Странно. Конспирация конспирацией, но я вдруг обрадовался, что мне не надо скрывать эту историю от Линды. Тем более, что ведь Линда оказалась нашей соучастницей - заколки-то были ее.
- Знаешь, Линда, - я вдруг с жаром принялся объяснять, - я тебе доверяю. Я совершенно в тебе уверен. Но ведь доверять человеку не означает, что надо сразу выкладывать ему все, что у тебя на душе. К тому же этот фокус с заколками больше принадлежит Олеву, чем мне. Я сначала даже сам не знал, что он собирается с ними делать. А тайну друга нельзя выдавать никому, даже другому другу, каким бы хорошим и надежным этот второй друг ни был.
- Ты прав, - сказала Линда. - Это просто моя заносчивость…
- Ты совсем не была заносчивой.
- Нет, была.
- Да будет тебе известно, что ты абсолютно не заносчива…
- Извини, пожалуйста, мне просто показалось, что…
Мы рассмеялись.
Нам навстречу шла компания мальчишек из начальной школы. Один пацаненок озорно глянул на нас и сказал ехидно:
- Ухаживают!
Но Линда посмотрела в упор на озорника и отрезала:
- А тебе что за дело!
Мне страшно понравилось, что Линда ответила именно так. Действительно, какое другим до этого дело! И мне стало очень хорошо, так хорошо, как вообще только может быть…
Уже виднелось здание гимназии.
Вдруг мне что-то вспомнилось, и я спросил:
- Линда, скажи, а на самом деле Мээли блеяла?
- Тайну подруги не выдают…
- Прости.
- Не принимай это всерьез, я не хотела тебя передразнивать. Дело в том, что Мээли действительно не блеяла.
- Но ведь там, где она стояла, кто-то блеял.
- Это я.
- Ты?
- Ну да. Но учительнице я не соврала. Я ведь только сказала, что Мээли не блеяла.
- Отчего же тогда Мээли покраснела и заплакала?
Линда вдруг посерьезнела.
- Это совсем другое дело, - сказала она. - Знаешь, Мээли ужасно боится.
- Чего?
- Ну, немцев и все такое. Ее дядя коммунист, и перед войной был кем-то, понимаешь? Он ушел с Красной Армией. И теперь к ним домой ходят провокаторы.
- Провокаторы?
- Ну да, шпики. Один человек втерся было к ним в доверие как друг семьи. Но, к счастью, их предупредили, что это шпик. А позже к ним приходили два мальчишки из нашего класса, очевидно по заданию того человека. Только Мээли не говорит, кто были эти ребята. Уж я спрашивала и так и эдак, а она не хочет говорить, и все.
У меня в голове царила полная неразбериха, наверно, это отразилось и на моем лице. К счастью, Линда не смотрела на меня.
Значит, вот как истолковали Мээли и ее тетя наше посещение! Они приняли нас за шпиков! Надо ли объяснять, какое горькое чувство обиды бушевало у меня в груди. Но что поделаешь. Обдумав все как следует, я понял, что у них и в самом деле были основания подозревать нас. Мы пришли туда с полевой сумкой. Но ведь действительно очень странно, что такая сумка больше года валялась в лесу, куда горожане толпами ходят по грибы и ягоды. У Мээлиной тети было достаточно оснований думать, что мы получили эту сумку и письмо от какого-то провокатора, хотя бы от Велиранда…
Мы подошли к гимназии.
Я ринулся в класс, чтобы сейчас же рассказать обо всем этом Олеву.
Но Олев еще не пришел. Надо было подождать.
И пока я сидел за партой и ждал Олева, мне кое-что вспомнилось. Я вспомнил, как учительница Паэмурд мучила Мээли и как Олев тогда страшно рассвирепел. И как он сказал громко: "Это же истязание!" И как он шепнул мне: "Если Мээли теперь что-нибудь сделают, виноват-то буду я!" Мне еще тогда показалось, что Мээли, пожалуй, нравится Олеву. Мне и сейчас казалось, что она нравится ему. И еще мне вспомнились мои собственные слова, сказанные мною каких-нибудь полчаса назад Линде: "Ведь доверять человеку не значит, что надо сразу выкладывать ему все, что у тебя на душе".
Когда Олев вошел в класс и сел со мною рядом, я ничего ему не сказал.
РАЗГОВОР С НЕМЕЦКИМ СОЛДАТОМ
Уроки кончаются после десяти вечера. Часть пути из школы домой мы с Олевом проходим вместе, а на углу улицы Зори расстаемся.
В тот вечер мы распрощались с Олевом, как обычно. Я шагал один по темной улице и от нечего делать поглядывал на небо, подкарауливая падающие звезды.
