- Ты чего? - вскочил Дуб.
- Чума в маринаде, - сказал Филя, - вот чего.
Если не понравилось, можешь подождать меня после уроков.
Он неторопливо сел рядом с длинным Левой Селютиным, который испуганно и непонимающе таращил глаза.
А Филя теперь точно знал, где у человека расположен характер. И еще он знал, что главное - не давать характеру удирать в коленки и, тем более, в пятки.
Впереди громко фыркнула в ладошку Вика. Но Филе понравилось, как она фыркнула. Ее черные глаза, насмешливо косили в сторону Геры Дубровцева.
- Гы, гы, гы! - радовался жирный Бобчинский.
Воздушная подушка
Чем отличается лето от зимы? Тем, что зимой у человека много карманов, а к лету их становится все меньше и меньше.
Летом я начал терять ключи от квартиры. Как неделя, так ключ. Хоть на улицу не выходи.
Папа у меня человек спокойный. Но он почти не бывает дома. Он механик на тепловозе, водит на юг дальние пассажирские поезда. А мама - неспокойная.
Мама работает продавцом в магазине фототоваров. Ей приходится с одиннадцати до восьми улыбаться покупателям и каждому отвечать, что цветной пленки нет и что в этом виновата не торговая сеть, а промышленность. Покупатели ругаются, а она с ними вежливо. Вот вечером она и приходит такая. Там она сдерживается, а дома уже не может сдержаться. Да тут еще ключи эти.
- Оболтус! - кричала мама, когда я посеял четвертый ключ. - Ты что, специально надо мной издеваешься? Мне уже стыдно в мастерскую ходить, на тебя ключи заказывать!
Когда она покричит, ей становится легче. Она вообще-то отходчивая. И добрая.
Мама покричала, и мы сели ужинать.
После ужина мама достала новый ключ, привязала его на веревку и надела мне веревку на шею. Как какому-нибудь первоклашке.
- Будешь теперь так носить! - сказала мама. - И не смей снимать!
А через три дня я снова потерял ключ. Наверное, когда в чехарду играли, потерял. Прыгали друг через друга, и потерял. И веревка такая заметная была - белая, перекрученная. Мы с моим другом Витькой весь двор облазали - улыбнулся мой ключик.
Во дворе у нас компрессор работает. Стоит на четырех автомобильных колесах и тарахтит. А на стене дома рабочий в противогазе сидит. На такой доске специальной. От компрессора тянется к рабочему шланг. Рабочий чистит стену пескоструйкой - сжатым воздухом с песком.
Пылища во дворе! Грохот! В такой обстановке, ясное дело, что хочешь потерять можно.
- Наверное, у тебя веревка лопнула! - орет Витька. - Зацепилась за что-нибудь и лопнула! Ты не чувствовал, чтобы тебя за шею дергало?!
- Нет, не чувствовал! - ору я. - Он соскочил просто! Петля очень большая была!
- Тебе бы вон какую веревочку! - орет Витька и показывает на стену, где сидит рабочий. Доска у него действительно на отличных веревках подвешена. Толщиной в руку. - И не разорвется! - орет Витька. - И если потеряешь, сразу найдем!
Мы с Витькой еще поискали и уселись на ящик с песком. Рабочий сдернул с лица маску, спустился со стены и тоже рядом сел. А компрессор знай себе тарахтит.
Сидит рабочий и курит. Уперся локтем в колено и маской в руке покачивает. Лицо у него красное и волосы слиплись. Курит и сквозь зубы сплевывает. Совсем молодой рабочий, как старшеклассник все равно. И глаза веселые.
Я ему кричу:
- А пескоструйкой можно что хочешь чистить?!
Он кричит:
- Что хочешь! Могу тебя с песочком продраить! Раздевайся давай!
- А Бахуса можете?! - ору я.
У нас дома на книжном шкафу бронзовый Бахус стоит - бог вина и веселья. Уже раздетый. И с курчавой бородой. Хохочет во все горло. И весь потемнел от старости.
- Кого? - нагнулся ко мне парень.
- Ну, Бахуса! Бога вина и веселья!
- Запросто! - кричит парень. - Богов обязательно время от времени нужно чистить. Чтобы не зазнавались!
