпка.
- Зачем?
- Сейчас увидишь.
При виде хлеба Пугай чуть не сбил Митьку с ног.
- Тубо́! - заревел Стёпка.
Пугай упал на пол и закрыл лапами голову, словно ему было ужасно стыдно.
- Положи ему хлеб под нос, - приказал Стёпка.
Митька положил, Пугай рванулся к хлебу и в ту же секунду Стёпка с размаху ударил его по голове кулаком.
- Тубо́!
Пугай лёг и трусливо завилял хвостом.
- Зачем ты его так. Ему же больно, - сказал Митька.
Стёпка с презрением посмотрел на товарища.
- А как же, по-твоему, надо учить собак уму-разуму? По головке гладить? Кто гладит собак, тот их портит, - солидно произнёс Стёпка и щёлкнул языком. - Умный пёс, как человек, только не разговаривает. А ну-ка положи ему хлеб на нос.
Митька положил хлеб собаке на мокрый нос. Пугай даже не повёл глазом.
- Пиль! - крикнул Стёпка.
Пугай подбросил хлеб и, лязгнув зубами, ловко поймал его на лету.
- Молодец, - похвалил Стёпка.
Пугай радостно взвизгнул и пустился ловить свой хвост.
- Ай-ай-яй! Такой умный пёс, а ведёт себя, как настоящий дурак, и не стыдно? - спросил Стёпка.
Пугай запрыгал, повалился на пол и стал кататься. Стёпка топнул ногой.
- Лечь и не шевелиться! А то… - и Стёпка выразительно погрозил Пугаю пальцем.
- Коршун, а что такое "тубо"?
- Нельзя.
- А пиль?
- Взять.
- А откуда ты всё это знаешь? - удивился Митька.
Стёпка наморщил лоб и с достоинством ответил:
- Заведёшь собаку, не то узнаешь, - и добавил как бы между прочим: - В книжке вычитал. - Стёпка сел, снял шапку, похлопал ею по колену. Коршаткин приземистый, крепко сложённый мальчик, веснушчатый, как галчиное яйцо. У Митьки лоб высокий, лицо чистое, а глаза ясные, добрые. У крутолобого, с хитрыми глазами Стёпки уже проглядывает воля и характер. Себя он считает старше и умнее Митьки по крайней мере лет на десять. В Ромашках он то атаман, то генерал, то ещё какой-нибудь важный начальник над мальчишками. Его и боятся, и уважают, и не очень любят. Хотя товарищ Стёпка отличный.
- А я к тебе, Локоть, по важному делу, - солидно начал Стёпка. - Одевайся. Идём кота Миху убивать. Вчера он вернулся из лесу, сожрал у бабки Любы всё мясо, разбил стекло и напакостил под столом. Бабка Люба приходила к нам, плакала и на коленях просила меня убить Миху.
- Ну, уж на коленях. Ври больше, - усмехнулся Митька.
У Стёпки потемнели глаза.
- Конечно, просила. Мамка тоже говорит: надо его прикончить, а то в деревне от него спасения не будет. Идём? И Пугай с нами.
Услышав своё имя, Пугай дёрнулся, но Стёпка погрозил ему кулаком.
- А как же мы его убивать будем? - спросил Митька.
Стёпка почесал затылок.
- Топором по голове - и шабаш ему. А то можно Пугаем затравить. Только бабка просила шкурку ей оставить. В общем, убивают котов по-разному, как придётся, так и убьём, - решительно заключил Стёпка и надел шапку.
Локоть покосился на сундук, в котором под замком лежали полушубок с валенками, и сказал:
- А может, бабка Люба нарочно наговорила. Откуда у неё мясо?
- Тю-у-у! - удивлённо протянул Стёпка и показал на Митьку пальцем. - Кто позавчера баранью голову носил?
- Ну, носил, носил. А может, она сама её съела, а теперь на Миху валит.
- Бабка Люба врать не будет. Ты и сам это знаешь, - отрезал Стёпка.
Признаться приятелю, что у него валенки под замком, Локтю было до слёз стыдно, да и разбойника кота он жалел.
- Из-за какой-то бараньей головы убивать такого красивого кота. Так только фашисты делают. - Митька горестно вздохнул.
Стёпка махнул рукой.
