- Наконец я все-таки спросил прямо, что все это должно означать.
"Разве же Юло тебе ничего не говорил?" - удивилась Мээли. Она не могла поверить, что Олев ничего не знает.
Он был вынужден признаться, что я ничего ему не говорил.
"Может быть, Юло не хотел зря доставлять тебе огорчение?" - высказала предположение Мээли.
На этом месте Олев выдержал маленькую паузу и внимательно уставился на меня, как бы вопрошая: не могло ли это на самом деле быть так?
"Конечно же, Юло не хотел без надобности огорчать тебя", - повторила Мээли и рассказала Олеву, как все вышло.
Сама она никогда бы и не вздумала подозревать нас. Но ее предостерегла тетя. Она сказала, что мы безусловно подручные Велиранда и вынюхиваем Кярвета. Это, дескать, просто невозможно, чтобы полевая сумка, никем не замеченная, так долго валялась в лесу. Тетя сказала, что в нынешние времена никому нельзя доверять и что полиция в своих интересах может использовать именно мальчишек, потому что их никто не станет бояться. Она велела Мээли держаться от нас подальше, чтобы не навлечь на их семью страшного несчастья. А когда Арви перед всем классом обозвал меня полицейским шпиком, подозрения Мээли получили новую пищу.
Рассказав все это Олеву, Мээли еще раз попросила прощения за то, что так жутко могла о нас подумать.
"Линда открыла мне глаза", - подчеркнула она.
Линде она доверяла. Линда такая девочка, которой верят.
- Надеюсь, ты не сказал ей, что это мы предупредили их о Велиранде? - спросил я.
- Нет, - ответил Олев и спросил: - А ты - Линде?
- Я тоже не сказал.
Были все-таки вещи, которые должны остаться известными только нам двоим.
- Несмотря ни на что, я не могу обижаться на Мээлину тетю, - сказал Олев. - Страх имеет все-таки огромную власть над людьми.
- Но есть и такие люди, которые ничего не боятся, - ответил я. - Даже смерти.
- Это точно. Но если бы никто не боялся даже смерти, тирания Гитлера не продержалась бы ни часу. Невозможно же расстрелять всех людей или засадить в тюрьмы.
- Пожалуй, ты прав, - сказал я. - В том-то и беда, что большинство людей все-таки боится.
- Но наверняка и сам Гитлер боится.
- Кого?
- Всех тех, кто не боится его.
В этот день мы еще долго говорили с Олевом о страхе, войне, жизни, Мээли и о многом другом.
Наконец наступило время отправляться в гимназию.
- Мээли очень славная девочка, - сказал я в заключение. Он, правда, ничего не ответил, но по выражению лица Олева я понял, что мои слова обрадовали его.
СТАЛИНГРАД
Второе февраля 1943 года. Этот день навсегда останется в мировой истории. Так же, как мы теперь изучаем сражения под Марафоном и Саламином, тысячи лет спустя дети будут изучать Сталинградскую битву, которая окончилась полным разгромом фашистских войск.
В сражениях под Марафоном и Саламином древние греки спасли свою страну, свой народ и культуру. Но Сталинградская битва означает, что Красная Армия спасла Европу, народы этих стран и культуру этих народов.
Наш город увешан флагами со свастикой. Но это уже не победные флаги. Они приспущены. Это траурные флаги. Оккупанты в трауре, потому что такое большое поражение нельзя скрыть.
Такие же траурные флаги висят сейчас повсюду в Германии и в оккупированных странах - во Франции, в Голландии, в Бельгии, Люксембурге, Норвегии, Дании, Польше, Австрии, Чехословакии, Югославии, Греции… Просто страшно делается, как подумаешь, сколько стран оккупировано. В действительности Венгрия, Румыния и Болгария тоже оккупированы, хотя их правительства и были сами согласны впустить немецкие войска. И во всех этих оккупированных странах люди сейчас думают о Сталинграде, думают о том, что, может быть, именно в Сталинграде берет начало их освобождение.