Я дернулся было бежать за Бахусом и сразу про ключ вспомнил. Скис и обратно сел.
- Я котелок принесу! Котелок! - завопил Витька. - У нас во котелок! Закоптелый весь! Папа с ним на рыбалку ездит!
- А я - сковородку! - встряла Нинка Чеботарева из двести восемнадцатой квартиры. - Можно сковородку?!
Притащили они котелок и сковородку. Парень натянул противогаз с круглыми глазищами и машет рукой, чтобы мы подальше отошли. Открыл краник на конце шланга. Струя воздуха в землю ударила. Он на дно сковородки ее навел.
"Шух-шух! Шух-шух!"
Дно из черного стало белым. На котелок наступил - "шух-шух!" Котелок словно только что из магазина.
Парень ногу отпустил, котелок подпрыгнул, завертелся и метров на десять в сторону отлетел. Струей воздуха его так шибануло.
Мама пришла, когда стемнело. Компрессор уже не работал. Я сидел под фонарем у куста сирени и переживал, что не удалось почистить Бахуса.
- Опять?! - закричала мама и прижала к груди сумочку.
Дома, конечно, снова разразился скандал. А после ужина мама сказала:
- Я дам тебе еще один ключ. Но это последний. И я привяжу его к тебе так, что если он потеряется, то только вместе с тобой.
- Давай к поясу привяжем, - предложил я, - Вот к этой петельке для ремня.
Мама подумала, вздохнула и привязала ключ к петельке. Мертвым узлом.
Но мертвым, оказывается, не нужно было привязывать. На другой день я договорился с парнем, что он все-таки почистит Бахуса. Помчался домой. Тыр-пыр, а ключ до замочной скважины не достает. Веревка не пускает. Хоть штаны снимай.
Позвонил соседям. Попросил нож. Перерезал веревку. Схватил Бахуса. Выскочил на лестницу. Дверь ногой - бац! Она - щелк! Ну! А ключ-то на книжном шкафу остался, вместе с хвостиком от веревки.
Бахус тяжеленный, черт. Навалился мне на плечо, чашей с вином в самую кость уперся. Еле дотащил его до компрессора.
Парень погладил бога вина и веселья по голому животу и кричит:
- Вполне симпатичный тип! Не надо его чистить! Пусть таким ходит!
И я его уговаривал, и Витька, и Нинка Чеботарева, и другие ребята. Еле уговорили.
Бахус после чистки стал будто фонтан в Петергофе. Засиял, точно отлитый из чистого золота. Мы его посреди двора установили. На ящиках. Три ящика один на другой, а сверху Бахус.
Со всех соседних дворов мальчишки и девчонки понабежали. И взрослые останавливались, головами качали. Только из-за компрессора не слышно было, что они говорили. Восхищались, наверное.
Вечером вернулась с работы мама. Она ахнула и взмахнула сумочкой.
- Чего ты? - прикрылся я локтем. - Я же его не потерял. Дома случайно оставил.
- А это что такое? - ткнула мама сумочкой в Бахуса.
Золотой Бахус стоял рядом со мной на скамейке и заливался от хохота. Ему было очень весело, дураку.
- Это? - буркнул я. - Бахус это.
- И что же ты с ним сделал?
- Почистил, - сказал я. - Не видишь разве?
Из-за Бахуса скандал разразился похлеще, чем из-за пяти ключей. Мама водрузила золотого бога обратно на книжный шкаф и долго смотрела на него. Потом она шмыгнула носом и отпустила мне подзатыльник. И не для порядка. Настоящий.
- Такую вещь загробить! - расшумелась мама. - Вот погоди, отец приедет, он тебе пропишет.
Но отец приехал и, конечно, ничего мне не прописал. Он запрятал Бахуса на антресоли и сказал:
- Ничего, полежит годик-два, снова потемнеет. А пескоструйкой металлические детали чистить - это мысль. Ржавчину очищать. А? Сколько у нас в депо на это труда уходит. Вручную ведь ржавчину отскребают.