- Фашисты ещё почище делают. Они с живых людей сдирают кожу, а потом из неё шьют рукавицы. А Миху я всё равно убью. Вредный кот. Он живёт всё лето в лесу, разоряет гнёзда, жрёт птенцов и ловит птах. Если охотник увидит в лесу кошку, он обязательно её убьёт. Так в инструкции сказано, товарищ. Локотков.
- В какой инструкции? Откуда ты знаешь?
- Я всё знаю, - гордо заявил Стёпка и как бы между прочим добавил: - Мне глухой кузнец Тимофей говорил. А ты знаешь, какой он охотник. Один на медведя ходил.
Дед Тимофей действительно был знаменитый охотник на всю область. Митька вздохнул и умоляюще посмотрел на Стёпку.
- Давай ему на первый раз простим. А если он опять натворит такое, тогда и убьём.
Стёпка усмехнулся.
- Нашёл кому прощать, неисправимому бандиту.
- А может быть, он исправимый, - возразил Митька, - а потом, на первый раз всегда прощают. Помнишь, как ты в школе намазал девчонкам губы перцем? Небось забыл? - от удовольствия, что ему так ловко удалось поддеть Коршуна, Митька подпрыгнул и завертелся волчком.
Стёпка это хорошо помнит, ещё бы не помнить, тогда его батька порол вожжами.
Стёпка насупился и хмуро посмотрел на Митьку.
- Что же ты меня с чёрным котом сравниваешь? Я тебе кто - животное али человек? - грозно спросил он.
Митька, уважавший Стёпкины кулаки, испугался.
- Конечно, человек. Это я так, для примера сказал, а ты уже и обиделся.
Стёпка снисходительно буркнул:
- То-то же, а то смотри…
- А правда, Стёпа, давай на этот раз простим Михе, а? - Митька присел на корточки и заглянул в лицо товарищу. Оттянуть коту смерть он решил даже ценой собственного унижения. - Ну, я очень, очень прошу.
Это польстило Стёпке, и он самодовольно улыбнулся.
- Ладно уж. Подождём, когда он твоих кроликов слопает. Я и не знал, что ты такой жалостливый мужик, Локоть.
- Кто? Я жалостливый! - заорал Митька. - Да пойми же, у меня… - тут Митька прикусил язык и отвернулся.
Стёпка хлопнул приятеля по плечу.
- Ладно. Не обижайся. Айда на озеро.
- Не хочу, - сказал Митька так, словно ему и в самом деле не хотелось на озеро.
Стёпка ухмыльнулся.
- Знаю, как не хочешь. Наверное, матка опять валенки с полушубком в сундук заперла.
- Ну да, заперла! - Митька вспыхнул.
- Факт, заперла, - отрезал Стёпка.
Такого оскорбления Митька не выдержал.
- А тебя порют, всегда порют, - съязвил он.
Стёпка засопел, наглухо завязал шапку и двинулся к выходу.
- Коршун, Стёп, куда ты? Останься, - Митька схватил приятеля за рукав, - у меня интересная книжка есть. Ужасно интересная.
Митька забрался на печку и показал Стёпке "ужасно" интересную книжку.
- Залазь ко мне.
Стёпка в нерешительности потоптался и стал раздеваться. Валенки снять у него не хватило терпения. Они свалились сами, когда он, залезая на печку, подрыгал ногами. Пугай тоже полез за ним. Стёпка показал ему кулак. Но Митька иступился за Пугая, и ему тоже разрешили, погреться на печке.
Интересную книжку читали вслух. Читал Митька, потому что он умел читать, как артист, с чувством, с толком и выражением. Однако Стёпка слушал плохо.
- О чём ты думаешь, Коршун?.. - спросил Митька.
- Так, обо всём. О войне. У Витьки Выковыренного батю убили.
- В госпитале помер, - уточнил Локоть.
- Витькина матка ревела, как зарезанная. Мамка моя её всю ночь нашатырным спиртом отпаивала.
- Нашатырный спирт нюхают, - заметил Локоть, - а Витька что? Ты видел его?
- Видел, когда к тебе шёл. Стоял около своего дома в батькином пальто, словно поп. Пальто длинное, по снегу волочится.
Настоящая фамилия у Витьки была Семёнов, и в Ромашки он приехал из города как эвакуированный. Поэтому его и прозвали Выковыренный.
- У него такое горе, а мы зовём его Выковыренный, - вздохнул Митька.
- А кто его так прозвал? - спросил Стёпка.
- Я сказал нарочно. А вы, и рады стараться. Выковыренный, Выковыренный…
- Я могу тебе поклясться чем хочешь, что слово "выковыренный" ты от меня не услышишь, - заявил Стёпка.