Наверно, и в фашистской Италии сейчас полощутся траурные флаги. Во всяком случае, у Муссолини достаточно причин приспустить флаги - ведь под Сталинградом разбили и одну итальянскую армию. Итальянцам под Сталинградом было жарче, чем их сотоварищам по оружию в Африке.
А победные знамена развеваются там, где нет фашистов. Красная Армия устремляется дальше на запад. И повсюду в освобожденных городах и селах - знамена победы.
Когда фашисты в прошлом году дошли до Сталинграда, Гитлер воскликнул: "Мы в Сталинграде, и мы останемся там!" Да. Там осталось сорок семь тысяч трупов. А сколько сдалось в плен! Двадцать четыре генерала, две тысячи пятьсот офицеров, а о солдатах не стоит и говорить. В плен сдался и знаменитый фельдмаршал Паулюс, командующий Сталинградской группировкой. Больше не печатают в газете портретов Паулюса, не превозносят его великие заслуги и полководческий талант. Потому что фельдмаршал Паулюс сдался в плен со всеми самыми высокими наградами, которые он получил за свои заслуги и полководческий талант.
Город увешан траурными флагами. Но это не наш траур. Мы с Олевом ходили под этими флагами и радовались.
Безусловно, в будущем о Сталинградской битве еще напишут толстые книги. А я хотел лишь подчеркнуть, что мы с Олевом ходили под чужими траурными флагами и радовались всей душой.
СООБЩЕНИЕ ОБ ОТЦЕ
После того как Олев собрал свое радио, мы больше не живем словно на отрезанном от всего остального мира острове. Правда, мы по-прежнему в рабстве. Мы живем, как крепостные, потому что даже для поездки из одного города в другой нужно специальное разрешение. Теперь на все требуется разрешение или документ. Но на эфир власть нацистов не распространяется, хотя слушать Москву, конечно, запрещено. Из Москвы летят слова, которые вселяют в нас надежду и веру. Эти слова не задерживает линия фронта, им не страшны пули и снаряды. Чтобы слушать их, мы не просим у немцев разрешения. Мы не считаемся с запретом, потому что в душе мы вовсе не рабы и никогда ими не станем.
Радиоприемник Олева ловит сообщения о наступлении Красной Армии и о победных сражениях по всему широкому фронту, о беспорядочном отступлении немцев и о больших их потерях. Слушая эти известия, мы с каждым днем яснее понимаем, в какую сторону катится тележка истории. Результат исторического развития - вовсе не сила и мощь фашистской Германии, как говорит директор нашей гимназии, а наоборот - разгром фашистского государства. Нацисты не спасутся от разгрома и уничтожения - в этом мы с Олевом совершенно уверены.
Московское радио рассказывает о героических подвигах многих солдат и офицеров Эстонского корпуса, и мы с Олевом слушаем с захватывающим интересом.
Один из таких героев - младший лейтенант Альберт Каристе. Много часов он со своими людьми отражал натиск немецкого танкового десанта и не отступил ни на шаг. Когда немцы стали забрасывать его окоп гранатами, он ловил эти гранаты в воздухе и швырял обратно в немцев. Это был настоящий героический подвиг, потому что ведь неизвестно, в какой момент граната взорвется. Так он поймал и швырнул обратно целых пять гранат! И каждая граната сеяла смерть среди немцев. Но шестая граната взорвалась у него в руке. Каристе был тяжело ранен. Но он отказался покинуть поле боя, он сказал: "Я буду сражаться до конца!"
Сегодня мы с Олевом снова сидели возле радиоприемника и с волнением слушали, хотя на сей раз не говорилось прямо о героических подвигах. Радио сообщало о наградах, которыми Советское правительство отметило отвагу и мужество бойцов-эстонцев.
Орденом Красного Знамени награждены…
Орденом Отечественной войны I степени награждены…
Орденом Отечественной войны II степени награждены…
Орденом Красной Звезды награждены…
Сотни солдат и офицеров Эстонского корпуса награждены орденами и медалями.