- Отец называется! - накинулась на него мама. - Воспитатель! Вместо того чтобы сказать ему что-нибудь… Ты знаешь, сколько он ключей посеял? Что же, мне теперь к нему ключ на цепь приковывать?
- Больше я не потеряю, - буркнул я. - Я придумал.
Я действительно придумал. Очень даже просто. Мама, чтобы ключ не соскакивал, сделала веревку совсем короткой. Как ошейник. Это, конечно, хорошо, что он не соскакивал. Но, чтобы открыть дверь, я лез в скважину носом. Иначе ключ не дотягивался. Вот я и придумал. Приспособил вместо веревки резинку. И коротко, и не соскакивает, и скважину обнюхивать не нужно.
- Что ты еще придумал, изобретатель? - закричала мама.
- Вот, - оттянул я резинку. - Пожалуйста.
Папа покрутил у себя надо лбом растопыренными пальцами и сказал, что во мне что-то есть. А мама махнула на нас рукой и ушла на кухню.
- Очень нервная у нее работа, - вздохнул папа. - Каждому улыбнись, каждому объясни. Да еще цветной пленки никогда летом не бывает. Я бы и дня не выдержал.
- А у тебя работа не нервная? - спросил я.
- У меня что, - ответил он. - Вот пескоструйка против коррозии - это да! Наверное, все же самая нервная работа у изобретателей. А?
Он потрепал меня по голове.
- Ничего, ничего. Все правильно.
Вечером к нам пришел папин товарищ, дядя Петя. Он тоже очень спокойный и тоже водит на юг пассажирские поезда. У дяди Пети светлые волосы и черная куртка. Сзади куртка кожаная. Вернее, это такой материал, под кожу. А спереди вязаная, как все равно свитер.
Папа, конечно, сразу дяде Пете про пескоструйку рассказал и про ржавчину.
- Скажи ты! - уставился на меня дядя Петя. - И как же ты докумекал до такого?
Папа поднял палец и говорит:
- Ему сам бог помог.
Ну дядя Петя и хохотал, когда узнал про Бахуса. И потребовал, чтобы ему немедленно показали, как теперь выглядит верховный владыка вина и веселья. Папа ему не хотел показывать. Но дядя Петя снял свою куртку из разных половинок и сам полез на антресоли. Спустил Бахуса и снова хохотал.
- Ты потому такой веселый, - сказала ему мама, - что еще не женился. Вот женишься, у тебя быстро веселья поубавится. Особенно когда такие оболтусы пойдут, как наш.
- Брось ты! - воскликнул дядя Петя. - У него же изобретательская жилка.
Он завернул Бахуса в газету и утащил домой. Сказал, что нехорошо держать на антресолях такое произведение искусства.
- У меня он живенько потемнеет, - пообещал дядя Петя.
Про то, что во мне есть изобретательская жилка, я, естественно, поделился с Витькой. Но Витька только фыркнул. И мгновенно доложил о моей жилке Нинке Чеботаревой.
Нинка Чеботарева обошла вокруг меня два раза, как вокруг столба, и сказала:
- Любопытно. А ну-ка, изобретатель, поднапряги свою жилку, изобрети-ка нам что-нибудь.
Но я ничего не смог им изобрести. Ни в тот день, ни на следующий. Ходил и мучался: чего бы такое изобрести? И ничего не мог придумать.
Папа вернулся с работы хмурый. Молча залез в ванну и целый час мылся. А потом лежал на диване и курил. Даже газеты не стал читать.
Когда вечером пришла мама, он рассказал, что у машиниста Давыдова чуть не случилось несчастье. Под колеса его локомотива едва не угодил человек. Давыдов так тормознул, что в вагонах люди попадали с полок. А один пассажир даже разбил голову.
Мы сидели с мамой в кресле. Вдвоем. Она обняла меня за плечи и прижала к себе.
- На этот раз обошлось, - возмущался папа. - А завтра не обойдется. Никто из нас не застрахован от худшего. Скорости до ста шестидесяти километров возросли, железобетонные шпалы на щебеночном балласте кладут, автоблокировку вводят, радиосвязь. А борьба с предотвращением несчастных случаев, как при царе Горохе. Хорошо, у Давыдова скорость небольшая была. Но если я на полном ходу дам экстренное торможение, то поезд все равно еще полтора километра пробежит. Полтора километра! А люди ходят по полотну где хотят и как хотят. Неужели нельзя какие-то решительные меры принять? Что-то придумать.