Вдруг рядом со мной возникла темная фигура. Несмотря на темноту, я различил на человеке немецкую военную форму.
- Простите, вы, случайно, не знаете, где находится Садовая улица?
Естественно, я знал Садовую улицу так же хорошо, как и все другие улицы нашего маленького города. Я ведь живу по соседству с Садовой.
- Знаю, - холодно ответил я немцу. - Иду как раз в ту сторону.
И я тут же сердито подумал, что следовало послать его совсем в другом направлении - пусть знал бы, что в Эстонии не каждый рвется в провожатые оккупантам. Но слова уже сорвались у меня с языка, и мы пошли рядом.
- Как хорошо, спокойно, - заговорил немецкий солдат. - Нечего бояться, что на тебя упадет бомба.
- Вы приехали с фронта?
- Прямо с фронта, из-под Ленинграда, - охотно ответил он. - Оттуда, где самый адский огонь.
Разговор наш шел, конечно, на немецком языке, на котором я болтал уже довольно бегло.
- Чего же вы Ленинград не берете? - спросил я для подначки.
- Сил не хватает, - ответил он с удивительной прямотой.
- Разве? А в газетах пишут, что… - Я попытался придать своему голосу изумление.
- Мало ли чего пишут в газете, - перебил он. - Словами еще ни одной войны не выиграли.
"Жизнь - странная штука, - подумал я. - Этот человек - немец, а говорит такие вещи, что…"
- Но Ленинград ведь окружен, - попытался я продолжить разговор.
- Вот то-то и удивительно, - подхватил он. - Ленинград в кольце. Жители голодают. Боеприпасов у советских солдат в обрез. А взять город мы не можем. Топчемся на одном и том же месте. Это просто выше моего разума.
- И что же будет? - спросил я.
- Чего там, - вздохнул он, - будем продолжать.
- Война может тянуться долго.
- Для одного дольше, для другого меньше. Отец у меня убит в Литве, старший брат прошлой зимой пропал без вести под Москвой. Для них война уже кончилась.
Я вспомнил своего отца. Может быть, и для него война уже кончилась?
Разговор прервался. Мы шли молча.
- На юге вы уже продвинулись до Сталинграда, - сказал я, чтобы нарушить молчание.
- Каждый метр нашего продвижения там стоит нам много жизней.
- Надо же приносить жертвы.
Немец не уловил иронии в моих словах.
- Во имя чего?
- Во имя победы.
Он приблизил свое лицо к моему, посмотрел на меня в упор и спросил:
- А вы верите, что Германия победит?
Однажды в деревне, у тети, я задал такой же точно вопрос немецкому унтер-офицеру. Унтер-офицер был уверен в победе Германии. Но этот солдат говорил на совсем другом языке. Вернее, язык-то был тот же самый, но слова словно не принадлежали немцу.
- А вы не верите? - увернулся я от ответа.
- Не верю, - ответил он прямо.
- Но… все-таки воюете.
- Приказ есть приказ.
"Вот они какие, - подумал я. - Им приказывают, и они бросаются воевать. Им приказывают, и они убивают и жгут. Ведь приказ есть приказ…"
- А эстонцы, наверно, не очень-то нас любят? - спросил он вдруг, словно прочитал мои мысли.
- Некоторые любят, - ответил я со значением.
- Ну конечно… Некоторые. А народ не любит.
Конечно, он прав, но, соблюдая осторожность, я не торопился соглашаться с ним. Лучше держать рот закрытым, но зато старательно слушать двумя ушами.
- Ведь не каждый немец - эсэсовец или национал-социалист, - произнес он как раз, когда мы подошли к Садовой улице. - Среди нас есть честные люди.
Сознаюсь, раньше я об этом не думал. Для меня слово "немец" обозначало то же самое, что "фашист". Но, вишь ты, выходит, что есть другие немцы. С одним из таких я и встретился.
Мы попрощались и пошли каждый своей дорогой. В темноте я даже как следует не разглядел его лица. Но о нашей беседе думал еще долго.
Он обыкновенный человек. Где-то в Германии у него есть дом, и, наверно, у него есть мать, которая шлет ему посылки к праздникам. Он умеет думать собственной головой и не верит, что Германия может победить. Враг ли он мне? Если так рассуждать, пожалуй, нет. Но отпуск его окончится, он вернется на фронт и возьмет в руки винтовку. А там, с другой стороны, - мой отец. Немец прицелится ему прямо между глаз и нажмет на курок, потому что приказ есть приказ. Мой отец упадет и больше не встанет. Он никогда уже не узнает, что погиб от руки немца, которого его сын проводил на Садовую улицу и вел с ним дружелюбную беседу. Если подумать так, то все представляется совсем по-иному…
А где-то в глубоком бомбоубежище, в "главной штаб-квартире", сидит человек, которого зовут Адольф Гитлер. Он рассматривает карты и выслушивает советы своих генералов.