Приемник Олева ловит имена мужественных людей, которые награждены медалью "За отвагу", а мы внимательно слушаем.
Младший сержант Аарон Эдуард Карлович…
Красноармеец Арулоо Эндель Юулиусович…
Все новые и новые имена. Чужие и все-таки знакомые фамилии.
Красноармеец Каазик Карл Эдуардович…
Сержант Каиро Амброзиус Яанович…
Красноармеец Отсман Оскар Андреевич…
Красноармеец Парм Готфрид Карлович…
Красноармеец Пихлат Айн Нигулович…
Имена… Имена… Имена…
Но я не слышал больше ни одного имени.
Диктор сказал: "Пихлат Айн Нигулович".
Не может быть двух Айнов Нигуловичей Пихлатов! Это мой отец!
- Ну, - сказал Олев, - твой отец отважный человек.
Но для меня сейчас самым важным было то, что мой отец жив.
Я даже не заметил, как Олев выключил радио.
- Мне пора, - сказал я.
- Куда?
- К маме.
На улице в этот день была оттепель. Со стрех капало. Я пошел к парникам - там работала мама. Воробьи прыгали по улице. Воробьи прыгали, и мой отец был жив.
Я не заметил, как все ускорял шаг и, наконец, побежал. На углу я столкнулся с двумя толстыми тетушками, но даже не извинился.
Я бежал. Юло Айнович Пихлат бежал по улицам родного города. Он страшно спешил, потому что отец его был жив и об этом нужно немедленно сообщить матери.
В конторе я, задыхаясь, спросил маму.
- Пройдите в парники, - ответили мне коротко.
Они здесь меня знали. Они знали, что я Юло Айнович Пихлат.
Мама возилась с цветочными горшками. На ней был рабочий халат.
- Мама! - крикнул я.
От неожиданности мама выпустила из рук цветочный горшок и испуганно оглянулась. Но, увидев меня, она улыбнулась.
- Мама! - сказал я. - Папа жив.
И тут вдруг мама обняла меня. Крепко обняла своими испачканными в земле руками. В нашей семье не принято обниматься. Но сейчас она обнимала меня.
- Ну, расскажи! - сказала наконец мама.
Новостей было не так уж много. Медаль "За отвагу". Вот и все. Но все-таки это очень много.
- Ведь не может же быть двух Айнов Нигуловичей Пихлатов, - сказал я. - Это, конечно же, отец.
- Конечно, сынок. Я верю, он вернется, - сказала мама. - Ох, я так на тебя набросилась, я тебя испачкала…
Она отряхнула мое плечо.
- Иди теперь. А то ты опоздаешь в школу.
- Мама! У нас есть еще мука?
- Да, немного есть.
- А Кыка снесла три яйца. Испеки вечером пирог.
- Хорошо, - сказала мама. - Так много яиц и не требуется.
- Ты все-таки возьми их все. Ведь такой день. Почти день рождения.
- Хорошо, - сказала мама. - Пусть так и будет.
Я ушел.
В воздухе уже чувствовалась весна. Солнце грело по-весеннему. И по-весеннему чирикали воробьи. Воробьи чирикали по-весеннему, и мой папа был жив.
ЮРЬЕВА НОЧЬ
Если бы не радиоприемник Олева, мы, возможно, и не узнали бы, что 23 апреля в Советском Союзе будет отмечаться шестисотлетний юбилей восстания эстонцев в Юрьеву ночь. Такое, наверно, вообще не пришло бы нам в голову, хотя мы и проходили восстание Юрьевой ночи в школе. Но теперь мы об этом знаем, Московское радио каждый день напоминает, что шестьсот лет назад запылали огни Юрьевой ночи и полилась кровь немецких угнетателей.
"Сейчас, - говорит Московское радио, - снова властвуют в Эстонии немецкие грабители-завоеватели, потомки древних псов-рыцарей. Снова уничтожается свобода и независимость эстонского народа. Каждый из нас должен спросить у себя: "Все ли я сделал, чтобы помочь разгромить фашистских захватчиков?"