Мама сидела перепуганная и молчала. Только смотрела на папу большими остановившимися глазами.
Ночью я долго не мог заснуть. А утром побежал к Витьке. Витька выстругивал из доски автомат. Вся кухня белела у него стружками и опилками.
"Ты-ды-ды!" - встретил меня Витька автоматной очередью.
Автомат он упер в плечо. А на голове у него сияла каска. Я даже не сразу догадался, что это не каска, а котелок, в котором Витькин отец варит на рыбалке уху.
- Погоди, погоди, - пробормотал я. - Это тот самый котелок?
- Какой - тот самый?
- Который тогда чистили.
- Ну!
- Помнишь, как он отлетел?
- Куда отлетел? - удивился Витька.
- Воздушной струей его шибануло. Помнишь? Погоди, погоди. Нажимаешь, значит, кран экстренного торможения, и одновременно впереди локомотива ударяют сильные струи воздуха. Очень сильные. Веером. И все сдувают с рельс. Понимаешь? Корову можно сдуть. Понимаешь?
- Не, - сказал Витька. - Какую корову?
Я ему рассказал про машиниста Давыдова и про полтора километра, которые пробегает поезд после экстренного торможения.
- Не, человека все равно с рельсов не сдуть, - покачал головой Витька. - Это тебе не котелок.
- Не сдуть? - разошелся я. - Бомба на войне взрывалась - людей вон как воздушной волной швыряло!
- Так то бомбой, - неуверенно проговорил Витька. - А вообще-то, знаешь, может, и сдует. Даже корабли сейчас на воздушных подушках делают.
Мы помчались ко мне домой. Папа стирал в ванной свою нейлоновую рубашку. Он рассеянно выслушал меня и сказал:
- Очень оригинально. Только вы бы лучше своими делами занимались. Ворота там футбольные усовершенствовали или еще что.
- Но ведь в принципе можно такую штуку устроить? - спросил я.
- Можно, можно, - согласился он. - Я вот специально купил себе кусок "Детского" мыла, рубашку стирать. Просил не трогать, и уже нету. Неужели тебе не все равно, каким мылом мыться?
Он меня совсем убил своим "Детским" мылом.
- Брось ты расстраиваться, - стал успокаивать меня Витька, когда мы спустились во двор. - Настоящие открытия всегда сначала кажутся странными. Но мы свое отстоим.
- Ясно, отстоим, - приклеилась к нам Нинка Чеботарева. - Что, если к твоему дяде Пете сходить? Ведь это же он сказал, что у тебя жилка.
Мы слетали к дяде Пете. В его тесной комнатушке воняло, как в лудильной мастерской. У меня аж в носу защипало. Дядя Петя макал в пузырек с кислотой кисточку и смазывал Бахуса. Смазанное место вскипало пузырьками и сразу темнело.
- Зачем же воздушную подушку? - сказал дядя Петя, морщась от противного запаха. - Лучше обычные подушки спереди локомотива привязать. Или перину. И мягко, и просто.
И еще он сказал, что кое-кому неплохо бы для начала освоить азы физики.
Тоже мне - перина с азами физики.
На улице Нинка хмыкнула:
- Хы, я думала, у тебя и вправду жилка.
Я ей ничего не ответил. Разве дело в жилке? Или в азах физики? Я был уверен, что моим устройством можно спасти человека. Можно! Только между нами и взрослыми есть какая-то невидимая подушка. Не хотят понимать нас взрослые. Как хиханьки-хаханьки, так понимают. А как по-серьезному, нет. Ведь не сказал же дядя Петя, почему нельзя устроить такую штуку. И папа не сказал. Значит, идея правильная! Выскочил на рельсы. Тут на полном ходу поезд. Ты растерялся. Все! Крышка! А тебя воздухом шу-рух - и под откос.
- Нужно попробовать, - сказал я. - Опыт поставить. Чтобы у нас доказательства были.