- И я тоже, - сказал Митька.
После длительного молчания Митька сообщил:
- Мой батя тоже в госпитале. Мама говорит, хоть бы он там подольше полежал.
- А от нашего вторую неделю писем нет, - пожаловался Стёпка. - Мамка каждый день плачет. А я ей говорю, что папка не любит их писать. Правда, ужас как батя не любил писать. Я тоже не люблю. Наверное, характером весь в батьку пошёл, - не без гордости заявил Коршун.
Митька тяжко вздохнул.
- Мамка сказала, что в школу погонит.
- Тебя?
- Всех!
- Опять в четвёртый класс?
- Ага.
После глубокомысленного раздумья Стёпка поскрёб макушку.
- Раз она сказала - значит, погонит. Она тоже с характером.
- А я всё равно не пойду, - сказал Локоть.
- И я… - сказал Коршун.
- А Лилька Махонина пойдёт.
- Почему ты так говоришь? - спросил Стёпка.
- Она всегда была выскочкой.
- Не выскочкой, а отличницей, - веско заметил Коршун.
Митька, ехидно прищурясь, посмотрел на Коршуна.
- Чего это ты за неё так заступаешься?
Стёпка покраснел и поспешно заговорил о Ваське Самоваре.
- А Самовар сказал своей матке, что если она будет гнать его в школу, то он сбежит на войну.
Митька засмеялся.
- Самовар-то на войну! Брешет…
- Факт, брешет.
- Он же трус.
- Последний трус, - заверил Коршун.
На этом разговор оборвался. Митька принялся читать книжку про войну. Читал он старательно, на разные голоса. Но Коршун его не слушал. Митька обиделся и сердито спросил:
- О чём ты опять думаешь?
- О пушке, - спокойно ответил Коршун.
- Какой?
- Настоящей. Из которой можно камнями стрелять.
- Где ты её возьмёшь?
- Сам сделаю, - заверил Коршун. - Если б нашёл толстую резину, давно бы эту пушку сделал.
"Чепуху какую-то порет Коршун", - подумал Митька и сказал:
- Ничего-то ты не сделаешь!
- Сделаю!
- Много ты наделал, языком!
- Ты у меня сейчас схлопочешь. - Стёпка нащупал рукавицу и что есть силы хватил ею Митьку по голове.
- А вот и не больно! - заорал Митька и тут же хлопнул Стёпку другой рукавицей.
На печке стоял треск, словно кололи дрова. От пыли Пугай зачихал и с грохотом прыгнул на пол. Нюшка проснулась и заревела.
- Это всё из-за тебя, - сказал Митька.
- Сам больше орал, а на меня сваливаешь, - обиделся Стёпка и стал одеваться.
Митька испугался.
- Стёп, куда ты? Не уходи.
Стёпка пыхтел, натягивая пальто и завязывая у шапки уши.
Митька торопливо вытащил из-под лавки ящик, в котором хранилось всё его богатство: и рогатка, и разбитая радиолампа, и циферблат от ходиков с двумя стрелками, кусок медной проволоки, свинцовое грузило и… всего не перечислишь, здесь были даже бинокль без стекла и изолятор с телефонного столба. У Стёпки раздулись ноздри. Митька отвернулся от ящика и жалобно сказал:
- Бери всё, что хочешь.
- У меня и своего барахла некуда девать.
- Погоди, погоди, Стёп, - уцепился за него Митька, - у меня есть перемёт, он совсем новый.
- Да, новый!.. Половины крючков не хватает.
- А ты привяжешь свои - и будет как новый, - горячо убеждал Митька. Он готов был отдать Стёпке последнюю рубашку, чтоб только Стёпка остался. Но в это время вошла Елизавета Максимовна. Увидев Пугая, который, высунув язык, лежал около люльки, она поморщилась.
- Сколько я вам говорила, чтоб в избу собаку не пускали. Когда же вы будете слушаться?
- Да мы, мама… - заныл Митька.
- Ладно уж. Не время с тобой разбираться. Сейчас на станцию поедешь с тёткой Груней, - сказала Елизавета Максимовна и, открыв сундук, бросила Митьке валенки с полушубком. У Митьки от радости чуть не лопнуло сердце.
- Зачем? - спросил Митька, задыхаясь от волнения.