- Мы должны отметить юбилей Юрьевой ночи, - считал Олев.
Да. Но как?
Шестьсот лет назад в Юрьеву ночь загорелись костры - сигнал к восстанию.
Вот я и сказал Олеву:
- Зажжем в Юрьеву ночь костер. Зажжем такой мощный огонь, чтобы немцы поняли - близится отмщение.
- Это не так просто, - сказал Олев. - Стоит нам зажечь огонь, как сразу же явится полиция.
- А нам вовсе не надо греться возле костра.
- Но где же мы зажжем свой костер? Его ведь не разожжешь посреди рыночной площади, прямо под носом у полиции. И нет смысла делать это в таком месте, откуда огонь никому не будет виден, - рассуждал Олев.
Требовалось найти подходящее место, и мы отправились такое место искать. Мы исходили весь город вдоль и поперек.
- Чтобы подать сигнал к восстанию Юрьевой ночи, - сказал я, - зажигали дом на высоком холме.
- Не станем же мы с тобой поджигать дома! - испугался Олев.
Я, конечно, не имел в виду, что мы с Олевом начнем поджигать дома. Война и так уже сожгла достаточно домов.
- А не могли бы мы зажечь свой костер в развалинах мельницы? - предложил я.
Мне вспомнилось, что у нас на окраине города есть небольшая горушка и на этой горушке вместо дома - развалины старинной мельницы. Когда-то молния ударила в эту мельницу. Теперь нет у нее ни крыльев, ни крыши. С нее, как со смотровой вышки, открывается прекрасный вид на окрестности.
Олев стукнул себя ладонью по лбу:
- Как это я сразу не догадался!
Остатки мельницы - это было превосходное место, самое верное место для костра Юрьевой ночи. Мы знали развалины мельницы, как свой карман.
Но было два обстоятельства, которые не очень-то нам нравились. Во-первых, неподалеку от мельницы находились бараки, где содержались военнопленные, так что охрана сразу же заметит, как мы зажигаем костер. И во-вторых, вокруг мельницы было очень голо. Значит, переправить туда горючее, не привлекая ничьего внимания, будет очень трудно.
- Если мы начнем ходить через пустырь с вязанками хвороста, - сказал я Олеву, - это непременно бросится в глаза. А когда затем вспыхнет огонь, виновные сразу же станут известны.
Но у Олева возникла другая идея:
- Зачем нам вязанки хвороста! У нас ведь есть целая бочка пороху, которую мы привезли из катакомбы. Он ведь прекрасно горит.
Что правда, то правда.
- И бояться немецких часовых тоже не имеет смысла, - продолжал Олев. - У меня есть бикфордов шнур. Мы зажжем костер с его помощью, а когда покажутся языки пламени, мы уже исчезнем.
Уже на следующий день немецкий солдат, который охранял бараки военнопленных, мог заметить на лугу двух гуляющих гимназистов примерно одинакового возраста. С портфелями в руках они медленно шли в сторону развалин мельницы. Похоже было, что они просто так проводят время и слушают на лугу первые весенние голоса птиц. Время от времени они нагибались, чтобы сорвать какой-нибудь весенний цветок, и тут же снова обращали свои взоры к синему небу. Наконец они поднялись на холм. Известно, что мальчишки всегда интересуются развалинами и тому подобными вещами. Гимназисты провели некоторое время внутри мельницы и потом снова направились в открытое поле, продолжая свою прогулку.
Читатель, наверно, уже догадался, кто были эти два гимназиста. Конечно, мы - ученики первого класса городской гимназии Олев Кивимяги и Юло Пихлат. А в портфелях у них были не книжки и тетрадки, как, очевидно, думал часовой у бараков для военнопленных. В своих портфелях мы несли "тараканью отраву", смешанную с ружейным порохом, которую надо было спрятать в развалинах мельницы для костра Юрьевой ночи. И еще два раза можно было видеть нас гуляющими возле мельницы.