- Пошли на железную дорогу, - съязвила Нинка. - Я лягу на рельсы, а ты меня будешь сдувать.
Я ей сказал, что не люблю болтунов. Раз по-серьезному, значит, по-серьезному.
Нинка состроила презрительную ухмылочку и утащила Витьку есть мороженое. А я отправился домой.
Компрессор со двора уже увезли. Под деревянной горкой, с которой мы катаемся зимой, секретничали две девчонки. Дворничиха тетя Настя трясла у мусорных баков половики.
Вышел папа с чемоданчиком и помахал мне рукой. Он опять - в рейс.
Я смотрел на тетю Настю.
Пылесос! Во! Запустить в обратную сторону пылесос и посмотреть, сколько он может сдуть.
Взлетев по лестнице, я сунул за ключом руку. Ключа под рубашкой не было. Ни ключа, ни резинки. У меня даже в носу защипало, словно в комнате у дяди Пети. Ведь когда мы с Витькой прибегали, ключ был. Точно помню, что был. Папа в ванной рубашку стирал, и я сам дверь открыл.
Я тоскливо посидел на ступеньке и спустился во двор. Ко мне подплыла Нинка.
- Как жизнь, изобретатель?
- Бьет ключом, - буркнул я.
- Неужели опять потерял? - удивилась она. - Ну, будет тебе.
- Обойдется, - сказал я. - Мама говорила, что им вчера цветную пленку завезли. А про воздушную подушку я все равно докажу. Вот увидишь.
Высшая мера
В бадминтон играть - не брюкву полоть. Играть рвались все. А ракеток было только шесть. И хранились они в палатке физика Олега Григорьевича. Из-за этих ракеток после работы разгорались целые сражения.
На этот раз тоже шло сражение. Олег Григорьевич наблюдал за ним через видоискатель киноаппарата "Кварц". Соломенная шляпа едва держалась у физика на затылке. Круглый животик мешал ему приседать. Олег Григорьевич пытался взять кадрик снизу.
Антоша пролез между ног сражающихся и нырнул в палатку. Какая-то дылда наступила Антоше грязным кедом на ухо. Палатка трепыхала и раскачивалась. В конце концов она все же рухнула, и Антошу накрыло брезентом. Сразу же сделалось тихо. Потому что все, конечно, мгновенно удрали.
Антоша нащупал в темноте две ракетки, немного полежал и полез к свету.
- Явление Христа народу, - сказал Олег Григорьевич, жужжа киноаппаратом. - Странно лишь, Антон, что ты держишь ракетки не в зубах.
За спиной физика стояла председатель совета лагеря Римма Ясевич. Сурово сдвинув брови, она сказала:
- Имей в виду, Тонечка, это тебе так просто не сойдет.
Антоше никогда ничего не сходило. Он уже давно привык к этому. Но ракетки ему тоже нужны были позарез. Вчера после прополки брюквы Женька Струменский всех подряд обыгрывал в бадминтон. А Антоша стоял "на мусор". Люся Кибиткина упрашивала пустить ее без очереди, но Антоша ее не пустил. Он сам хотел высадить Женьку, чтобы сыграть с Люсей. Но разве Женьку высадишь? Женька в два мига общелкал Антошу.
Потом Женька "общелкивал" Люсю и подсмеивался над ней. Он все время над всеми подсмеивается. У него, конечно, и глаза выразительные, и на артиста Баталова он смахивает, и зубы у него не гнилые, как у Антоши, а ровные и белые. Только будь у тебя хоть какие зубы, все равно нехорошо подсмеиваться над людьми.
Антоша спрятал под рубашку ракетки и отправился разыскивать Люсю. Люся сидела за палатками на перевернутом ведре и читала журнал "Экран". Она мечтала стать кинозвездой. Даже синяя лента в ее волосах была повязана в точности, как у какой-то знаменитой актрисы.
Люся подняла на Антошу синие глаза и спросила:
- Что, уже горн на обед был?
- Нет еще, - просопел Антоша, вытаскивая из-под рубахи ракетки. - Перекинемся?
Он постукивал ракетками по ладони. В груди у него тоже что-то постукивало. Он уже целую неделю мечтал сыграть с Люсей.