- Картошку с огурцами повезёшь. Обменяешь там. Соли надо, бумаги мне в правление надо. Может быть, галошки себе выменяешь и Нюшке материала на пелёнки. Быстро справляйся, пока я набираю картошку, - строго приказала Елизавета Максимовна.
- Мы только вдвоём с тёткой Груней?
- Ещё поедет Лилька Махонина с яблоками.
- Лилька! - воскликнул Стёпка и опрометью бросился на улицу.
На столь поспешное бегство Коршуна Митька не обратил внимания. Ему теперь было не до Стёпки. Митька и сам не верил неожиданно свалившемуся на него счастью. Неужели это правда, что он поедет на станцию, за тридцать вёрст, вместе с Лилькой Махониной?
Митька с такой поспешностью собирался в дорогу, что у него все валилось из рук и не ладилось. Надевая тёплые штаны, он никак не мог попасть ногой в штанину, а когда наконец попал, то оказалось, что надел штаны задом наперёд. А, шапка чуть не свела Митьку с ума. Где он только её не искал! Сундук Митька вывернул наизнанку, разрыл кровать, барахло с печки сбросил на пол. Раз десять лазал под стол. Заглянул к Нюшке в люльку, в помойную лохань, в горшок с кашей, в крынку с молоком. Нигде шапки не было.
"Неужели я вчера без шапки домой пришёл?" - с ужасом подумал Митька, и дорога на станцию показалась ему короткой-короткой, как от окна до двери. И он горько заплакал. А шапка висела там, где ей и положено висеть, на гвозде у двери. Митька вытер слёзы, погрозил ей кулаком и сказал:
- Всегда повесят туда, куда не надо.
Когда Елизавета Максимовна выволокла из подпола мешок с картошкой, Митька был в полной готовности. Он даже шапку завязал наглухо. Елизавета Максимовна, увидав, какой разгром учинил Митька в избе, ахнула. По избе словно Мамай со своей ордой прошёл.
- Что же ты натворил-то, мазурик?
У Митьки от страха подогнулись ноги, он бросился убирать.
- Я сейчас, сейчас… уберу, уберу. Только не сердись.
- Садись есть, балбес, - приказала мать.
- Да я не хочу!
- Садись, а то не поедешь, - сурово приказала Елизавета Максимовна.
И Митька стал раздеваться с такой же торопливостью, как и одевался. Снимая шапку, он оборвал завязки. Машинально хлебал суп, машинально ел пироги. Он ничего не чувствовал, кроме страха.
Митька всё время боялся, что мать скажет: "Снимай, балбес, валенки, никуда не поедешь".
Елизавета Максимовна составила список покупок, пришила к ушам шапки завязки, грустно посмотрела на Митьку, вздохнула и стала снаряжать его в дорогу. Надела на сына фланелевую рубаху, на рубаху свитер, а на свитер ещё тёплую куртку.
- Не надо куртку. Мне не пошевелить руками! - закричал Митька.
- Хорошо, тогда не поедешь, - сказала мать.
У Митьки показались слёзы.
- Ладно, надевай.
Он был готов терпеть всё. Если бы сверху шубейки ему ещё надели железные латы, Митька бы и то ничего не сказал. Елизавета Максимовна перетянула Митьку ремнём, а поверх шапки повязала шерстяной платок. Митька посмотрел в зеркало и не узнал себя. Он походил на пузатый бочонок, туго стянутый обручами. Сам себе Митька ужасно не понравился. Но ради поездки на станцию с Лилькой Махониной он готов был терпеть и не такие издевательства.
Глава VI. Лилька Махонина ест яблони, а потом отвешивает Митьке оплеуху. Митька жалеет Витьку Выковыренного. Поехали! Пугай останавливает лошадь. Лилька угощает Стёпку яблоками. Митька ревнует
У дома тётки Груни, запряжённая в сани-розвальни, стояла гнедая лохматая лошадёнка. В санях на ивовой плетёнке около большой корзинки сидела Лилька Махонина и с хрустом кусала яблоко. На Лильке ловко сидел кокетливый полушубок, отороченный чёрным овечьим мехом, а на голове красовался платок цвета синей промокашки. Вокруг саней прыгали ребята и клянчили у Лильки яблоки. Собрался весь четвёртый класс. Братья Вруны: Колька Врун и Сенька Врун, Петька Лапоть, вечный второгодник Васька Самовар. Настоящая фамилия у Васьки - Чайников, но его все почему-то звали Самоваром.