Неужели же он действительно не понимает, что в конце-то концов Германия должна проиграть эту войну? Ведь его-то не заставляет какой-нибудь приказ, он-то мог бы сказать: "Хватит! Зачем мы зря убиваем людей!" Но он не человек, и он говорит совсем иначе: "Вперед, Сталинград надо захватить!" И немецкая армия пытается взять Сталинград. А каждый метр ее продвижения там обходится во много человеческих жизней.
РАДИОПРИЕМНИК
Однажды, в субботу вечером, когда мы возвращались из гимназии, Олев сказал:
- Приходи завтра ко мне в гости!
Я сразу догадался, что он приготовил какой-то сюрприз. Ведь обычно мы и так встречались по воскресеньям, для этого не требовалось особого приглашения. Но я постарался не показать своего любопытства.
- Ладно, приду, - ответил я с явным безразличием.
- Приходи к часу, - сказал Олев. - Смотри не опоздай.
В воскресенье я был на месте уже в половине первого и придирчиво оглядывал комнату Олева, но ничего особенного не заметил.
- Может, сыграем партию в шахматы? - предложил Олев.
- А чего же, давай, - согласился я как ни в чем не бывало, но почувствовал разочарование: не для этого же он меня приглашал!
Олев играл сегодня невнимательно и почему-то беспокойно поглядывал на часы, хотя время на обдумывание ходов у нас было не ограничено. Он проиграл две партии подряд, и в третьей его положение тоже вскоре стало безнадежным. Но тут, вместо того чтобы в знак поражения положить короля, Олев встал из-за стола и подошел в угол комнаты, где стоял "скелет" его радиоприемника. Я называл это скелетом, потому что у Олева вовсе не было никакого ящика, какой полагается настоящим приемникам, а были одни только голые детекторы или как там они называются. Олев так и называет свое сооружение- детекторным приемником. Ну вот. Олев начал возиться возле этого самого "скелета". Оттуда послышался тихий шорох. И вдруг:
"Смерть немецким оккупантам!"
Слова были произнесены на чистейшем эстонском языке.
От неожиданности я так и выскочил из-за стола.
- Передача из Москвы, - спокойно сказал Олев, но скрыть победную улыбку ему не удалось.
Диктор читал сводку Советского Информбюро. Подбитые танки…
Сбитые самолеты… Героическое сопротивление Красной Армии отборным частям немцев, наступающим на юге…
Да-а. Дела обстояли совсем не так, как писала "Ээсти сына".
- Немцам приходится туго, - сказал Олев.
- Их разобьют вдребезги, - сказал я.
Олев добавил:
И мы должны этому помочь.
Мне показалось, что у него снова мелькает какая-то идея, и поэтому сразу же спросил:
- У тебя есть какой-нибудь конкретный план?
- Никакого плана у меня пока нет, - ответил Олев. - Но я считаю, что мы не можем держать при себе то, что услыхали по радио. У нас в городе не так уж много радиоприемников. И далеко не у всех людей есть верное представление о положении на фронте. Все питаются только тем, что пишут в газетах, или слушают всякие сплетни.
- Верно. - Я был совершенно согласен с Олевом. - А некоторые, хотя и имеют приемники, не осмеливаются слушать передачи из Москвы. Ведь это запрещено.
Я подумал об арестованном отце Эло.
- Точно. Например, в квартире напротив нашей слушают только три радиостанции - Таллин, Тарту, Тюри.
Мы рассмеялись. Ведь известно, что Таллин, Тарту и Тюри передают одну и ту же оккупационную программу.
- Что же делать?
- Надо подумать.
И мы стали держать совет.
Довольно скоро выяснилось, что у Олева все-таки имелся один план.
- А что, если распространять сводки Совинформбюро в гимназии?
- В гимназии только ученики… - сказал я с сомнением.
- Ну и что? Гимназисты уже не дети. Учеников старших классов уже теперь пытаются заманить в армию. Скоро дойдет очередь и до младших. И гимназистам тоже не вредно иметь верное представление о происходящем.
- Хорошо, - согласился я. - Но как ты намерен это осуществить? Может, начнем произносить речи?
- С ума сошел! Нет. Я думаю, можно будет писать сообщения на доске.
- На доске? У нас в классе?
- Не только в нашем классе. В других классах надо будет тоже писать, иначе они сразу нас выследят.
- Ясно, выследят, - сказал я и подумал, что нас наверняка выследят, даже если мы будем писать и в других классах.
- Значит, ты согласен? - спросил Олев.