Приближалось двадцать второе апреля. Приближалась Юрьева ночь. Двадцать второго апреля тысяча девятьсот сорок третьего года я еще раз перечел "Мстителя" Эдуарда Борнхёэ. И должен признаться, что читал теперь эту книгу, понимая ее совсем иначе, чем несколько лет назад. Ведь тогда я еще не знал, что означает насилие, что означает рабство, что означает стремление к свободе. Теперь я знал это. Восстание эстонцев в 1343 году было подавлено немцами. С тех пор прошло уже шестьсот лет. Но время не погасило в наших сердцах огней Юрьевой ночи.
Смерть фашистским оккупантам!
ОГОНЬ В ЗАТЕМНЕННОМ ГОРОДЕ
Мы стоим вчетвером на окраине города - Олев, Линда, Мадис Салувээр и я. Мээли не смогла пойти с нами, но мы знаем, что она сейчас дома смотрит в окно. Из окна Мээли видны развалины мельницы.
Мы стоим вчетвером на окраине города и ждем. Олев только что вернулся к нам. Мы знаем, что в развалинах мельницы с шипением движется по бикфордову шнуру огонь. Никто, кроме нас, еще не знает об этом. Бикфордов шнур длинный, и нам придется еще подождать.
Мы не обмениваемся между собой ни словом.
Вот показывается слабый красноватый отсвет. Юрьева ночь начинается.
И вот взмывают вверх среди развалин мельницы светлые языки пламени.
Это наша Юрьева ночь.
Город затемнен. Но в затемненном городе пылает огонь. И, глядя на него, я вдруг подумал, что вся страна сейчас погружена в темноту - над всей Эстонией висит сейчас ночь рабства. Но мы не рабы. В наших сердцах горит огонь. В угнетенной и погруженной в темноту стране много скрытого огня. Наш костер, пылающий сейчас среди развалин мельницы, действительно символ свободы. Огонь в затемненном городе.
Мы стояли, не трогаясь с места, и смотрели на этот огонь. И каждый думал о своем. И мы знали, что думает каждый из нас.
- Пошли, - сказал наконец Мадис. - Не имеет смысла дожидаться полиции.
Сначала мы шли все вместе.
Первым свернул к своему дому Мадис. Потом Олев.
Дальше мы шли вдвоем с Линдой. Шли через затемненный город.
- Я тебя провожу, - сказал я Линде.
Линда и сама видела, что я ее провожаю.
Мы шли вдвоем и думали каждый свои мысли. Я думал о том, как хорошо иметь верных друзей. И мне хотелось сохранить эту дружбу навсегда.
Мы подошли к воротам дома Линды и остановились.
- Хочу тебе что-то подарить, - сказал я Линде. - На память о сегодняшнем дне.
Я вынул из кармана браслетик, сделанный из монеток, который дал мне русский военнопленный.
Линда взяла у меня браслетик и надела себе на запястье.
- Спасибо, - сказала она тихо.
Я возвращался домой.
Мне было радостно и хорошо.
Среди развалин мельницы полыхало пламя - огонь в затемненном городе.
1965–1969
Примечания
1
Сейчас это правило отменено.
2
Кристьян Палусалу и Иоханнес Коткас - известные эстонские борцы, чемпионы Олимпийских игр.
3
"Ээсти сына" ("Эстонское слово") - центральная газета в Эстонии в годы фашистской оккупации.
4
"С" (лат.) - третья буква эстонского алфавита.
5
В период оккупации директориями называли министерства так называемого самоуправления, а министров называли директорами.
6
Длинный Герман - так называется самая высокая башня древней таллинской крепости Тоомпеа (Вышгорода).
7
"Мститель" - популярная историческая повесть известного эстонского писателя Эдуарда Борнхёэ, написанная в 1880 году. Историческим фоном повести является восстание в Юрьеву ночь 1343 года.