- Конечно. Только я думаю, что…
- Что?
Я хотел было сказать, что нам следует соблюдать крайнюю осторожность. Но почему-то я этого не сказал.
- Думаю, что мы должны писать только самое главное.
- Конечно! - сразу же согласился Олев. - Мы будем писать только самое важное. И точка.
- Лучше восклицательный знак.
Олев засмеялся.
- Я сказал это в переносном смысле. Вообще-то мы можем ставить в конце хоть по три восклицательных знака.
ДИКОВИННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Гимназия взбудоражена. Причиной тому - диковинные происшествия то в одном, то в другом классе.
Впервые это случилось во втором классе. И уже два урока спустя вся гимназия ни о чем другом не говорила. Своими глазами я ничего не видел, так как учусь еще только в первом классе. Поэтому расскажу обо всем случившемся со слов второклассников.
В тот день первым уроком у них была география. Во втором классе такой обычай: перед началом урока географии дежурный должен взять из учительской карту и повесить в классе. И в конце каждого урока преподаватель географии говорит, какая карта потребуется в следующий раз. В тот день им нужна была карта Африки. Но, придя в класс, дежурные увидели, что карта уже прекрасно висит себе на гвоздике посреди доски. Они не придали этому особого значения; наверное, просто подумали, что карту принес кто-нибудь из учеников их класса. Так изредка и раньше случалось.
Прозвенел звонок. Учитель пришел в класс, отметил отсутствующих и стал вызывать к доске.
Отвечать вышел Пээтер Марипуу. Урок у Пээтера был более-менее выучен, и он отвечал не то на тройку с плюсом, не то на четверку с минусом. Потом учитель велел показать реку Замбези. Пээтер нашел Замбези на карте, но совершил типичную ошибку - показал реку не по течению, а против течения. Учитель велел ему показать Замбези как полагается - по течению. Но едва Пээтер снова прикоснулся указкой к карте, как она с грохотом упала к его ногам.
И тут все увидели то, что было за картой.
В классе воцарилась мертвая тишина. Глаза всех были прикованы к доске.
А на доске была написана краткая выдержка из сообщения Советского Информбюро.
Учитель побледнел.
В классе поднялся тихий шумок.
Пээтер поднял карту с пола и растерянно держал ее в руках.
- Сотрите с доски и повесьте карту на место, - сказал ему учитель.
Пээтер вытер доску и повесил карту на гвоздик.
- А теперь покажите мне реку Замбези как полагается.
Было ясно, что на этом дело кончиться не может. Весь класс понял: учителю просто требуется время, чтобы прийти в себя.
Пээтер старательно провел указкой по карте.
- Садитесь, - сказал учитель. - Я мог бы поставить вам четыре с минусом или даже чистую четверку, если бы вы сразу показали Замбези правильно. Но теперь я не могу поставить вам больше трех с плюсом. Это прямо-таки совершенно невероятно: вы уже во втором классе гимназии, а до сих пор не знаете, как надо показывать реки. Я надеюсь, по крайней мере, теперь вам это запомнится.
Пээтер вернулся за парту с таким видом, будто ему безразлично, получить ли три с плюсом или четыре с минусом.
А учитель еще долго распространялся об этом - видимо, решал, как поступить.
Но время на размышления было весьма ограничено. Класс понимал это и ждал с величайшим интересом, что же скажет учитель.
Наконец он решился:
- Дежурные!
Дежурные поднялись из-за парты.
- Что должна означать эта надпись на доске?
Дежурные объявили, что написанное на доске явилось для них обеих совершенной неожиданностью.
- Кто из вас принес карту из учительской?
Дежурные объявили, что они не приносили.
- Кто же тогда ее принес?
Выяснилось, что карту никто не приносил.
- Фантастическая история, - сказал учитель.
Весь второй класс тоже считал, что история действительно довольно фантастическая.
- Я не могу замолчать случившееся, - сказал учитель. - Я должен сообщить об этом вашему классному руководителю и, конечно, директору.
Ученики тоже не могли замолчать случившееся, и таким образом об этой истории сразу же узнала вся гимназия.
Во втором классе началось расследование.
Так как их классный руководитель не смог найти виновных, директор гимназии сам допросил второклассников, каждого в отдельности. Но и это не дало никаких результатов.
Расследование длилось уже почти неделю, но тут появилось новое сообщение Совинформбюро. На сей раз в классе у абитуриентов.
В тот день у них был урок физкультуры. Девушки занимались гимнастикой в зале, а юноши упражнялись на брусьях, которые стояли в коридоре на другом этаже. Когда урок кончился и все собрались в свой класс, они с удивлением прочли на классной доске очередное сообщение о том, как Красная Армия бьет немцев.